Импринтинг двух миров (подопытный мышь)

      Да. За свою жизнь я заплатил страшную цену. Очень страшную. И безумно высокую. Но эту цену приняли боги Уреи. Приняли и смилостивились. Хотя в этом я не совсем уверен. Психику мне знатно перекосило. Здесь, в человеческом обличье, мне еще удавалось взять под контроль свое безумие, на Урее же не всегда. Так меня и прозвали: Хашша Андэр. Безумный Андэр, если перевести на наш язык. Стоило вспомнить, как надо мной издевались в то время, когда я только переселился, и бешенство накатывало с новой силой. И тогда я был похож на змею, которая укусила саму себя. И, чувствуя приступы этого бешенства, закрывался ото всех сородичей, даже от наставника, и бился в замкнутом пространстве, нередко ломая себе кости. А после отлеживался по нескольку дней, залечивая самые сильные переломы.       Но чего греха таить? Все же боги смилостивились, послав мне жизнь. Притом не жизнь калеки, а полноценного существа. Правда, это существо страдало некоторыми глюками сознания, предпочитая насилие над собственной личностью, но если это хорошо скрывать, то никому и в голову не придет, что со мной что-то не так. И все же иногда я жалею, что полностью, под корень, вырезал весь народ яргенов, тех ящеров. Бывали дни, что настолько мучительно хотелось оказаться под одним из них, что я себя едва за хвост не кусал, понимая, что из собственной глупости лишил себя нормальной и полноценной сексуальной жизни. Приходилось отрываться из-за этого здесь, на Земле, где люди умели причинять друг другу боль, создавая из нее изысканное лакомство. Но все равно, того, что хотела моя искалеченная душа, так и не смог получить ни разу. А сказать кому… Никто из людей не решится на такое, даже если я смогу доказать свою регенерацию. Разве что заказать себя? Но таких извращенцев еще попробуй найди. Да и убьют потом, сто процентов. А возрождаться, месяцами воя от ожогов, которые снова будет латать хирург с косметологом на пару, совсем не хотелось. В результате терпел, как мясоед в стане вегетарианцев, понимая, что лакомый кусочек не получить никогда. Или же с очень большими и неприятными последствиями.       Подождав, пока Дмитрий отойдет на достаточное расстояние, я пошел следом. Не с целью следить за ним, а чтобы добраться до своих водных комнат и хоть немного расслабиться в обличье нага, или, как говорили на Урее – яга. Нигде в другом месте я бы не смог показаться в таком виде. Да и если быть честным, то это первое возвращение, когда я решился на полное изменение тела. Раньше пользовался только частичным, превращаясь по пояс или сверху, или снизу. Полностью войти в облик нага было, скажем так, страшно. Что если вместе с внешним видом проснется и та личность? Личность Хашша Андэра, безумца, которого я прятал вместе с чешуей и хвостом под благообразной личиной пожилого и довольно спокойного человека. Но, изменившись в подвале рядом с Николаем, я понял, что мое безумие все еще плотно сидит внутри, никуда не пытаясь рыпнуться, словно его мог разбудить только воздух Уреи.       Естественно, пока шел, накинул на себя свою новую молодую личину, в которой меня знал Сашка. Для этого ребенка пока слишком рано будет узнать и о том, кто я такой здесь, и тем более кто я такой там, в своем мире. Правда, о моей скрытой шизанутости не догадывается ни один из тех, кого я привел в мир Уреи. Опасно. Все же я не просто безумный наг, я правитель клана, который постепенно растет и множится. И хоть у нас, на Урее, сексуальные извращения таковыми не являются, все равно приходится держать марку. А если и беситься, то находить для этого посторонний повод в виде внезапно вышедшего из-под власти клана какого-то племени, нехватки продовольствия, не заключенного контракта… Пусть лучше думают, что правитель псих, чем то, что он озабоченный на всю голову яг, который спит и видит, как его имеют все, кому не лень.       Наконец, Дима остановился у кромки воды, поморщившись от перспективы снова плыть, и тут же, словно по знаку, к нему подрулила лодчонка с гребцом на веслах, ожидая, пока клиент сядет. Дмитрий заметил, что я иду в отдалении, и кивнул, подзывая, показывая, что не против того, чтобы мы добирались вместе.       − Я не прочь что-нибудь поесть более калорийное, чем закуски. Ты как? – обратился он ко мне, словно между нами и не было никакого разговора.       − Согласен. Сделать заказ?       − Нет, − отмахнулся он. – Сашка, скорее всего, к нашему приходу что-то сварганил. Мне обычно лень, у нас готовит он. Вечером что делать будешь?       − Сегодня – отдыхать. Спать, − пояснил я. – А вот завтра можно куда-то и наведаться. Но если вам хочется, то я вызову гида, который поводит вас по злачным местам и расскажет, где безопасно тусоваться.       − А язык у тебя архаичный, − хмыкнул Дмитрий и замолчал, своим молчанием давая понять то, что недосказал. Что я за свои двадцать лет слишком отстал от жизни Земли.       Да, он прав. Я где-то там, где братки в малиновых «пинжаках с карманАми», с золотыми цепурами на массивных шеях. Где блатной говорок и все «чисто и конкретно». Нет, таким побывать не удалось, но образ, вынесенный из того времени, так и остался со мной навсегда. Девяностые, восьмидесятые, семидесятые… Вот то время, когда и где я рос. Промежуток, в котором меня как бы закапсулировали. Нет, я знал язык современности, но менять что-то в имидже не собирался. Казалось, что так правильно. Да и ребята мои давно привыкли к тому, что я не похож на нынешних дельцов. Как-то… проще. Открытее. Грубее, может быть, но честнее. Нет попыток юлить и выкручиваться, миндальничать и лизоблюдничать.       − Знаешь… А ведь когда я попал туда, нагу мелкому, в пересчете на земные годы, было лет десять… – задумчиво произнес я, когда лодка отчалила, оставив нас стоять на причале-платформе, что окружала домик на воде.       Пусть Димка не знает, что со мной приключилось. Только мой наставник осведомлен, а он поклялся, что никогда и никому. Даже заклятие согласился на себя повесить, чтобы я был уверен в его молчании. Но не сдержался. Всех ужасов я парню не расскажу. Некому больше с нагами творить подобное. Но он, если пойдет в тот мир, скорее всего, увидит мою психопатическую натуру и должен знать, что у меня, как нага Андэра, совсем не все дома.       − Таким мелким? – тихо переспросил Дима. – И как ты выжил?       − Хороший человек попался, − улыбнулся я, положив руку ему на плечи, заводя в надводный этаж, где Сашка, пробуя приготовленное, облизывал ложку, смотря на нас так уморительно, что мы с Димой расхохотались.       − Чудо ты мое, в перьях. − Димка притянул Сашкину голову ладонями, слизал с губ остатки соуса, быстро поцеловал. – Андэр, давай садись, все готово, стынет.       − У меня своя диета, − отмахнулся я, достал из холодильника слегка остывшее мясо и, порезав его на части, не прожевывая, заглотнул целыми кусками. – А теперь и к столу можно.       Да. Рушшус, мой наставник, хоть и не был человеком, но был очень хорошим.       Нашел он меня на третий день после того, как яргены меня оставили умирать на жгучем пустынном песке. Случайно ли или же это были происки богов, к чему я все больше склоняюсь, но нашел. От меня практически одна шкурка осталась, как он говаривал. Шкурка с глазами. Обрубок яга, который по чьей-то милости или же упущению прожил целых три дня.       Я неизвестно сколько был без сознания и даже не чувствовал, как кто-то обрабатывает мои раны, а затем, подхватив на руки, тащит в свое логово. И хорошо, что не очнулся. Если бы я увидел его змеиную голову тогда, боюсь, мое бы сознание не восстановилось. А так, сначала начал приходить в себя, ощущая, как мне по каплям вливают воду и кладут в рот измельченное мясо, а потом и растирают чем-то верхнюю часть тела.       Рушшус мне позднее сказал, что у яга, которого очень серьезно ранили, токсины выходят поверх чешуи, и его надо постоянно полировать мелким речным песком, чтобы было куда и чему выходить, что и выполнял, взяв на себя роль няньки и сиделки.       Язык яргенов и ягов был похож, разве что в языке ящеров было больше рычаще-клацающих звуков, а в речи нагов – больше шипящих. Но я его понимал. Сначала думал, что на меня так стресс повлиял, что я внезапно начал понимать язык, столь непохожий на русский. Это впоследствии мне Рушшус объяснил, что нет большой проблемы выучить язык. Разум нага развит настолько, что достаточно аборигена, который бы много лопотал по-своему, и наг почти мгновенно усваивает речь, пользуясь своими ментальными возможностями ассоциаций. А эти твари, не стесняясь, говорили много. Так что, когда они меня покинули, я в необходимом объеме знал язык Уреи. И поэтому слегка шипящий говорок Рушшуса воспринял как родную речь.       