Свет проклятых звёзд

Лес густел с каждым шагом лошади. Ясени, клёны, дубы, буки, тисы, юные тонкие и могучие старые, росли всё ближе друг к другу, и путать следы становилось тяжелее. «Почему ты не поехала к нему, когда было можно? — вопрос Турукано звучал в ушах, словно брат до сих пор находился рядом и снова и снова пытался получить ответ. — Почему, Ириссэ?» Наверное, это худшее, что он мог спросить, потому что на остальные предполагаемые вопросы нашлись бы ласковые, грубые, насмешливые или легкомысленные отговорки, а здесь… Тупик. Действительно, почему? Почему теперь, когда поездка в Химлад подвергает опасности целый город, ведь принцессу Ириссэ слишком многие знают и догадаются, откуда она держит путь, а сам Туркафинвэ Феанарион может попросить птиц рассказать подробности маршрута бывшей возлюбленной, в сердце Белой Девы проснулись давно забытые чувства? Очень не хотелось думать, что дело исключительно в самом запрете, а не в более светлых и прекрасных мотивах, однако Турукано, похоже, иллюзий не питал. «Это не игра и не моя прихоть, Ириссэ! Это необходимость!» Однако за строгим взглядом и безжалостными словами таилось тщательно скрываемое, как и сам Гондолин, чувство вины. «Да-да, Турьо, ты был одним из тех, кто помогал рушить моё счастье. Какие вопросы теперь?» На струнах души брата оказалась сыграна правильная тема, и Белая Дева получила свободу. Разумеется, список условий и обещаний, необходимых для исчезновения из Гондолина, был длинным, однако вполне выполнимым, ведь если не попасть в руки Моргота, угрозы рассказать о местонахождении тайного города под пытками нет. Ириссэ до последнего ждала, что брат скажет никогда не возвращаться, однако Турукано промолчал, а сама сестра одного короля и дочь другого рассчитывала покинуть каменную тюрьму навек и добиться успеха в задуманном деле, чего бы это ни стоило. Если в Валиноре не получилось быть с любимым из-за глупого бессмысленного страха, то теперь Белая Дева не боится ничего. А значит, препятствий нет. И только лес встал на пути и не даёт продвигаться вперёд. Но что могут деревья противопоставить пылающему сердцу? *** Когда сопровождавшие первое время сестру короля верные вернулись в Гондолин, разговор, ожидаемый и закономерный, но до последнего избегаемый, всё же состоялся. — Дорогой родственник, — начал очень тихо и вежливо Глорфиндел, зайдя к королю в кабинет и взглянув прямо в глаза, — мой король. Для каждого из нас близкие дороже всего. Однако и собственная гордость стоит немало. Владыка Тургон, мысли которого всё чаще и упорнее замыкались на том, что его дворец не должен уступать в роскоши жилищу Манвэ, поэтому мастерам нужно трудиться усерднее, неохотно оторвался от недавно принесённых Келебрехом чертежей. Молодой эльф пока мало что делал сам, зато неустанно бегал от работников к королю и тщательно записывал и зарисовывал всё необходимое. — Я слушаю, Лаурэфиндэ, продолжай, — напряжённо отозвался король. — Боль от ран можно перетерпеть, однако это не просто, — синие глаза воина смотрели всё злее. — Плоть заживает, может даже не остаться шрамов, однако любая стычка с врагом — это новая боль, от которой не заснуть, могут не до конца помогать снадобья. Признаю, путь войны — это личный выбор, но плодами трудов бойцов пользуются очень многие. Эти эльфы не знают нашей боли, не видят наших шрамов, не испытывают того, что чувствует воин, видя, как на него нападает вооружённый враг. Ни один боец не потребует от мирного жителя познать всё это на личном опыте. Ни один! Но я, Турукано, король Тургон, мой зять, требую уважения. И для себя, и для каждого, кто вносит посильный вклад в оборону Гондолина. Владыка поднял глаза, пытаясь придумать, что отвечать. — Я уже говорил и повторю снова, — Глорфиндел приблизился, — каждый из нас готов принять свой жребий и умереть, исполняя долг. И я не отказываюсь от собственных слов о том, что посмертная слава лучше любой прижизненной, потому что не померкнет, не замажется дальнейшей недостойной жизнью. Но, защищая Гондолин, король Тургон, я и мои