Thriving on chaos

Игнастису десять. В часовне Аркея тихо, дневной свет рассеивается в витражах, и дрожат пугливые языки свечей. Он бывал здесь, бывал не раз, но сегодня всё по-другому. Сегодня отец, едва слышно шурша полами оранжевой мантии жреца, ведёт его мимо алтаря, вниз. В крипту. В смерти нет ничего отвратительного, Игнастис, конечно, знает об этом. Да только первое желание у него – уйти, не оглядываясь на жуткие лица готовых к погребению тел. Но отец смотрит слишком пронзительно, слишком выжидающе, и Игнастис подходит ближе. * Игнастису уже почти одиннадцать – на небе «его» Лорд постепенно вытесняет Любовника – и он впервые держит настоящее оружие. Метательный нож ложится в руку неожиданно легко и приятно, сталь холодит аккуратно пробежавшиеся по голомени пальцы. Сердце подскакивает, когда нож, после бесчисленных попыток, попадает в мишень под пристальным взглядом раскосых красных глаз. Игнастис бесконечно благодарен матери за нанятого учителя и бесконечно боится реакции отца, что так противится его желанию однажды стать бойцом Гильдии и хочет видеть его жрецом. * Игнастису двенадцать, и на поясе у него гордо висит стальной кинжал, с которым он умеет обращаться даже лучше, чем некоторые мальчишки постарше, но родители всё равно запрещают ему выходить на улицу после заката. Он возмущён немного, но не возражает: в последнее время в крипте часовни тел больше, чем обычно, а по улицам который месяц уже рыщут стражники и легионеры. В Чейдинхоле опасно. И никто не говорит, почему. Всю ночь он слышит топот стальных сапогов по брусчатке, видит жёлтые блики факелов в просветах закрытых ставней и никак не может заснуть от странного чувства, что происходит что-то важное. * Игнастису пятнадцать (или даже шестнадцать). Над головой тёплый ветер треплет зелёные, свежие листья. Девушка рядом с ним говорит радостно, почти щебечет, всё порывается взять его за руку. Игнастис совершенно не понимает, чего она от него ждёт, и почему под конец дня она чем-то недовольна. Игнастис прекрасно знает строение человеческого тела, прекрасно знает, с какой силой и из какого положения лучше метать звёзды в определённых обстоятельствах, и какая средняя скорость полёта арбалетного болта в безветренную погоду, но абсолютно ничего не знает о человеческих чувствах. * Игнастису семнадцать, и палец ложится на спусковой крючок арбалета привычно и вместе с тем неуверенно. Это не первое задание от Гильдии, но первое, связанное с настоящей опасностью. Связанное со смертью. Слежка дала свои плоды – теперь они знают, что бандитов в логове двенадцать, в то время как бойцов всего четверо. Поэтому протектор даёт приказ устранить их «из тени». Арбалетный болт срывается с тихим щелчком. Человек оседает на землю с тихим вздохом. Сердце Игнастиса сжимается, но лишь для того, чтобы после забиться быстрее. Дыхание учащается. Впервые его оружие отнимает жизнь, и это так удивительно, пьяняще легко, что вызывает лишь улыбку. * Игнастису девятнадцать и несколько месяцев. Он почти проваливается в чёрно-серые сны, когда в дом врываются люди… стражники. И, конечно, он ничего не понимает, хватается за ножи в попытке защитить отца. Тупая боль обжигает затылок, яркая вспышка обжигает глаза. Игнастис падает сыном жрица Аркея, а просыпается – сыном мёртвого некроманта. * Игнастису двадцать, и он не страдает от одиночества. Злится? Может быть. Проклинает отца, своими экспериментами разрушившего все его планы. Проклинает соседей, что ещё не так давно приветливо и лживо улыбались, а теперь переходят на другую сторону улицы, лишь завидев. Проклинает и Гильдию, из состава которой его пытаются выдворить, хотя он ничего не сделал и не знал. Письмо к дяде из Виндхельма лежит в нагрудном кармане, в поклаже – тёплый зимний плащ и несколько согревающих зелий. В ночь провожать его выходит одна мать, за пару месяцев постаревшая на несколько лет, и голубой огонёк, тлеющий в её руке, не затухает до самого поворота дороги. * Игнастису всё ещё двадцать, а в разрываемый войной Скайрим пройти почти невозможно. Горы Джерол ухмыляются острыми пиками и ледяными ветрами, припасы заканчиваются, зелья кончились давно, труп раненой лошади оставлен где-то до перевала. По синей крестьянской робе расплывается тёмное пятно, перебирается на подкладку плаща и чернит хрустящий свежий снег. Игнастис подходит ближе, вынимает из живота болт, и ноги у него дрожат от усталости, но рука крепко сжимает стальной кинжал. Лезвие не блестит в лунном свете – снегопад скрывает все его следы, а дикие звери растащат остывающее тело. Кровь на пальцах согревает не хуже костра… но недопитый убитым бренди всё равно лучше. * Игнастис смеётся, запрокинув голову, и пурпурное небо в разноцветных разводах – красивее всего, что он когда-либо видел – смеётся вместе с ним. Ну, право же, смешно: дядю убили за неделю до его прибытия в Виндхельм. За некромантию. «Неужели такой была семейная традиция?» – хочет спросить Игнастис, но никто уже не даст ему ответа. Только ночь улыбается ему всеми цветами радуги, да ветер шепчет на ухо: «Жди».