ДАББЛ КИЛЛпучино

      О да, охуенчик.       Я выгнул спину, похрустел шеей.       Сраный рабочий день с отработанной двойной сменой подошёл к ёбаному логическому концу. Я быстро прошерстил шваброй пол, выключил свет, опустил роллставню на двери, закрыл её на ключ. Мой взгляд скользнул к часам: одиннадцать тридцать. Ну, не впервой, уже заменял кого-то из вечерних.       Быстрым шагом добрался до метро, бегом спустился по эскалатору. Когда никого нет — ну, почти никого — так хорошо. Можешь разгоняться до охуительных скоростей на эскалаторе, попрыгать в пустых вагонах или громко подхватывать ту единственную ноту, которая звучит, когда едет поезд. Я проделал это всё, потому что идите нахуй, я заслужил.       На Приме было людно: не так как днём, но для полуночи всё равно очень даже. Метро закрыли за моей спиной. Заебчански.       Я свернул, не доходя сраных магазинов, к замызганому парку (или как это блять называется — зелёная зона?) и пошёл вдоль канала речки Смоленки. Белые ночи подошли к концу, но всё равно было светло, что лицо твоей мамки, когда я от неё выходил вчера, и впереди я разглядел группу мужиков. Они были навеселе и явно из того контингента, который не въёбывает тебе в харю по пьяне — я лихих давно научился выявлять — но всё равно вышел к проезжей части. О — осмотрительность. Ибо нехуй потом жаловаться, что тебя обокрали и побили, если ты прямиком шёл на бухую компанию и в ус не дул.       Далее шла любимая часть — кладбищенская. По левую сторону от тебя — решётка чугунная, за ней — братские (и не очень) могилы времени Великой Отечественной, по правую — у самых ног начинается поросший травой обрыв, идущий к каналу, а за ним — Смоленское кладбище, вон крест витиеватый блестит. И идёшь по узкой тропинке, там метров пятьсот — шикенская хрень. Тут неподалёку ещё Лютеранское и Армяно-григорианское кладбища. Охереть покойников, конечно. Но, сука, я их обожаю. Не покойников лично, ёбана в рот, придержите поток сраной фантазии. Кладбища я люблю. На них спокойно. Особенно хорошо, когда солнышко, осень, листья падают, ещё птички поют — воробушки там и другие пиздюки — а ты сел на скамейку в проходе и смотришь, как жизнь проходит. На крестах фотографии, имена, и тебя такое непонятное чувство благодарности пронизывает, что пиздец. Книги там ещё хорошо читать — дома громко всегда.       Я попетлял по дворам и вышел к Уральской. Ну всё, почти дома, наконец-то. Ах, Урал ты мой, ахуральный, Ахуралушка.       — Эй! Эй ты!       Ну заебись.       Я повернулся на голос, нарочито небрежно положив руку в карман куртки. На палец скользнул перстень — совершенно безвкусный, но для определённых надобностей самое то. Подушечки пальцев погладили покоцаную перьевую ручку, сломанную ещё в средней школе, но острую. Парней было трое — хуёво. Я вам не Жан Клод Ван Дамм, тем более, что моя весовая категория — с детишками хуячиться, это блять очевидно, только на меня посмотри.       — Чо вам?       — Который час?       Я пожал плечами.       — Без понятия.       — А чо, — они шли на меня, отрезая путь к дому, — телефончика нет?       Ох, ебать. Вот это борзота. На территории Псов Севера пытаться отжать телефон у местного, ну пиздец. Я пригляделся и понял, что это шаболда из соседних гаражей. Ведать, ебанаты не в курсе, что я из псиных, и очень им хуёво живётся, иначе бы не попёрли. Сука, бесит! Не выгляжу я как клубный, хоть до конца вступай и косуху носи. Но батя и деда против очень — и вот сейчас понятно, что не без основания. Кто-то из наших ещё бы мог рискнуть и кинуться в драку с тремя хуесосами, но мою тощую жопу эти пидорасы на свои ебучие кулаки усадят и хорошенько отпиздят. Можно было бы сказать им напрямик, кто я, но бля, позорно за юбку клуба-то ховаться. А может просто драпануть? Сука, патовая ситуация.       — Так, я сейчас не понял.       Троица пиздюков вздрогнула. За их спинами вырос деда — Николай Владимирович Плисецкий. Щека в мазуте, на плече разводной ключ, взгляд вхуячивает в землю. Деда хоть и не молодой, но въебать ещё может — мощная мышца руки, лениво придерживающая ключ, бугрилась напряжёнными венами. Смотришь на неё — зубы сами выпасть хотят, только придерживай.       — Да мы это… — хуесосы поняли, как лопухнулись, и пошли на попятную.       — Ваши мозги похоже через задницу вышли вместе обедом, — холодно перебил их деда. Голос ледяной, что жопа после айсберга. — Завтра к Коле приду, спрошу, как он допустил, что у него такое работает. Думайте, как объясняться будете. А теперь пиздуйте.       Ух, аж мурашки по коже. Когда деда ругается матом, то всё, пиздец, тикайте з городу, хлопцы, реально может въебать. Деда так-то мирный, силу только в работе применяет, но если разозлится сильно, то сожми зубы и получай — деда так просто не бесится.       Пиздюки поджали хвосты и, оглядываясь, поплелись в другую сторону. Больше не будут — не тот типаж, чтобы продолжать на вилы тыкаться, видно, что не тупые.       — Спасибо, деда.       Он улыбнулся морщинистой улыбкой из-под бороды. Вот такую бороду хочу — по щекам, над губами и на подбородке, густая и домашняя. Так нет же, как будто в другой семье родился.       — А если б не пришёл, ты бы что делал, Юрка? — добродушно сказал он, поворачивая к дому.       Я догнал его и пожал плечами.       — Да я собирался драпануть уже, а тут ты пришёл.       Деда одобрительно кивнул.       — Молодец. Гордость и отвага — это хорошо, но головой тоже думать надо, — он поморщился. — Подумать только, чуть под окнами не обокрали.       У ворот стоял Миша — ждал нас и курил.       — Не зря вышел встречать, — подходя сказал деда. — Коля новеньких брал недавно, так вот они похоже не поняли, когда им сказали, что тут людей не грабят.       Брови Миши поднялись, он откинул бычок в сторону.       — Они там совсем ебанулись?       — Похоже на то.       — Ты как, брат? — Миша перевёл взгляд на меня.       Я набычился. В смысле как? Да даже если бы попиздили немного, всё равно всё было бы ок — за телефоны в наше время не убивают. И потом я же из Псов. Ну, бля, нет, я в них не вхожу, но с легальным (а иногда и нелегальным) бизнесом я помогаю и вообще вырос в семье Бати — он же Коля, он же Николай Николаевич Плисецкий, он же мой папка. И в школе вот с пацанами пиздился, стрелки забивал, и ничего. А тут от того, что трое хуесосов наехали, обосраться должен. Да какого хуя.       — Миш, блин, да что со мной будет?       Намёк был понят — Миша пожал плечами.       — Тебе денег хоть добавят за то, что дополнительно отпахал?       — Естественно.       — Ну и заебца, значит, не зря кофе цивилам раздавал, — он достал новую сигарету и закурил. — Но завтра ты ж придёшь? Работа есть. Заодно посмотришь, как мы с сегодняшними твоими знакомыми поболтаем. Ради тебя можем подождать. Или можно с утра. С Батей сейчас поговорю…       Я помотал головой.       — Да что я там не видел? Говорить они будут, знаю, ага. Не, я пас. Борзые они, конечно, ну да хер с ними. Понять бы, что их на подвиг сей сподвигло. Батя ведь обычно чётко говорит о требованиях к работнику.       Миша хохотнул.       — Да уж, силы голоса Бате не занимать. Ну, если тебя только это волнует, то так и быть, несильно их поучать станем.       Разумеется, вопроса о том, чтобы не поучать вообще, даже не ставилось: а как иначе? Не стоит обольщаться, эти мудозвоны либо сиделые, либо на учёте — и не факт, что только в ментуре. Им нигде бы работу не дали, а Батя даёт. Всего-то и надо, что работать, так нет же. Ёбаная человеческая благодарность во всей красе.       — Ладно, — я старательно подавил зевок. — Пойду я. Мне завтра на работе нужно быть в восемь.       Я вошёл внутрь. В гараже никого не было, пахло машинным маслом, шумела вентиляция. Поёжившись, пошёл вглубь, вышел во двор. Тоже никого. Ну так ещё бы — в это время все либо дрыхнут уже, либо в баре. Я направился туда. Железная дверь распахнулась, наружу вышли Мила с Сарой.       — Опа, — Мила улыбнулась. — Пришёл. Тебе ведь и завтра тоже выходить? А у меня выходной.       Я закатил глаза.       — Ну какая ты охуенная. Привет, Сара.       — Привет, Юрочка, — голос у Сары как всегда до дрожи пробивает. Ух! — Поздно ты.       И пошли себе дальше. Я обернулся на них. Мила — девчонка красивая, но язва, что пиздец. А Сара не такая. И кожа у неё темнее, блестит. И пушок на спине выше линии джинсов такой нежный на вид. Мила по ходу отметила мой взгляд, и, с полоборота глядя на меня, положила руку Саре чуть повыше ягодиц, как раз туда, где выглядывала голая кожа. Сука. Заснуть бы, блять, теперь. Сглотнув, я вошёл внутрь.       — О, Юрка пришёл!       На моё плечо опустилась тяжёлая рука. Я сдержал придушенный вздох.       — Здорово, бать.       — Здорово, здорово! Чего невесёлый, как будто ушат говна на тебя вылили? — отец смотрел на меня весёлыми удалыми глазами. Рядом с ним сидели Хохол и Чукча. Больше в баре никого не было — похоже, Акелла и гвардия уехала на дело, а их троих оставили. Правильно, всегда должен кто-то на базе быть.       — Новые работники твои учудили сегодня, — признался я. — Деда расскажет потом, а я спать.       Хохол нахмурился, расправил плечи.       — А шо они?       — Отжать у меня деньжат хотели. Приняли за придурка с улицы.       Чукча хохотнул, почесал лысую в веснушках голову.       — Бывают же тупые пиздаболы.       — Н-да, — Батя выглядел заметно протрезвевшим. — Ну, ничего, разберёмся. Беги отдыхай. Завтра снова официантишь?       — Ага.       — Ну давай, осторожнее.       Я со свистом выдохнул, но сказать было нечего. Я повёл головой.       — Ага.       Махнув рукой Хохлу с Чукчей, потопал наверх, в свою комнату. Моя сраная крепость. Стены увешаны заебатыми плакатами, вещи разбросаны — конура! Из-под кровати, изящно потягиваясь, вылез Потя.       — У, ты мой зверь! — я жадно схватил его на руки и зарылся носом в шерсть. Мяукнув, Потя потыкал мягкой лапкой мне в лицо. Я чуть сам не заурчал. Мой пиздюк!       Я опустил его на землю, и он начал бешено крутиться у моих ног и тереться.       — Не ссы, дам я тебе жрать, за кого ты меня принимаешь?       В миску была высыпана упаковка влажного корма, и мой урчащий серый пидорас кинулся к ней. Погладив его в процессе поедания, я быстро переоделся, схватил полотенце, вышел в коридор и направился в душ. Там стравил давление, думая о том, как рука Милы по-хозяйски ложится на спину Сары, облил себя поочерёдно холодной, а потом обжигающе горячей водой и, свежий и крепкий, что твой огурчик, вернулся к себе и бухнулся в кровать. Однако сон не шёл. Подумав, я достал ноут. Нажал на кнопку, подумал немного, встал, проверил дверь. Закрыто. По пути назад ноги мои были атакованы Потей, но я нырнул под одеяло и был таков.       Ноут включился и загрузил рабочий стол. Я поджал губы. Да бля, что тут размышлять, привычка уже.       — Привет, — сказал я. — Ты не представляешь, какая хуйня сейчас произошла.       Где-то года два назад я лазил на Тамблере, потому что дико угарал по Life is strange, и наткнулся на кучу мемов о том, что за каждым ёбаным смертным наблюдает ФБРщик. Типа сидишь ты такой в сральнике, смотришь порнуху, в жопе ковыряешься, а этот мудак на тебя смотрит. Если честно, поначалу стало мерзко. Все веб-камеры заклеил, телефон выключал постоянно. А потом заебался. Какого хуя? Я решил, что этому ёбырю меня не пронять. У меня настолько пригорело, что я содрал наклейку с камеры и высказал этому уёбку всё, что я о нём думаю. О том, какой он извращенец и уёба, что я ебал его бояться, и раз он такой дохуя любознательный, то я сейчас расскажу, как у меня день прошёл. Сначала я его стебал, а потом сам не заметил, как стал рассказывать всякие штуки. Про Псов Севера, конечно, ни слова, так, про школу, про стрелки, про мудаков-одноклассников и несимпатичных одноклассницах, красящихся как распоследние шлюхи. А на следующий день я вдруг понял, что хочу ещё. Это было пиздец жалко, но держаться не было сил. Я ни с кем так душевно не говорил, как с ёбаным экраном ноутбука — и это пиздец. Но как-то смирился. Небольшая странность — кому не посрать? Зато с ним нестрашно — что хочешь, то и говоришь, он тебя осуждать не собирается. Ни один ёбаный человек так больше не может.