воины жертвуем совестью, и от её мучений не спасёт ни время, ни снадобье. От памяти, мой владыка, никуда не деться. Я готов жертвовать. Но ты обязан понимать ценность моей службы! Орёл ждал ответа, Турукано отодвинул чертежи, многозначительно кивнул. — Лаурэфиндэ, — спокойно произнёс король, невольно подражая интонации Манвэ, — ты столь рьяно взялся за исполнение долга, что я не удивлюсь, если однажды Рок, решив ударить по самому больному, сделает так, чтобы самый жертвенный, преданный, стойкий и убеждённый защитник стал причиной нашей всеобщей гибели. Невольной, возможно. — Это ничего не меняет, не уходи от темы, король. — Да, Лаурэфиндэ, — Турукано вдруг ощутил небывалый прилив сил, вероятно, нечто подобное было на турнире в Валиноре, а возможно, и не чувствовалось никогда, и это оказалось истинное наслаждение, — я король. А ты — мой военачальник. И пусть каждый из нас помнит о своём месте в жизни народа, города, Арды, о своём статусе. Место короля — на троне, место воина — в карауле. И никто из подданных, даже ближайшие советники не должны учить владыку, как ему правильно сидеть в драгоценном кресле. Глорфиндел, похоже, не ожидал отпора. Постояв какое-то время в молчании, Орёл покачал головой: — Надеюсь, мы поняли друг друга, король. — Очень на это рассчитываю, воин. — У каждого своё место в жизни. Последние слова были сказаны без уважения и почтения, Турукано на миг подумал, что это месть за нежелание держать ответ за сестру и её уход, однако, стоило Глорфинделу откланяться, мысли сразу же переключились на чертежи. Что бы ни говорил брат жены, город он не бросит, от службы не откажется, и вмешательство короля в дело Орлов не требуется. А история, которую должен рассказывать дворец, зависит только от воли сидящего на троне. И ошибок допущено быть не должно. *** Хуан, весело лая, высоко подпрыгнул, делая вид, будто пытается поймать мотылька, но вдруг настороженно замер, припав на лапах, морда заулыбалась. Пёс вопросительно посмотрел на хозяина. Туркафинвэ побледнел. Вскочив от костра, до этого расслабленный от вина и успешной охоты, Феаноринг мгновенно собрался и сделал знак брату молчать. Слуги, занимавшиеся своими делами, напряглись. Густой лиственный лес звенел голосами птиц и шумел уже не холодными ветрами, молодая поросль то и дело попадалась под ногами на высыхающей земле, но в самых тенистых местах по-прежнему лежал снег. Щёлкнув пальцами, Туркафинвэ раскрыл ладонь, свистом приманил пернатого собеседника. Доверчивая зарянка порхнула к эльфу, ухватилась лапками за палец, посмотрела внимательными бусинками-глазками. Пёс обиженно рыкнул. — Хуан, — улыбнулся Феаноринг, хотя его глаза наполнялись злобой и слезами одновременно, — я не сомневаюсь в твоей честности, правоте и осведомлённости. Мне лишь нужно было кое в чём убедиться. Курво, — часто заморгав и высоко вскинув голову, обратился к брату химладский нолдоран, — мы уйдём с этой поляны к юго-востоку. Верные, — Туркафинвэ перевёл становившийся страшным взгляд на слуг, — сообщите домой, что светлейший король благодатного Химлада на охоте и возвращаться не собирается. О его местонахождении неизвестно и говорить запрещено, а любые визиты нужно заранее оговаривать и прежде чем являться в чужие владения, необходимо убедиться, что хозяева ждут и рады видеть гостей. — Тьелко? — Куруфинвэ непонимающе нахмурился. — Всё в порядке, — вымученно улыбнулся беловолосый Феаноринг, ласково погладив зарянку по ярким пёрышкам на грудке. — Ириссэ едет в Химлад, может случайно нас заметить, поэтому мы сейчас отсюда уйдём. Я бы мог лично высказать ей всё, но не хочу. Она предала меня. Она мне отвратительна. Брат был почти уверен — причина в ином: Тьелко всё ещё любит Ириссэ, но гордость не позволяет в этом признаться, а сам эльф чувствует — встреча лицом к лицу с той, чей образ навсегда втайне дорог, может сломить сопротивление, сердце возьмёт верх над всем остальным, и влюблённый король забудет о статусе, обидах, достоинстве и растает весенней льдинкой в объятиях женщины, однажды уже разрушившей