Еще стресс повлиял на меня тем, что мое земное происхождение как-то отдалилось, а вот память этого мира начала просачиваться в разум. То есть в дальнейшем мне уже стало известно, что яг, в чье тело я вселился, не был безумцем или идиотиком. Обычно яги всегда, когда попадали в плен к яргенам, травили себя своим же ядом, чтобы не стать тем, во что превратили меня. То же самое сделал и тот яг, в теле которого я очутился. Оживил, так сказать, покинутое вместилище. Его память каким-то образом и возникла взамен моей, человеческой, пока шок держал меня в своих цепких когтях. Да я был и не против. Как-то в мире Уреи подобное, как я и говорил, не было чем-то из ряда вон выходящим. Однако мне, как человеку, ударило бы по мозгам полно и самозабвенно. И так ударило, а что было бы, если бы я сохранил память своего тела, которое, как я думал, почило здесь?..       Это попозже, через несколько лет, мотнувшись пару раз в этот мир, я смог совместить эти две данности. А тогда – просто принял то, что после того, как покалечили, я память потерял. Стресс обладает таким хорошим качеством, как возможность стирать и сглаживать все плохое, чтобы разум с ума не сошел. Да и то, мне психолог потом после выхода из комы на Земле понадобился. А тогда лежал, ел, пил, слушал шипящую речь Рушшуса и молчал. Не потому что говорить разучился или слова не получались, а потому что, кроме как «за что?» мне и сказать было нечего. Пусть война между расами, пусть поймали меня, партизана недоделанного. Но почему сразу не убить? Зачем так издеваться? Тем более над таким молодым нагом? Я этого понять не мог и объяснить Рушшусу, что я не понимаю, тоже не получалось. Вот как у нас на Земле привыкают к определенному виду жизни, так и здесь тоже привыкли, воспринимая все как данность. И войну, и военные игры, однако мое человеческое сознание, запертое в теле и разуме нага, так и не смогло принять подобного. Так что, как и говорил, кроме вопроса «за что?», я не мог спросить ни о чем более.       Будь у меня возможность, я бы покончил с собой в те дни… Ну… Думал, что такое прокатило бы. После понял, что бесполезно. Если я такими глупостями занимался в том мире, то приходил в себя снова где-то в пустыне с тем же набором ран, что и в день, когда меня Рушшус спас. Да еще и в том же самом возрасте. Здесь, кстати, тоже. Посему мой внешний вид пожилого человека больше данность работе, чем истинный возраст. Я же и здесь дважды погибал. А возвращался к жизни тридцатипятилетним оболтусом. Как раз к моменту выхода из комы. И словно кто-то свыше заботился – в больнице, занимая место чьего-то обожженного тела. То есть если прикинуть все «за» и «против», то здесь я воровал чью-то жизнь или же смерть. Как-то еще так получалось, что ни у одного из таких ребят, чье тело я занимал, семей не было, никого не приходилось, кривя душой, мамой и папой называть. Да и друзей, как оказалось, не было. И ожоги разной степени всегда были. Это через определенное количество суток, когда я приходил в себя – начинали вскрываться язвы на месте старых ожогов, возвращая картину к изначальной. Благо боль уже давно не туманила разум, и я вовремя вспоминал и свои счета, и своих друзей-приятелей, которые мчались в больничку, где мохнатой лапой, а где и железным кулаком добиваясь, чтобы меня перевели в лучшую клинику и сразу пустили под нож пластического хирурга.       Я, честно говоря, до сих пор не знаю, кто и зачем все это со мной делает. Или же я сам с собой делаю, неприкаянной душой мучаясь между одним и вторым миром. Но мучения хоть на пользу идут, что людям, что нагам.       