Свет проклятых звёзд

Знаешь, любимая, чёрное — это Как небо без звёзд, как земля на рассвете. И с чернотою моё очевидно родство. Знаешь, любимый, белое — это Как брызги и перья, летящие в лето. И белое было всегда мне милее всего. Мы сами не рады, Но нас не переделать. Стоим у ограды по разные стороны. Чернила досады И нежности в белом С тобой всё равно мы поделим поровну. Чёрное с белым смотрится. Чёрное с белым сходятся, Словно с картины сводится Краска ушедших лет. Все наши фразы сложные Все недомолвки тошные, Будто бы память прошлого Смотрит печально вслед. Счастье, как птица, влетает без стука И бьётся о белую стену разлуки, Тебя от меня отсекая, как недуг. Чёрной оградой встает воздаянье, И падает в чёрную горечь сознания Наше беспомощное расцепление рук. Останусь ли прежней иль стану сильнее? Мой выбор, прошу тебя, благослови! Нет в мире надёжней, нет в мире прочнее Обиды-преграды для давней любви. Чёрное с белым Кружатся. Рамки решений Сужены. О, Эру, дай нам мужества Принять, что произошло. Наши объятья крошатся, Наши утраты множатся. Чёрное с белым — прошлое, Что навсегда ушло. Чёрное с белым — разница Чёрное с белым дразнятся. Что нам в конце останется? Нас не вернуть назад. Все наши фразы сложные, Все недомолвки прошлые… Нам нужно нечто большее, Чтобы не знать преград.

Музыкой звучал воздух, земля, деревья, ручьи и роса, словно в Эпоху Расцвета Валинора, но в то же время сплетение Тем было совершено иным. Завеса над Дориатом осталась далеко позади, однако её отголоски всё ещё доносились, отзываясь в листве и мхах. Эол не спешил. Поначалу хотелось скорее добраться до гномьего города, но потом что-то заставило сбавить шаг и чаще делать привалы. Куда торопиться? Прошлой осенью умер один из друзей-мастеров, часто говоривший, что хотел бы учить сына приятеля-эльфа, но так и не дождавшийся рождения наследника. После смерти кузнеца, пусть и совсем не главного и не лучшего в городе, Ногрод словно опустел: разъехались многие подмастерья, забрав семьи, перестали гостить старые знакомые. Это, разумеется, не стало катастрофой, работа и торговля не остановились, по-прежнему была масса добрых наугрим, открытых для совместных дел, но торопиться желание пропало, особенно теперь, когда лес пел так дивно. Или, возможно, магия не поменялась, просто сам эльф изменил к ней отношение. Вдруг в опасной близости встрепенулась стая птиц, Эол прислушался, тронул землю. Дориат далеко, значит, дело не в его горе-защитниках. Преследовать брата Тингола, кроме цепных псов Маблунга и Орофера, вроде бы некому, выходит — это случайные путники. Решив чисто из любопытства взглянуть, кто разгуливает по лесу, не крича при этом славу своему королю, Эол накинул капюшон маскировочного плаща и стал невидимкой среди листвы, стволов и ветвей. *** Теперь прятаться и заметать следы необходимости не было: Ириссэ не просто хотела быть замеченной — Белая Дева этого страстно желала. Злые мысли повторялись по кругу, и дочь верховного нолдорана уже мечтала, чтобы вот прямо сейчас из-за деревьев показались незнакомые странники и спросили, кто она, откуда и куда держит путь. — Я — оскорблённая женщина! — шипела змеёй Ириссэ, подгоняя коня, пока ничто не мешало на дороге. — Еду из Химлада! Ненавистного охраняемого бдительными дураками города! Чужаков там сразу хватают под стражу, даже если «чужая» — любовница их короля! Меня держали пленницей в замке Куруфинвэ Феанариона, пока мой ненаглядный отсутствовал! Но я вырвалась из заточения и теперь хочу встретиться с этим жалким гордецом лично! Пусть посмотрит мне в глаза и скажет, что не знает меня! Пусть! Однако на этом мысль не останавливалась: уверенная, что заставит Феаноринга пасть к её ногам, Белая Дева решила изучить лес, чтобы найти неизведанные тропы и охотничьи угодья, ведь после примирения нужно будет уединиться и любить друг друга там, где никто не найдёт, и где не будет скучно в перерывах между ласками. Снова и снова ругая проклятый охраняемый дураками город, Ириссэ вдруг поняла — она не знает, где находится. Чья это земля? По рельефу местности и расположению болот выходило, что данный участок леса, по одним картам принадлежащий отцу, а по другим — владения Тингола, в которых, однако, никто не живёт, потому что здесь «всё пропитано злом». Вероятно, речь шла о чарах самой Майэ Мелиан, рассеявшихся при создании Завесы, или намеренное «осквернение» территории, по которой враг мог попробовать пройти в Дориат. Довольно действенная защита, надо признать. Так или иначе, именно сейчас Ириссэ столкнулась с тем, что неправильно или шифрованно составленные по причине страха или тщеславия карты сбили с толку даже опытную охотницу. — Чтоб ты в пламя Утумно вместе с Валараукар провалился, Лаурэфиндэ! — выругалась эльфийка, поняв, что неверно истолковала ключ от планов местности, сделанных Орлом. Или, может быть, он и сам уже запутался в собственных чертежах? Рассудив, что лес в любом случае не бывает ничьим, и в скором времени настанет момент истины, когда выяснится, кто же из королей всё-таки здесь хозяин — на пути однажды попадутся либо подданные Эльвэ, либо собратья-Нолдор, Ириссэ решила не возвращаться назад, а продолжить движение, запоминая особые приметы местности. Иногда начинало казаться, будто всё вокруг или по крайней мере часть — иллюзия. То и дело с разных сторон возникали странной формы густые кустики или раздвоенные стволы, но стоило проехать вперёд, а потом обернуться — ничего, что до этого служило ориентиром, не оставалось. Более того, небесный свет здесь рассеивался, как в Валиноре в Эпоху Древ, и находить путь по солнцу, луне и звёздам не представлялось возможным. Судя по картам разных составителей, в этой части леса должны были располагаться три речушки, и после почти целого дня пути Белая Дева обнаружила исток одной из них, однако впереди ждало разочарование: пройдя вниз по течению, уже в кромешной тьме Ириссэ увидела, как поток исчез под землёй. Карты снова соврали! Или это совсем другое место? Остановившись и оглядевшись, дочь верховного нолдорана спешилась, сняла со спины лук. Ночные птицы среагировали мгновенно — подняли переполох. Это было тем более удивительно: почему пернатые здесь такие пуганные? В этой части леса часто бывают охотники? Или сейчас находятся где-то поблизости? — Феанарион! — крикнула Ириссэ. — Ты от меня всё равно не уйдёшь! Тебе не спрятаться! Слышишь?! *** Долетевшая издалека речь заставила скривиться. — Долбанные Голодрим, — прошипел Эол, размышляя, как поступить дальше — убраться подальше от этих ходячих фонарей или выйти к ним в неожиданный момент и отвесить пинка самым ярким. Однако голос был женский, и даже раздражавшее валинорское наречие не могло испортить дивное манящее звучание, поэтому ход размышлений пошёл по иному пути. — На кого же ты так злишься, малышка? — брат Тингола прислушался. Эльфу не нужно было даже применять чары, чтобы понять: дева из самого отвратительного народа в Арде была очень гордой и уверенной в себе, как и все Голодрим. Конечно, она считает себя лучше остальных, просто потому что родилась под крылышком Валар. — Интересно, с кем ты гуляешь в этих глухих местах? — спросил Эол и очень осторожно пошёл туда, откуда прилетели звеневшие заносчивостью слова на отвратительном наречии, называемом Квэнья. Пожалуй, единственное, в чём изгой был солидарен с братом, — решение запретить говорить на этом гадком языке. *** Ириссэ была уверена — поблизости кто-то есть, и на подобную мысль навело не только поведение птиц: чутьё подсказывало, что под покровом ночного леса скрывается не только вероятная дичь, но и нечто иное, и это совсем не тот, кого Белая Дева хотела видеть. Забросив за спину лук, дочь верховного нолдорана хотела снова оседлать коня, но вдруг ей показалось, что уходящий под землю ручей приблизился к лицу, словно внезапная штормовая волна на побережье. Вздрогнув, Нолдиэ обернулась. *** «Прекрасная дева одна?! — Эол от удивления опешил. — Или её спутники где-то рядом? Зажравшиеся валинорские свиньи!» Не представляя, как можно, не боясь опасностей, рвануть в одиночестве в лес, не прячась, орать во всю глотку и даже не думать, что это может обернуться гибелью или, что ещё хуже, — пленом у орков, брат дориатского короля посмеялся про себя над тем, как Валар воспитали совершенно никчёмное поколение Эльдар. А ещё считают себя лучше Мелькора и его