его судьбу. Тьелко это понимает и не ввязывается в неравный бой. По-прежнему пытаясь изображать гордость, бледный и напряжённый Туркафинвэ отпустил птаху и, дыша всё тяжелее, подозвал Хуана, ласково погладил по густой жёсткой шерсти. — Уходим, Курво, — хрипловато произнёс третий сын Феанаро. — Найдём место получше. Слуги уже выполняли волю своего короля, Куруфинвэ нехотя поднялся. Конечно, он не стал рассказывать о своих домыслах брату, но был практически уверен — Тьелко не прав. Как бы ни было горько и больно, с Ириссэ нужно поговорить. Неважно, чем закончится такая беседа, но это в любом случае лучше, чем тянущаяся столетиями недосказанность. Увы, Тьелко, как всегда, не послушал бы совета. А жаль. *** На вид лес оставался обыкновенным, но звучал уже совершенно иначе. Это не заметил бы обычный путник, однако знавший немало колдовских приёмов эльф за несколько миль чувствовал — цель близка. И пусть его знания магии в основном ограничивались заговором оружия или пока необработанного металла, Эол мог распознавать чужие чары, особенно знакомые. А ещё брат короля знал — он давно уже не один. — Эй, тинголовы шавки! — крикнул, останавливаясь, изгой. — Кто не побоится ко мне подойти, тем самым сослужив мне хорошую службу, потому что мне не придётся переться до вашей границы ещё полдня, тому подарю кинжал. Не сомневайтесь — качественный. Ответа не последовало, и Эол двинулся в путь, однако довольно скоро перед ним возник Белег. Воин вышел словно из превратившегося в стену воды воздуха, будто гладь лесного озера повернулась вертикально. — Привет, друг, — очень тепло поздоровался Куталион, несмотря на крайне недружелюбный настрой брата короля. — Мы не ожидали тебя увидеть. Что привело столь необычного визитёра? Эол смерил оценивающим взглядом старого знакомого, достал обещанный кинжал, протянул как бы с неохотой. — Белег, — вздохнул, будто очень устав, брат Тингола, бросил на мох сумку и плащ, оставшись по пояс голым, и уселся на плотную, незаметную среди зелени ткань, — тебе когда-нибудь надоедало ждать одного и того же неприятного события, которое происходит с потрясающе гадкой регулярностью? Куталион пожал плечами, опустился рядом. Лес вокруг был молодым и зелёным, однако оба эльфа знали: впереди уже начинаются сохранённые чарами древние ясени с сиреневой листвой, а также те из не существующих ныне деревьев, что не удалось спасти, зато прекрасно получается создавать иллюзию их жизни. Тем же, кто находился за Завесой, чудеса видны не были. — Это всё для твоего короля, — Эол небрежно толкнул сумку. — Там есть один подсвечник, который я бы попросил тебя затолкать ему в то место, которым он чаще всего думает, но знаю — ты этого не сделаешь, поэтому не стану предлагать выгодное сотрудничество. Расскажи лучше, как дела у Лутиэн. Белег сразу же погрустнел и смутился, брат Тингола посмотрел на него и расхохотался. — Послушай, приятель, — толкнул он воина в плечо, — давай я тебе деву подарю? Надоела она мне — не уживёмся, чувствую. Ты о ней позаботишься, пригреешь на груди. Она умеет усердно прислуживать, просто не понимает некоторых вещей, которые для меня принципиальны. Но она хорошая. — Женщина — не вещь, которую можно подарить, — недовольно отозвался воин. — Могу продать за мирианы, — снова захохотал, криво скалясь, Эол, — ты хоть знаешь, что это такое? Они в Дориате в ходу? По реакции Белега стало понятно — ответ отрицательный. — Ты спрашивал про Лутиэн, — перевёл тему дориатский защитник, — она стала ещё прекраснее, чем была ранее. Лучи луны делают белоснежную кожу ещё белее, а свет солнца сияет в волосах и глазах. И я счастлив хранить её покой. — Тебе надо жениться, — словно неразумному мальцу, сказал воину брат короля, — пойми, дурак, если ты не заведёшь семью, стремление о ком-то заботиться заставит тебя опекать любого нуждающегося. Но беда в том, что не каждый, кто кажется слабым и неразумным, действительно таков. Твоя опека будет не нужна, и рано или поздно ты получишь за свою заботу совсем не ту награду, на какую рассчитываешь. — Ты