Так вот, я думал, что в те дни покончу с собой. Хотел, но не знал как. Рушшус, если я отказывался есть, не церемонясь, раскрывал мне пасть, почти в самую глотку заталкивая кашицу из свежего и вяленого мяса, а поил и того проще. Надчелюстные мешки с ядом освобождал, а когда я его куснуть попытался… Извинился… Но вырвал мне оба ядовитых зуба, примирительно проворчав, что через месяц все равно вырастут, а пока, чтобы мысли глупые в голову не лезли, и так полежу. А ничего другого я придумать не мог. Вот и лежал, перекатываемый с живота на спину, постоянно полируемый до блеска. Как еще со стыда не сгорел, когда Рушшус требовал опорожниться, сам не знаю.       Но за тот месяц, как приходил в себя, наг стал мне очень близок. Настолько, что когда я все же слегка оклемался, то долго скулил на его плече, жалуясь на свою судьбу. А он, положив меня на руки, как ребенка, укачивал, поглаживая по голове, и таинственно «улыбался», едва заметно высовывая раздвоенный язык между тонкими, покрытыми чешуей пластинами рта, обещая, что придет тот день, когда я о своих увечьях и вспоминать забуду.       Старик оказался не прав. Я помню о них до сих пор. Но уже не с отчаянием и болью, а с ненавистью. С яростью, что такое могли творить две такие близкие по генотипу расы. А ведь между яргенами и ягами рождалось потомство. Не увечное, а идущее в одного из родителей. Просто обе расы были, скажем так, разнопланового вида. Были гермафродиты, не нуждающиеся во втором партнере противоположного пола. Были обычные, где участие самца было обязательно. Был и такой вид размножения, как партеногенез, это я в энциклопедии здесь, у нас, вычитал. А там просто жило племя нагинь, у которых самцов убивали при рождении или же делали из них рабов, а самки размножались сами. Но потомство двух рас имело место быть. Это я все к чему веду, что убивать друг друга смысла не было. Да и места для развития было столько, сколько и на Земле не сыщешь. Пространства много, нагов и ящеров – мало. Селись, где хочешь, питайся досыта, плоди себе потомство… Так нет. И это притом, что ни наги, ни ящеры не носили одежды и украшений, пользовались самым простым оружием, не нуждались в угодьях. Что им мешало помириться и жить вместе – не знаю. Но что-то мешало. Скорее всего, видовые разногласия: вот у тебя есть ноги – значит, ты враг.       Кстати, яги так же издевались над яргенами, как те над пленными ягами. Потом уже, позже, вколотил в особо умные головы, что это небезопасно. Ну а чуть позже и вколачивать нечего было. Точнее, некому. Яргенов истребили полностью. А их кладки под моим руководством выжгли. Геноцид? Отлично. А вы вспомните наши 41−45 год, когда так же вырезали одну из наций. У нас, на Земле, народа просто больше, затесаться есть где, да и отличия скорее на лицо, а не общее. Так что ягренам скрыться не удалось. Признаюсь, Рушшус спрашивал меня, поступил бы я так же с ягами, если бы был рожден яргеном и попал в плен к противникам, испытав, как мучают они. И я ответил, что да. То же было бы с ягами. Один вид ногастых ящеров вводил меня в приступ бешенства. Одна мысль, что эти ублюдки будут топтать Урею, выводила из себя.       Хотя где-то все же у меня теплилась мыслишка, что не всех яргенов я уничтожил. Что скрылись на островах, откуда и носа не показывают, зная, что на материке их ждет тотальное истребление. Точнее – ждало. Когда я пришел в себя после резни, то пожалел о том, что сделал. Нет, мальчики кровавые в глазах не стояли и не снились, вины я не ощущал. Я ощущал нечто худшее. Свое сексуальное помешательство. И безумно пожалел, что не оставил себе пару экземпляров на будущее.       Но это было гораздо позже. А тогда, спустя месяц, я только и мог, что жаловаться на свою жизнь Рушшусу, который терпеливо выслушивал, отвечая, словно заученной фразой: потерпи.       И я терпел.       Сначала дни. Потом недели, месяцы, полгода… Но ничего не менялось. И тогда я принял то, что искалеченным мне теперь жить и умереть. Вот только и Рушшус не просто так рядом сидел. Учил. Сначала ментальной магии, а затем и магии действия, заставляя упорно тренироваться раз за разом. Оставлял голодным и умирающим от жажды в нескольких метрах от воды и еды, требуя, чтобы я магией действия приблизил к себе пиалы и утолил голод и жажду. Выносил на жгущий жаром ветер, требуя создать кокон комфортной температуры… И хотел я или нет, но учился. Упорно, долго, назло. Понимая, что это единственный шанс хоть когда-нибудь суметь поднять острый кусок металла, что перережет мне глотку.       