ДАББЛ КИЛЛпучино

      В общем-то, Юри не считал, что у него есть какие-то проблемы. Он получал хорошие деньги — даже очень хорошие, особенно по российским меркам. Ему предоставили просторную квартиру в старом районе Питера, устроили профессором японского в престижный университет, и оттуда тоже волшебным образом приходили деньги, но об этом он думать не хотел. Иногда Юри порывался пойти туда и хоть одним глазком посмотреть, где якобы работает, но делать этого, конечно же, было нельзя — он и не делал.       Помимо денег, у него была масса свободного времени — неподъёмная масса. В Питере была уйма музеев и театров, а у Юри — средства, чтобы позволить себе посещать их в любом порядке дни на пролёт. По своей натуре Юри был очень впечатлительным, и его душа имела подходящую тонкость организации для восприятия искусства. Первые недели он безвылазно провёл в Эрмитаже, исходил многие залы и даже научился ориентироваться в нём. Но к концу он заметил тенденцию, которая его испугала: гуляя по музею, его всё больше манили места, связанные с восточной культурой. Манили так сильно, что хотелось упасть грудью на пол и начать кричать, да так, чтобы уши заложило. Поэтому в Эрмитаж он ходить перестал и решил переключиться на культуру страны, в которой жил — поэтому Юри принялся за изучение Русского музея. Он был в разы меньше, ориентироваться в нём было проще, поэтому передвигаться по нему не было таким приключением, но Юри не унывал. Русский музей отличался от Эрмитажа ещё и тем, что по нему не было интересно ходить без экскурсовода. Но групповых экскурсий Юри не любил, и, замечая такие, стремился отойти подальше. На второй день он купил англоязычный аудиокурс. Дело пошло значительно лучше, и в музее он проводил теперь не весь день, потому что быстро уставал.       Курс разбивал экспонаты — в основном, картины — на временные периоды, и Юри с нетерпением ждал появления некоего Репина, на которого лекторша в наушниках делала множество ремарок, каждый раз добавляя заветное «но мы поговорим об этом в другой раз». Таким образом, по мере приближения к художникам второй половины XIX — начала XX веков, уровень ожидания Юри относительно Репина и его творчества был завышен до предела. Нельзя передать уровень его разочарования, когда он узнал, что та жуткая и унылая картина с бедными людьми в обносках, мимо которой он ходил, стараясь не всматриваться — это и есть Репин. Она называлась «Бурлаки на Волге», и именно с неё дикторша начала рассказывать о нём. Она много и долго говорила о том, что этот художник один из первых в русской живописи, кто принялся рисовать русский быт и русский пейзаж, не взирая на устоявшееся тогда мнение, что русская культура и красота не могут конкурировать с итальянскими. Лекторша говорила много и долго — она явно боготворила Репина. Но сколько бы его картин — радостных и не очень — не увидел Юри, память упорно возвращалась к «Бурлакам…». Потом речь пошла о других художниках того времени, но Юри уже слушал вполуха.       Дома он всё никак не мог выбросить ту картину из головы. У него в голове это не укладывалось. Репин, да и вообще художники того периода — были одними из первых, кто стал рисовать «русскость», за которой он и пришёл в Русский музей. Но почему так мрачно! Неужели они это хотели донести до следующих поколений, до людей, которые хотели бы знать, какой раньше была их страна. Чем больше Юри об этом думал, тем более злым и обманутым он себя чувствовал. Это были неприятные ощущения — гнев и обида всегда были слишком сильными чувствами для него. Когда Юри их испытывал, он всегда старался как-то оправдать обидчика, чтобы стало легче. Он полез в интернет, поискать картин Репина, которые бы затмили послевкусия после той, первой. Поначалу дело пошло хорошо. Например, картина «Венчание Николая II… ». Очень приятные цвета и настроение. «Воскрешение дочери Иаира», «Казаки»… Но тут взгляд его выхватил картину, от которой у него волосы на висках встали дыбом. Старик с сумасшедшими глазами смотрел в никуда. Его руки прижимали окровавленную голову молодого человека. У Юри была ещё одна