прислужников! Желание преподать глупой гордячке урок толкнуло вперёд, кривая улыбка неприятно исказила изуродованное ожогом лицо, но вдруг насмешливо прищуренные глаза увидели в роскошных волосах цвета ночи заколку-звезду. В бархатном сумраке серебро казалось матово-чёрным. — Кто ты? — вспомнив, как нашёл упавший с неба осколок, выдохнул Эол, словно заворожённый, рассматривая украшение среди кудрей. — Расскажи мне. Полагая, что дева сразу же сбежит, увидев жуткого странника, изгой решил попробовать затуманить её разум настолько, насколько удастся. Вспомнив одно из заклинаний, использованное в Первой Битве за Белерианд, чтобы дезориентировать врагов, Эол подошёл ещё ближе. Незнакомка обернулась, и эльф понял, что не в силах отвести взгляд. Может быть, вовсе не он колдовал, а она? Эти проклятые Голодрим не способны на честный разговор! Их переполняет трусость и желание использовать любого встречного, вот и бросаются чарами, будто отравленными дротиками! Но… как же красива эта черноволосая эльфийка с сияющей белоснежной кожей и глазами-звёздами! Забыв, как дышать, Эол понял только одно: ему в руки снова попало сокровище, которое нельзя отдать никому в Арде. — Кто ты? — громче, чтобы смущённая колдовством красавица услышала вопрос, повторил брат Тингола. — Откуда? Куда путь держишь? *** Губы Ириссэ вдруг перестали слушаться, разум затуманился, словно от слишком большого количества вина, однако подготовленный заученный текст замедленно и невнятно произнёсся будто бы сам собой. «Она уже принадлежит кому-то, — с горечью, переходящей в ненависть, подумал Эол. — Куруфинвэ? Тот самый королёк? — сердце забилось невыносимо часто. — Нет! Звезда моя! Только моя!» Подумав, что под действием быстро рассеивающихся, но сильно пьянящих чар незнакомка сказала именно то, что её волновало, видя даже в затуманенном взгляде гордость и свободолюбие, изгой составил другое заклинание, вариации которого иногда практиковал на служанках. И для Ириссэ стихли все звуки Арды, кроме одного-единственного голоса. «В этом городе блёклых крыш, — зазвучала сквозь самое сердце музыка, медленно пробравшись к нему через грудь и рёбра, — по утрам ты так крепко спишь. Удивлять этот мир не спешишь Или просто не хочешь. В этом городе глупых дел, Ты как будто бы не у дел. Много света и близость тел, Но холодные ночи. Кто эти Эльдар? Не мы. В этом городе все безудержно немы. Много белой твоей зимы. В этом городе мы живём нашей жизнью взаймы». Дочь верховного нолдорана почувствовала головокружение, зрение сфокусировать не удавалось, и единственным, что чётко среди темноты видела Нолдиэ, были белые волосы кого-то рядом. — Феанарион? — с трудом спросила она, едва стоя на ногах. — Я тебя ненавижу! Но я так скучала! Мой дом был не дом, а тюрьма! Эол протянул руки, и звезда покорно упала к нему с небосклона. — Ты худший эльф в Арде! — как сквозь сон рассмеялась Ириссэ, такая прекрасная, пахнувшая лесом и утренней росой. — Но я люблю тебя. — В этом городе все — друзья, — продолжал напевать брат Тингола, понимая, что придётся очень бдительно оберегать своё новое сокровище, чтобы драгоценность не покинула владельца, — но сказать никому нельзя, Что убийственная гроза Сердце пытает. В этом городе всё — пустяк. Всё в нём так, только всё не так. В этом городе только дурак Жизнь проживает. Кто эти Эльдар? Не мы. В этом городе все безудержно немы. Много белой твоей зимы. В этом городе мы живём нашей жизнью взаймы. Эльфийка потянулась изящной ладонью к лицу Эола, посмотрела с нежностью. От понимания, что любовь адресована не ему, изгоя бросило в жар. — Феанарион. Песня изменилась. Брат дориатского короля понимал, что может навредить своему сокровищу, но ревность заглушила разум. — Ты счастлива безмерно, ведь всё сбылось, И на твоём триумфе я только гость. Арда на коленях, чудное Дитя, Мир сегодня дышит для тебя. Жизнь в пустоте холодной каменных стен — Мечтая о свободе, попала в плен! Время скоротечно — города падут. Здесь же я вершу последний суд. Самообман, в котором тьма Склонилась пред тобой! Знай, ты ко мне придёшь сама! Навеки будешь со мной! Окончательно обмякнув в руках Эола, Ириссэ, едва заметно улыбаясь, прошептала: — Tancave.