Но, видимо, Рушшус это тоже знал и видел, поэтому все, что имело острые края – исчезло из его дома, а все крынки и плошки разбивались на мелкие и ничего не значащие осколки, которые я не мог употребить по назначению. Даже наглотаться этого крошева было тупо, потому что в глотке у нага ничего не застрянет, а желудочный сок такой крепости, что растворит и титановые гвозди.       Последнему, чему начал учить меня Рушшус, левитации, чтобы я смог двигаться без его помощи. И только когда я освоил все то, что он мне дал, рассказал о возможности регенерации, заставив самостоятельно привести тело в норму.       Это все длилось долгие четыре года, пока моя душа не требовалась в том мире, в котором находилось мое обожженное, не способное к регенерации тело. В один из дней я неожиданно очнулся не там, а здесь. Утыканный трубками капельниц, под дозой наркоты, обезображенный и неспособный жить дальше… И рассмеялся, хрипло исторгнув воздух из сожженных голосовых связок: уроки Рушшуса не прошли даром.       Пока восстанавливался, был более чем уверен, что все, что видел на Урее, было бредом, сном воспаленного болью и наркотиками разума. Верил в это до тех пор, пока впервые не применил магию действия, подтянув к себе чашку с водой. И словно лопнула пелена забвения, ввергнув меня в мир магии, которую я притащил на Землю. Ее было недостаточно для того, что я вытворял на Урее, или для чего-то большего, чем воздействие на собственное тело, но и этого хватило, чтобы в кратчайшие сроки, в каких-то полгода, более-менее оправиться и успешно пережить несколько сложнейших операций. А за ними и косметические операции, которые из уродливого монстра вновь превращали меня в человека. В того, кто может поднять голову и смотреть на мир прямо, а не покорно.       А вслед за этим, как ни странно, память открыла и то, что со мной сделали, и чем было чудовищное появление на Урее. Как надо мной издевались и ломали в течение хоть и небольшого, но очень долгого для юного рассудка времени.       Из-за этого и пришлось обращаться к психологам, которые хоть и немного, но поставили мне мою съехавшую крышу на место, дав право жить… и желать. Желать того, что я по веским причинам не мог и боялся получить.       Дима с Сашкой, попрощавшись, ушли, оставив меня мыслить над ужином, решив эту ночь посвятить только друг другу, в связи с этим посуду пришлось убирать мне, как и мыть. Мог бы, конечно, вызвать и прислугу, но не хотелось нарушать покой и уединение. Я внимательно прислушался к себе, кивнув собственным мыслям: так спокойно и свободно я чувствовал себя только с теми, кто становился чуточку ближе нагу Андэру, кто так или иначе входил в его клан там, на Урее. А это значит, что терять эту парочку никак нельзя. Даже если ради них придется перегрызть несколько глоток и поставить некоторым людям палки в колеса. Как раз этим я умел заниматься столь виртуозно, что не задумывался над тем, на кого и насколько придется надавить. Ребята мне нужны.       Ладно, не буду врать, нужен мне именно Дима. Но этот вдумчивый парень без своей пары не пойдет. А разделять и властвовать – не мой принцип.       К полуночи стало совсем невмоготу. Начало тянуть поясницу и низ живота, и я в который раз проклял свою психованную и искалеченную душу, которой вместо нежности и ласки требовалось нечто запредельное, чтобы насытиться. Притом я уже понял, и не единожды, что жертву найти куда как проще, чем самому стать таким, даже на короткое время.       Каждый из тех, кого я знал, и кто пытался доказать, что он лучший – не смог ни на йоту понять природу моего мазохизма. Им казалось, что боль, любая боль мазохисту, то есть мне, приносит удовольствие, но это было не так. Начать хотя бы с того, что как ни старались нейрохирурги, восстановить чувствительность кожного покрова, им так и не удалось. А может, и моя природа нага постаралась, укрепив кожу до крепости чешуи. Так что бить, связывать, наказывать меня хоть как-то было не только бесполезно, но и опасно.       