Свет проклятых звёзд

Чертог был бесконечным, словно время в понимании существа из плоти и крови: ни стен, ни потолка, и даже дверь, в которую вошла эльфийка, утонула в полумраке и скорбной песне сидящей за прялкой женщины. — Я с тобой и после смерти не увижусь всё равно… Индис вздрогнула. — Привет тебе, Мириэль, — с трудом выдавила слова вторая супруга нолдорана Финвэ, — я приехала вместе с братом, рассчитывала увидеть Валиэ Вайрэ… — Если ты в краю пустынном Тёмной кровью истечешь, Птица алая с заката Постучится в грудь мою. Отложу веретено, Погляжу в своё окно, Но тебя, мой сын прекрасный, Не увижу всё равно. Бывшая королева содрогнулась. Разумом понимая, что Мириэль поёт о своём Феанаро, Индис чувствовала: слова адресованы ей, а не в пустоту. Серебристое сияние волос женщины усилилось, полилось сквозь тьму струями расплавленного металла, и только теперь эльфийка рассмотрела, что к прялке идут вовсе не нити из шерсти, шёлка или хлопка: первая нолдорская королева ткала нескончаемые гобелены, используя собственные многочисленные расплетённые косы, окрашивая полотна кровью с пальцев, раня их о кончик веретена. — Понимаю, глупо верить в сказки, — с нарастающим страхом смотря, как узелок за узелком сплетается изображение красного венца на неестественно склонённой набок голове, — но я хотела попросить Валиэ Вайрэ о помощи. Может быть… Она смилостивится и соткёт для моего сына путь домой? «Он дома, — вдруг то ли пришёл ответ, то ли родилось понимание абсурдности мольбы. — Это ты в гостях. И хочешь обвинить хозяев в нерадушии?» — Если ты в дали туманной Позабудешь обо мне, Птица серая, как дымка, Постучится в грудь мою. Отложу веретено, Погляжу в своё окно, Но тебя, мой сын бесценный, Не увижу всё равно. «Горы тоже умеют проливать кровь», — подумала Индис, смотря на вышитые изображения скал, с вершин которых стекали алые струи, устремляясь к деревьям, замкам и эльфам. Серебристое сияние начало угасать, и Фириэль вдруг подняла глаза на гостью. Вторая жена Финвэ снова вздрогнула, видя, чем стала вернувшаяся из садов Лориэна эльфийка. «Мы обе любим одного мужчину! — всплыли в памяти резкие слова, сказанные с угрозой, и вдова нолдорана поняла, что хотела бы вновь услышать этот звонкий, полный истинно нолдорского высокомерия голос. Даже врагу невозможно пожелать произошедших с Мириэль перемен! — Мы обе не знаем, за что его любим! Только это ничего не меняет! Это мой мужчина, и ни ты, ни кто-либо другой не отнимет у меня моего драгоценного волосатика!» «Она даже мужа не уважала, — вспоминала Индис. — Любила, но не уважала. Не считала выше себя, не готова была жертвовать своими амбициями ради него. Мириэль воспринимала Финвэ, как любимого ребёнка, как объект умиления и обожания. Разве так надо относиться к мужу? Почему нолдорана это устраивало? Почему он, не дождавшись подобного от меня, стал горевать о прошлом?» — Я с тобой и после смерти не увижусь всё равно… От прозвучавшего холодным ветром замогильного голоса стало совсем тоскливо и страшно. — Прощай, Мириэль, — почувствовав, как слеза скатывается по щеке, прошептала Индис, зная, что прощается не с призраком соперницы, а с собственной надеждой на то, что смерть — это не конец. Фириэль посмотрела пустыми неподвижными глазами и произнесла: — Птица чёрная к полночи постучится в грудь твою. Содрогнувшись всем телом, вдова нолдорана, боясь не найти выход из этого страшного места, отпрянула назад и очутилась в длинном светлом коридоре, где оставил её брат, отправившись говорить с Владыкой Манвэ. Отчаянно хотелось надеяться, что Ингвэ повезёт в беседе с Вала больше, чем его сестре. *** Красота дворца действовала усыпляюще, рассеивала внимание множеством прекрасных картин и скульптур, в каждой из которых таилась целая история, заключённая в символах и мельчайших деталях композиции. Можно было потратить вечность, но так и не понять до конца, о чём думает изображённый герой сюжета, с какими эмоциями смотрит на мир и зрителя. Ингвэ знал: если Валар не хотят видеть у себя гостя, но тот посмеет прийти, наглеца ждёт бесконечное блуждание среди застывших в камне или на холсте образов и событий, нередко противоречащих друг другу, недосказанных и путанных, и, ориентируясь на них, визитёр окончательно собьётся с пути, потеряв даже имевшиеся изначально крупицы истины и здравого смысла. Зато обретёт уверенность, что он уже всё понял, и вот за этим поворотом… — Тебя ждёт Владыка Манвэ, благочестивый Ванья, — со странным выражением на прекрасном лице такого же благочестивого Ванья произнёс Эонвэ, выйдя прямо из стены, из центра фрески, изображающей глубочайшую печаль Валар о падении Нолдор, где сильнее всех горевал, проливая бессчётные слёзы, сам Сулимо. — Мне велено передать, что разговор с тобой будет вестись при помощи