Свет проклятых звёзд

Звезда из лоскутков в основном синего цвета удобно легла в ладонь, рука сжалась, сдавливая мягкую податливую и совершенно бесполезную вещицу. В голове рождалось всё больше вопросов: «Брат издевается? Или искренне считает, что мне это нужно? Сжечь тряпку или?..» Однако выпустить звёздочку из руки не хватало сил, и, сев в кресло у стены, украшенной многочисленными охотничьими трофеями, прекрасный лицом эльф с белоснежными волосами и небесно-голубыми глазами в обрамлении пушистых, кажущихся прозрачными ресниц с горечью сморщил лоб, снова невольно вспоминая то, о чём так мечтал забыть. Конечно, у нолдорана Келегорма было предостаточно забот, требовавших обдумывания здесь и сейчас, например, вести из Нарготронда, приносимые глупым племянником от не менее глупого кузена. Фирьяр… Странные существа, названные Валар Младшими Детьми Эру. Возможно, от них есть или будет польза, однако зачем превращать свои земли в грязный Фиримар? Лучи из лоскутков приятно пощекотали между пальцами, и Туркафинвэ, мгновенно забыв про дела Химлада, в неисчислимый раз перевёл взгляд на письмо с химрингской печатью. «Ириссэ сшила звезду для меня, когда я восстанавливался после плена, — гласил ровно аккуратно написанный текст. — Тогда эта вещь оказалась очень нужной, практически незаменимой, но теперь я чувствую себя прекрасно, и тренировать левую руку более нет нужды. Поэтому, случайно найдя у себя подарок Ириссэ, я решил отослать его тебе». — Чтобы вещь, которая когда-то спасла тебя, лорд Маэдрос, — сжал зубы Туркафинвэ, — теперь уничтожила твоего ненавистного брата. Однако нахлынувшие воспоминания и чувства, столько лет усердно подавляемые, пересилили злобу. Феаноринг взял вино, смахнул со стола письмо и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Ириссэ снова ощущалась рядом. Её руки и губы скользили по коже, сердце безнадёжно влюблённого эльфа бешено колотилось, возникало непреодолимое желание расспросить про ненавистную обожаемую женщину всех обитателей леса, но всё-таки гордость в итоге взяла верх. Туркафинвэ открыл глаза и подался вперёд, облокотившись на стол. Вино цвета крови наполнило бокал, по телу разлилось приятное тепло, однако память зачем-то снова подбросила картины прошлого, калейдоскопом собравшиеся в историю несбывшейся любви. — Да чтоб всё в бездну рухнуло! — выкрикнул Феаноринг, невольно вспоминая, каким весёлым получился обещавший быть скучным праздник, когда Ириссэ оказалась рядом. Обнажённая. — Над рекой, над тихой рос Кудрявый Клён, — выпив ещё, громко запел Туркафинвэ, словно рассчитывая солировать хором развешанных по стенам звериных голов. — В Белую Берёзу был тот клён влюблён. И когда над речкой вечер наступал, Он своей Берёзе тихо напевал: «Белая Берёза, я тебя люблю! Протяни мне ветку нежную свою! Без любви, без ласки пропадаю я. Белая Берёза, ты — любовь моя!» Подойдя к окну, чтобы холодный ветер немного отрезвил, но вместо этого ещё живее представив, как под музыку, казавшуюся глупой и скучной, проживал счастливейшие моменты жизни, химладский правитель закричал мгновенно смолкнувшим птицам: — А Берёза отвечала, шелестя листвой: «У меня есть милый — Ветер Полевой». И от слов от этих сразу Клён сникал. «Ветер? Что ж, так Ветер». И опять шептал: «Белая Берёза, я тебя люблю! Протяни мне ветку нежную свою! Без любви, без ласки пропадаю я. Белая Берёза, ты — любовь моя!» Но однажды Ветер всё услышал сам, Чёрным ураганом он на Клён напал, И в неравной схватке пал Кудрявый Клён, И пропел он песню сквозь прощальный стон: «Белая Берёза, я тебя люблю! Протяни мне ветку нежную свою! Без любви, без ласки пропадаю я. Белая Берёза, будь ты проклята! Ты — любовь моя!» Мысленно метаясь от твёрдого решения избавиться от подарка до бессмысленного желания сохранить в память о счастье хоть что-то, кроме глубоких, до сих пор ноющих ран на сердце, Туркафинвэ вернулся к столу и почти опустевшему графину. — Я не стану узнавать, как живёт Ириссэ! — начал убеждать себя Феаноринг. — Никогда! Мне абсолютно наплевать, чем она занимается и с кем делит постель! Да пусть хоть со всеми мужчинами Белерианда! Поняв, что мысль о вероятной неразборчивости бывшей возлюбленной гораздо приятнее допущения, что она счастлива с кем-то одним, Туркафинвэ потребовал принести ему ещё вина. Синяя лоскутная звёздочка так и осталась лежать в крепко сжатой ладони, и отпустить её было совершенно невозможно. *** Критически осмотрев содержимое сундука с платьями, Ириссэ поняла одно: идея полностью отказаться от родовых цветов и носить только белое — интересная, но что-то в ней не так. Размышляя над этим, Нолдиэ пришла к выводу, что любое общество, особенно запертое в замкнутом пространстве, так или иначе всё равно разделится на группы, которые объединятся внутри себя по некоему признаку, и даже если ходить полностью в белом, давая понять, что не принадлежишь ни к одному Дому или какой-либо иной группе эльфов, в какой-то момент образуется «белое общество, не принадлежащее ни к одному другому обществу». Смешно? Не очень. В быстро строившемся тайном городе идея отречения от символики прошлого была повсеместной, особенно воодушевились те, кто уходили с обидой на лорда или короля. Белый, белый, белый… Отказ от прошлого, от обязательства защищать свой герб, который на самом деле своим не является. Мы более не те, кем были раньше! Не с теми, с кем были раньше! Белый. Цвет обновления. Цвет чистого листа, на котором можно написать, что угодно. Радость для летописцев! А что насчёт Белой Девы? Теперь это имя приобрело иной смысл — эльфийка без прошлого, имевшего разные цвета, которые не нравились семье. Белое платье — символ того, что история жизни началась здесь, переписана заново. Удастся ли принять это и действительно отказаться от памяти? Можно ли не взять себе ни один из уже придуманных и только создаваемых символов Ондолиндэ, оставшись просто Белой Девой? Есть ли в этом смысл? Возможно. По крайней мере, стоит попробовать.