Я давно и себе, и маститому психологу, занимающемуся половыми извращениями, признался, что по-настоящему меня может возбудить только боль от секса. И когда говорил это, представлял только одно: жадное, грубое вторжение яргена. Не человека, потому что ни один человек не снабжен подобным «орудием». Не нага, те по своей природе довольно предупредительны и нежны с партнером, если только тот не враг. Ящера. Потому что эти проклятые ящеры все же изломали мой рассудок.       Каждый раз, как я понимал это, было больно. Почти физически. Но сделать я ничего не мог. Совсем ничего. Беспомощный, как щенок, который только родился. Даже к титьке сам не подползет. Вот так и я. Сейчас, когда ломает настолько беспощадно, обычный групповой секс мог бы утешить голод, но я не подготовился заранее, почему-то решив, что мне хватит, как всегда, одного раза в двадцать дней. Но нет. Что-то сдвинуло планку, заставив уже через неделю ощущать жесткие болезненные спазмы.       С трудом, но все же дошел до своего нижнего этажа, капитально закрыв мощную, металлическую дверь, которую и тараном не с первого раза пробьешь, и на кровать упал в облике нага, пытаясь расслабиться и забыться во сне, чтобы даже не думать о чем-то более существенном, чем кровать и подушка. Но не удавалось. Я метался по ставшим жаркими простыням, чувствуя себя, наверное, так же, как голодный вампир, которому на губы капнули ароматной кровью, не дав ею насытиться…       Тонкий отчаянный вскрик Сашки просочился в мое воспаленное сознание, заставив окунуться в острую сладкую волну желания, прошившую все тело. И я, не соображая, что делаю, начал ласкать себя концом хвоста, чтобы в один миг вогнать его в выходное отверстие и, вцепившись зубами в подушку, чтобы не закричать от сладкого облегчения – неистово иметь себя своим же собственным хвостом, теряясь в сладкой, судорожной эйфории запредельного наслаждения. Боль волнами разливалась по телу, заставляя ощутить влагу слез на глазах и, задыхаясь, вбивать свой хвост еще глубже, дальше, вполне осознанно калеча себя, и получая от этого неистовое наслаждение, равное которому я не испытывал очень давно.       Кончить так и не смог. Точнее, не смог излиться, но исступленное желание, которое накатывало волнами, ушло, оставив меня судорожно глотать воздух, медленно расслабляя сведенные спазмом мышцы. Наступило облегчение, и я расслабился, развалившись на огромной кровати, чувствуя, что порвал себе, наверное, все, что только можно. Если бы не регенерация и возможности организма нага, подобного бы пережить не смог. Но на данный момент, даже чувствуя влагу крови, что стекала по бедру, я ощущал блаженство. Короткое, которое стянет внутренности желанием очень скоро, но блаженство. Насыщение. И надежду, что хоть когда-нибудь мне получится справиться с этой напастью и перестать страдать сексуальным безумством.       Когда сердце, наконец, успокоилось, пришло время регенерации, а за ней и сладкого сна, в омут которого я нырнул с таким блаженством, с каким не спал давным-давно, напоследок еще подумав, что собственный хвост – это не так уж и плохо, когда рядом нет никого, кто способен удовлетворить мои настоящие желания.       – Котяра довольный, – усмехнувшись, Димка потрепал меня по плечу. – Что, кого-то нашел на ночь?       – Себя, – буркнул я, чувствуя, что чуть-чуть не добрал. Как всегда, сорвался в удовольствие быстрее, чем следовало бы, не удовлетворившись так полно, чтобы и двигаться сил не было. Но это не объяснишь постороннему парню. Пусть и проведшему ночь в моей кровати, и в будущем собирающегося так же проводить еще не одну. Но после того, что я услышал сегодня ночью, как самозабвенно эти парни любят друг друга, вмешиваться в их пару третьим совсем не хотелось.       – Андрей. – Дмитрий задумчиво завис над чашкой кофе. – Пресеки мой бред, если я в чем-то не прав, но все же хочу спросить. Ты этому Сергею Андреевичу вроде как излечение обещал… А когда он у нас в ресторане появился, то на вид здоровый был…       – Стал, – особого желания разговаривать не было. – Что интересует?       – А насколько ты человека оздоровить сможешь? Это не праздное любопытство. Просто…       – Давай, Димон, колись, – потребовал я, присев за стол. – Читать я тебя не собираюсь. Пока что. Хочу, чтобы все сам, как на духу, рассказал.       – Видишь ли… – Дмитрий закурил, явно нервничая. – Ты, вот, мне прогулку предложил. Я оценил. Понимаю, что за других просить как-то не с руки, еще не знаю, что ты хочешь на моей прогулке выиграть. Но есть у меня друг, который на данный момент болен. Точнее, не болен, а в аварию попал. Руки-ноги на месте, рефлексы есть, вроде, врачи утверждают, соображает что-то… Но как овощ. Я не первый день смотрю на тебя и понимаю, что если бы он был здоров, то вы бы здорово смотрелись вместе. А как ты мне свою стать показал… Короче, если тебе проще – прочти. Я не могу всеми словами передать то, что сказать хочу. Посмотри сам.       – Посмотрю. Потом. Когда-нибудь, – отмахнулся я, встав. – Сегодня вечером куда-то собираетесь? Предупреждать охрану, чтобы проводила?       – Андэр! – чуть жестче произнес Дмитрий. – Я очень прошу. Посмотри. Я понимаю, что об этом словами и говорить не стоит. Сразу пошлешь меня куда подальше. Но за ночь, которую мы с Санькой провели с тобой, я кое-что заметил. И если тебе удастся поднять Родиона, то он действительно станет для тебя хорошей парой.       – Ну, показывай, что ты там хотел, – согласно кивнул я, и Дима прикрыл глаза, настраиваясь на какое-то воспоминание.       А меня обдало жаром желания, когда я увидел массивного медведя в виде человека, который самозабвенно, в полную силу, трахал какого-то парня. Тот и вырываться пытался, и вскрикивал, отстраняясь, но, оказавшись заломанным, снова утыкался мордой в подушку, пыхтя что-то неразборчивое, но явно бранное. Притом член его явно стоял колом, а поясница прогнулась, словно он сам подставлялся. Я знал, как можно уменьшить или увеличить эффект проникновения, или, зажимаясь, стоя деревянной колодой, или же прогибаясь, чтобы и тебе лучше было, и твоему партнеру приятнее. Да и размер у этого «медведя» был под стать мускулатуре. Толстый, длинный, перевитый жилами… Настоящее произведение искусства, которое я бы хотел попробовать в себе.       Внезапно движения Родиона, а это был именно он, по воспоминаниям Димки, стали резче, жестче, острее. Он перестал натягивать, а вбивался с такой силой, что мальчишка под ним взвыл, действительно попытавшись отстраниться. И, так и воя на одной протяжной ноте, забился в крепких, я бы даже сказал, стальных руках, вовсю елозя ногами по сбитым простыням. И так, не освободившись, застыв изогнутым луком, опираясь только на носочки и руки, которые держал в своей хватке Родион, кончил, подрагивая в сладких спазмах, а после и размазывая слезы по обиженной, но явно довольной мордахе.       Я только выдохнул, отпустив воспоминания Дмитрия.       – Он всегда был таким, неистовым. Каждый раз. – Димка понял по моим горящим глазам, что я полностью увидел показанное. – Жесткий, грубый, я бы даже назвал его жестоким… Но только в сексе. В жизни вполне добродушный человек, которого сложно вывести из себя. Вот такой бы тебе действительно подошел, ты уж прости…       – Я понял, что ты мне хотел показать… – задумчивость воссоздать на лице не вышло.       Я весь был там. А мысль о том, как бы этот медведь выглядел в теле яргена, едва с ума меня не свела! Это действительно был идеал. Но для того, чтобы этот идеал стал моим, надо постараться. Притом не только здесь, но и на Урее.       Теперь-то я понял слова наставника, который говорил, что мне нужен стопор. Этакий якорь. Причал, к которому бы я всегда стремился. И теперь, увидев Родиона, я понял, что если вдруг все пройдет так, как надо, то я получу этот свой якорь. И может быть меня перестанет носить по мирам. Или же этот перенос не будет таким болезненным и изматывающим. А еще Рушшус считал, что найдя себе подобное, я в конце концов перестану пытаться себя убить. Но для того, чтобы сделать все правильно, чтобы запечатлеть этого бесподобного великана в двух мирах, как запечатлило меня, нужно было соблюсти два условия. Первое – вымолить у богов Уреи возможность получить такой подарок, и второе – суметь излечить Родиона здесь. А это было трудно.       – Так что ты решил? – наконец, потеряв терпение, спросил Дмитрий.       – Многое, – буркнул я. – Видишь ли, все не так и просто, как кажется на первый взгляд. Для начала, чтобы ты понял, если я возьмусь за его излечение, то выбора твоему другу не оставлю. Привяжу его к себе. Полностью и безоговорочно. Нет, не сделаю рабом, но он станет кем-то вроде телохранителя. Бессрочного. Этакого спутника, который, даже если захочет, не сможет погибнуть. Второе – я его введу в свой мир. А вот есть ли у тебя уверенность в том, что он согласится с таким положением вещей – не знаю. Да и как он относится к нагам – тоже не представляю.       Димка хмыкнул, вытащил из кармана и протянул свой телефон, предварительно открыв мне папку фотографий, где была куча рисунков ящероподобных существ.       – Родик помешан на скайриме и аргонианах. Аргонианы это… – он показал на рисунки. – Наги, ящеры, драконы… Короче, я в этом не разбираюсь, в игры подобные не играл, но с его рисунками знаком. Как ты видишь, никакого особого негатива. Да и знаешь, даже в своей истинной ипостаси ты не вызываешь отвращения. А Родик всегда говорил, что в любом создании важнее всего – гармония красоты.       – Обалдеть. – Я даже головой покачал. – Мускулистый мачо, рисующий картинки и бредящий нагами. Это надо запечатлеть в анналах истории. Как-то я себе этих художников представлял немного другими…       – Хлюпиками очкастыми? – рассмеялся Дима. – Да, он их так и называет. Нет, Родик до аварии занимался аэрографией и татуажем. Всем понемногу. А еще у него дома, пока он не разбился на своем байке, жил питон. Огромный желтый питон, в котором Родион души не чаял. Пришлось зверюжину, чтобы не погибла, в террариум отдать. Кроме хозяина эта скотина никого к себе не подпускала. Да и подходить к нему особо никто не желал.       – Ищи, – говорил мне Рушшус. – Смотри по сторонам. Твой эннэшше должен быть уже рожден то ли в нашем, то ли в вашем мире. Боги не оставляют своих любимцев в одиночестве. А значит, где-то ходит и твой оплот спокойствия.       И вот сейчас я сидел, смотрел на фотографии картин, которые рисовал неизвестный мне Родион, и понимал, что Рушшус в который раз оказался прав или же очень и очень близок к истине. И неожиданно среди фотографий всех чешуйчатых нашел одну, в которую уперся взглядом.       – Это кто? – повернул я телефон к Дмитрию, показав на фото рисунка.       – Да кто его знает? – Дмитрий пожал плечами. – У Родика есть несколько вырезок с особо удачными фотографиями людей, с которых он рисует свои фантастические портреты. Вот этот, видимо, один из них. Это, насколько я помню, один из пожарных, что погиб где-то в девяностых. Он еще говорил, что если бы Земля снова подарила бы миру такого симпотяжку, то он бы его точно завалил.       Телефон мягко лег на стол. Я просто побоялся, что у меня слишком заметно дрожат руки. Не узнать в этом рисунке себя было невозможно. Да, я никогда не носил таких длинных волос, никогда не улыбался столь беспечно и открыто, но то, что это был мой портрет, перерисованный с фотографии поспешно выпущенного посмертного некролога, я был уверен. Даже более. Этому человеку, который рисовал портрет, не пришла бы в голову мысль пририсовать шрам на подбородке, который к тому времени украшал мою харю, и поставить почти две симметричные родинки, что находились как раз чуть выше бровей, возле самых висков. А близнеца у меня отродясь не было. Так как это понимать… Прав был Рушшус?.. Ходит где-то по Земле, точнее, лежит сейчас в палате мой эннэшше?       – Сколько ему? – задал я последний наводящий вопрос.       – Двадцать шесть вроде исполниться должно. А что?       – А ничего, – пробормотал я, спешно покинув средний этаж, чтобы спуститься в свои подводные комнаты.       Все сходилось один к одному. Возраст… Если я был прав, то Родион должен был родиться в тот день, как я «родился» в мире Уреи. Его маниакальная любовь к чешуйчатым. Характер, стать, потребности…       Если бы я не знал богов Уреи, хоть и заочно, я бы подозревал их в том, что они знали все заранее, сотворив для меня этакий якорь, который бы хоть как-то удерживал мое безумие. Но я не подозревал. Сейчас, услышав все и посмотрев галерею рисунков, я понял, что так оно, по всей видимости, и было. А значит, я буду не просто глупцом, а полнейшим идиотом, если упущу такой шанс и не сделаю все, как надо, чтобы не утонуть в пучине безумия, которая и так последнее время слишком часто затягивала меня в свои тенета.