осанвэ или не состоится вовсе. Ингвэ оторопел. Нет, он не планировал лгать… — Значит, волноваться не о чем, — очень мило по-ваньярски улыбнулся Эонвэ. Эльфу стало не по себе. Глашатай Владыки внимательно посмотрел в синие сияющие глаза гостя, и лицо Майя стало серьёзным: — Ты ведь хочешь блага для своего народа и должен понимать, что не всё можешь выразить словами. Что есть речь? Это мысль, полёт которой закончился обретением материального облика. Арда не приемлет иного развития, и мы обязаны подчиняться её законам. Но чтобы понять суть, необходимо возвращаться к изначальному нематериальному. — Посмотрев ещё внимательнее на эльфа, Эонвэ с усмешкой отмахнулся. — Ингвэ, никто не собирается копаться в твоей голове. А если и собирается, то с той же целью, с какой ты пришёл — ради блага твоего народа. И не начинай о данной Эру свободе Воли и остальном подобном, хорошо? Если ты не в состоянии правильно оформить мысль в слова, обижаться нечего. Ингвэ был уверен — где-то рядом Илмариэ, и она смеётся, но прекрасная помощница Варды не показывалась, лишь потолок сиял звёздами всё ярче. «Да, ты знаешь, чего я хочу, — подумал эльф, завороженно наблюдая за игрой искрящегося света, — я мечтаю снова видеть звёзды над головой, а не свод пещеры, каким бы красивым он ни был». — Значит, ты на верном пути, — сказал Эонвэ почти без иронии. — С балкона дворца открывается дивный вид на небо. У тебя будет достаточно времени, чтобы полюбоваться творениями госпожи Элентари. *** — Твой хрусталь полнится вином, а мой — светом, вот разница между нами, Дитя Эру, — произнёс Владыка Манвэ, используя обычную речь. Вала стоял на играющем в лучах закатного солнца прозрачном балконе, огромном, как площадь. Завитки, из которых состояло сооружение, по-разному отражали свет, меняли оттенки, вспыхивали и угасали. Небо было сине-розовым, абсолютно безоблачным. Владыка Ветров и всей Арды, призрачный, недосягаемый и прекрасный, отошёл от ажурных перил, и на его месте остался такой же силуэт, несколько большего роста и шире в плечах. Тулкас. Эонвэ положил руку на плечо Ингвэ, и эльфу стало совсем не по себе. — Ты не нашёл здесь обещанное, так? — Манвэ взглянул на гостя, потом — на небо. — Эонвэ говорил о звёздах, а ты видишь только Ариэн во всей её прекрасной пламенной мощи. Мой глашатай обманщик, похоже. Может быть, потому что слишком много общался с безумцами? Ингвэ почувствовал, как становится холодно. — Я оплакиваю павших, и слёзы мои проливаются дождём, смывающим кровь и грязь, но израненые тела, увы, не исцеляются от моей скорби. И мертвецы не восстают из праха. Я любил твоего друга, Ингвэ, и его сына, что бы тот ни творил… Тулкас хохотнул, отошёл в сторону, и на его месте остался ещё один силуэт, отличающийся лишь лёгким рыжеватым оттенком волос и бородой. Вала Ауле посмотрел на эльфа недобро. «Говори, — прозвучало в голове Ингвэ требование, — что тебя не устраивает в чертогах, сделанных мной?» Пытаясь думать деликатнее, владыка Ваньяр прилагал усилия, чтобы не задавать вопрос: почему Ауле здесь? Если бы были претензии к нему, с ним встречу бы и просил… — Света стало больше, звуки — громче. Мир подстроился под Младших Детей, — улыбнулся Манвэ, подходя ближе, из-за его спины мерцающей тенью вышла Элентари. — Люди слепы и глухи, слабы телом и оттого — духом. Каждый из них способен на многое, но лишь в краткий миг своей весны и лета. Им не место в Земле Валар. Но ты, Ингвэ, мудрый, светлый и прекрасный эльда, настоящий друг для Валар, почему решил, что сделанное для тебя недостаточно хорошо? — Я так не думал! — чувствуя, что разговор уходит совсем не в ту сторону, заговорил эльф, однако Сулимо приложил палец к губам: осанвэ, только осанвэ. «Мой народ готов служить Валар, — попытался сформулировать мысль Ингвэ, — это счастье для Ваньяр. Но мы не можем делать это в полной мере, живя далеко от Владык, прячась в подземелье». «Ариэн слишком горяча для вас!» — прозвучал голос Ауле. «В тени гор им будет хорошо, — прозвенела колокольчиком Варда. — Отец Илуватар будет рад видеть, что его Дети живут вместе с нами». «В нашей тени», — уточнил Тулкас. «Я расширю дворец Манвэ, — согласился Ауле. — Ваньяр смогут переселиться на Таникветиль. На отвёрнутую от света сторону». — Вот видишь, слова не нужны для понимания, — подбодрил Эонвэ растерявшегося эльфа. — А теперь взгляни на небо. Я тебе не лгал. Ладья Майэ Ариэн уплыла за горы, на стремительно чернеющем небе зажглись звёзды: прекрасная недосягаемая россыпь драгоценных камней, похожих и разных, но одинаково чарующих. — Спасибо, — вздохнул Ингвэ, — за счастье, которое могут дать только Владыки Арды. Спасибо, что не поскупились. Преклонив колено перед Манвэ и остальными, эльф продолжал смотреть на звёзды, которые здесь, в горах, были особенно прекрасны.