неприятная (для него же) черта — он не мог просто взять и остановиться. Как бы ни было плохо, он продолжал раскапывать информацию, даже если вместо золота она оборачивалась навозом. Картина называлась «Иван Грозный убивает своего сына». Ивана Грозного все знали как тирана, в каком-то второсортном фильме его назвали злодеем истории наравне с Наполеоном и Аль Капоне — если честно, это всё, что Юри о нём знал. Но одно дело, когда исторических личностей унижает Америка — все и так знают, что она никого не уважает — и совсем другое, когда уважаемый художник делает…такое. Причём не о современнике, который может дать сдачи, а о давно умершем человеке, чья биография, как успел посмотреть Юри, говорила о нём как о глубоко несчастном человеке, вокруг которого строили козни все кому не лень. Не будучи ни историком, ни человеком, который сам там был и всё видел, ради пустого бахвальства и скандальности мелкий человечишка написал картину, которая останется в памяти людей, и навсегда очернит давно умершего человека. Без всякого контекста людям будет плевать. И когда будут вспоминать его имя, люди будут говорить: «А, это тот сумасшедший! Как хорошо, что он страдал, так ему и надо». Юри и не заметил, как скоро перестал читать, а только крутил и крутил в голове эту несправедливость. В Японии бы такого не произошло! История его страны была гораздо суровее европейских, он отдавал себе в этом отчёт, но его народ всё равно относился к предкам с уважением, какой бы ужас ни был на слуху. Люди в Японии вообще уважают других больше, чем тут: они улыбаются в магазинах, кланяются при знакомстве, всегда вежливы и сотню раз подумают, прежде чем сказать или сделать что-то!       В тот вечер Юри выплакал себе все глаза, а на утро заставил себя пойти в театр. В интернете советовали Малый Драматический имени Додина, он и пошёл. Оказалось, очень хорошо! Актёрская школа здесь отличалась от японской, но это было ничего. При просмотре Юри держал планшет с текстом пьес на руках, это помогало понимать, что происходит, а заодно дополнительно учить русский. Однако очень скоро репертуар кончился, и пришлось искать что-то новое. Юри сунулся было в Александрийский, но не выдержал уровня «эксперементальности». Этот театр часто обвиняли в этом, но Юри решил, что если прочтёт оригинал, все будет хорошо. Так сильно он не ошибался ещё никогда в своей жизни. Когда на сцене стали кидаться свернутыми в трубку коврами и ходить почти голые — в одних трусах — толстые мужики, Юри не выдержал и вышел — и оказался не один: вместе с ним вышло ещё ползала. Далее был «Ревизор» в Ленсовете, и в отличие от Репина, она высмеивала пороки, а не тыкала в лицо, как котёнка в мочу. И дышать стало легче.       А потом он пошёл за продуктами. Юри всегда ходил в один и тот же магазин. Обычно он ходил в тот, что располагался в подвальном помещении дома, в котором он жил. Юри нравилось готовить, а сегодня он хотел приготовить что-то японское. Ему очень хотелось сукияки, и для этого ему пришлось ехать через полгорода, чтобы найти ингредиенты. Закупившись всем необходимым, он вернулся домой и только тогда вспомнил о том, что он забыл о яйцах. Особенность сукияки в том, что это блюдо заливается свежим яйцом, и только сейчас Юри вспомнил, как его предупреждали о плохом контроле за качеством еды в России. Иными словами, поедая яйцо, не подвергнутое термической обработке, можно было легко подхватить довольно неприятные болезни.       Осознание невозможности поесть желанный сукияки мешало Юри стоять на ногах, и он сел на пол. Пакеты с шуршанием выпустили из своего нутра покупки. Тяжело дыша, Юри прислонил голову к холодному железу входной двери. В глазах темнело, и он закрыл глаза. Появилась тошнота, в ушах начало шипеть, как закончившая проигрываться пластинка. Он немного подождал, и это прошло. Ладно, хорошо. Он всё равно купит яйца, а там будь что будет.       Подойдя к прилавку с яйцами, он долго искал упаковку, на которой бы значилась самая поздняя дата. И всё бы кончилось хорошо — или отравлением — если бы на кассе он не захотел поинтересоваться мнением кассирши. Юри прогонял в голове эту фразу пять раз, и был уверен, что всё хорошо, поэтому уверено сказал:       — Извините, как вы думаете, мои яйца можно есть сырыми?       