женился? — то ли в укор, то ли просто спросил Белег. — У меня нет столь ярой потребности кого-то защищать, — хмыкнул Эол. — Я так понимаю, в Дориате всё по-прежнему. Жаль, я надеялся, моему братцу кто-нибудь хорошенько поправил рожу. Но раз ничего не поменялось, — изгой поднялся, накинул плащ, который помимо кожаных штанов и сапог был единственной одеждой, — пойду. А моё предложение в силе. — Я никогда не соглашусь на такое! — крикнул вслед собрату Белег, постоял какое-то время, поднял сумку с ценностями для сокровищницы своего короля и ступил за Завесу. Волны разошлись по воздуху и быстро растаяли, будто их и не было. *** Разделённый рекой надвое королевский дворец Химлада таял в предрассветном тумане, шпили скрывались в дымке, мосты то показывались, то исчезали среди белёсых прозрачных волн, влажный холод здесь ощущался сильнее. Сопровождаемая пограничной стражей, Ириссэ спешилась, посмотрела на верных короля Туркафинвэ: — Может быть, позволите мне ехать дальше одной? Не заблужусь — не бойтесь. — Нам запрещено пропускать Нолдор Второго Дома, — в очередной раз пояснил воин в ало-звёздном, — для тебя, леди, мы и так сделали исключение, позволив доехать до дворца. — Словно я ваша пленница или преступница, — гордо заявила дочь верховного нолдорана. — Это оскорбительно! — А для нас оскорбительно присутствие на нашей земле родни узурпатора, — угрожающе оскалился страж. «Говори, что хочешь, — подумала Ириссэ, завлекательно поправила волосы, вытянула шею, расправила плечи, выставляя напоказ грудь, лишь слегка прикрытую расшнурованной рубашкой. — Я ведь знаю, что если захочу, ты станешь ползать передо мной на коленях и клясться в любви». Абсолютно уверенная в своей неотразимости, дева взглянула на вышедших навстречу дворцовых слуг. Да, они смотрят без восхищения, но это лишь потому, что самой Ириссэ не требуется их поклонение. — …и никто не смеет являться в Химлад без особого приглашения или предварительного договора с принимающей стороной, — прозвучали последним аккордом слова красно-звёздного эльфа, на первый взгляд безоружного. Конечно, зачем слуге меч? — Я не просто девчонка без рода и племени, — зло сверкнула глазами дочь верховного нолдорана, — но не стану кичиться происхождением, чтобы никого здесь не опечалить. Скажу лишь, что не уеду и дождусь возвращения Туркафинвэ Феанариона. Если меня не пустят во дворец, буду спать на улице. *** — Пусть ночует, где хочет! — выпитое вино сделало речь Тьелкормо невнятной. — Пока она на моей земле, я не вернусь! *** — Я буду ждать, сколько придётся! *** — Тогда я поселюсь в лесу! *** Жалея, что позволил отцу уговорить себя остаться в Химладе за главного, принц Тьелперинквар Куруфинвион с досадой и недоумением наблюдал, как дочь Нолофинвэ, с усердием, явно унаследованным от увенчанного не самой лучшей славой родителя, добивается, как и в своё время глава Второго Дома, того, что ей принадлежать не может. Тьелпе хорошо помнил, как страдал дядя, знал по себе, что такое безответное чувство, и насколько безжалостны порой к мужским сердцам женщины, поэтому не испытывал никакого сострадания к Ириссэ, однако всё же настоял, чтобы, пусть и нежеланную и незванную, гостью впустили во дворец на северном берегу, где жил король Куруфинвэ, и выделили покои. Дни сменялись ночами, глупое бессмысленное противостояние продолжалось, радовало лишь одно: Ириссэ не пыталась давить на принца, выпытывать местонахождение его отца, требовать писем с особым содержанием или поддерживать и принимать её сторону. Дочь верховного нолдорана просто ходила по коридорам с гордым видом и воротила от всех и всего нос. Её присутствие стало даже привычным и чем-то обыденным, поэтому Тьелпе почувствовал себя странно, когда однажды не встретил Ириссэ ни во дворце, ни на мосту, ни во дворе, ни на площади. Оказалось, дева всё же решила найти Тьелко сама, устав от ожидания, и, казалось бы, это хорошо, но принц Тьелперинквар Куруфинвион не мог отделаться от крайне неприятного предчувствия, словно произошло нечто непоправимое. Но… что он мог сделать?