Кассирша застыла со считывателем штрихкода в руках. Прыснула коротко, а потом залилась смехом. В очереди позади тоже начали хихикать.       Не ожидавший такой реакции Юри вспыхнул. Нервы его были на пределе. Всё, хватит! Теперь в магазине ещё будут смеяться над его произношением! Он отвесил короткий поклон и удалился, так и не забрав яйца. Вслед ему что-то кричала продавщица, но Юри уже было всё равно.       Проклятая страна! Он сам не хочет здесь быть! Всё здесь для него как с другой планеты: язык, манеры, правила — всё другое! А самое мерзкое, что это он инопланетянин, он тут лишний.       После этого случая Юри заперся у себя в квартире и никуда не выходил: только спал и ел — еду он заказывал, с курьером не заговаривал. Он не качал ни фильмы, ни книги, не смотрел телевизор. Ему это не было нужно: время ускальзало сквозь пальцы. Может было лечь на диван, прикрыть глаза, и уже в следующее мгновение тени меняли свои положения. Юри мог не двигаясь провести так несколько часов подряд.       Позже он не мог с уверенностью сказать, сколько времени так провёл. Одно можно было сказать наверняка: во время того злополучного похода за продуктами солнце ещё припекало, а листья только начинали желтеть, а когда он впервые с того дня пригляделся к виду за окном, листья уже осыпались.       Тогда он решился связаться с мамой. Юри очень боялся, что она будет злиться, но мама очень обрадовалась, когда он ей позвонил. Пожурила его за то, что он не давал о себе знать раньше. На душе сразу стало хорошо и тепло. Не долго думая, он предложил ей приехать к нему. Произнеся это вслух, Юри испугался, что мама откажется, но она с радостью согласилась, и уже совсем скоро они жили вдвоём. Жизнь наладилась: он говорил с ней часами, рассказывал об увиденном в музеях и театрах. Мама по таким местам была не ходок, но послушать рассказы Юри была всегда рада.       Приехав, мама навела порядок в его жизни: заставила читать и выходить на улицу. Именно так, просто гуляя по улицам возле дома, он наткнулся на объявление на витрине, за которой шла бурная деятельность ремонта. В объявлении значилось, что скоро здесь откроется кофейня, и в честь этого будет организована вечеринка. Юри рассказал об этом маме, и она предложила ему сходить: сама она никогда не любила подобные мероприятия. Он и пошёл. Поначалу чувствовал себя сжато и неловко, но Виктор — тамошний менеджер — сумел развеселить присутствующих и вовлечь их в приготовленные конкурсы.       На следующей день он проснулся у себя дома, в ужасе обнаружив, что проспал с распахнутой настержь входной дверью. Однако никто ничего не вынес — именно тогда вера в русских у Юри начала крепнуть. Он рассказал маме о том, как весело провёл время — он почти не помнил тот вечер, потому что здорово выпил, но всё равно помнил, что было здорово. Мама посоветовала заходить туда почаще, и Юри стал там обедать. И что удивительно, его там сразу же вспомнили и каждый раз очень тепло встречали. Часто его заказы принимал Виктор — тот самый менеджер, проводивший вечеринку, и Юри тогда впервые проговорил на русском больше минуты! Один раз Виктор даже подсел к нему, и оказалось, что он отлично знает английский, и они очень здорово поболтали.       И вот недавно, выдавая заказ, Виктор сказал, что он симпатичный. Сначала Юри подумал, что ему послышалось. Придя домой, он просмотрел весь словарь, чтобы уточнить, нет ли созвучных слов со словом «симпатичный» — ничего. Не зная, что делать, он целую неделю сидел дома, и мама начала волноваться. Юри нехотя рассказал ей обо всём, и она успокоила его догадкой, что это могла быть пресловутая русская открытость, и ему просто сделали комплимент.       Поэтому он пойдёт завтра в это кафе снова, как ни в чём ни бывало. Тем более, что ему нравилось общаться с Виктором: он был очень мил, и разговаривать с ним интересно.       Так что нет у Юри проблем. С тех пор, как мама приехала, совсем никаких.