to fuck smoke and to thump

***

      — Так ты уверен, что хочешь сделать это прямо у себя дома?       — Уверен-уверен, я жуть как возбуждаюсь только от одной мысли о том, что буду трахаться в присутствии своих родителей. Они ведь вообще не подозревают, что я собираюсь здесь творить!       Чимин и вправду с головой не дружит, слабоумие в последнее время проявляется чаще прежнего, делает заключение Намджун. Учиться он категорично отказывается, бессовестно просиживает свой зад в гараже и часами подряд просматривает детский канал с мультфильмами, а регулярные пропуски занятий становятся его своеобразным хобби; он безбожно увеличивает количество потребляемого алкоголя и даже смеет интересоваться у парней, не думали ли они как-нибудь закинуться таблетками для веселья, так, чисто ради новых ощущений. Правилам никаким не следует, границ не видит, если укусить больно захочет – укусит и не побоится, может быть, в своей голове он строит какой-то только ему известный мир, где всё крутится вокруг него. И теперь Намджун понимает, что нет противника страшнее, чем человека, у которого отсутствует инстинкт самосохранения, словно этот необходимый элемент просто был выкинут подростком из жизни за ненадобностью. Однако эта страсть к непослушанию порой заводит так, что крышу срывает. Чимин огрызается, Чимин жалит, Чимин словом бьёт точно кнутом, а у Намджуна кровь бурлит.       Кровать подростка не первую ночью тихо и жалобно поскрипывает, прогибаясь под двумя телами. «Погостить» к Паку Намджун прибегает в поздний час, когда месяц на небе висит, звёзды россыпью разбросаны по чёрному полотну, а родители Чимина, ненавидящие друг друга, ютятся в одной постели. Он в чужую комнату проникает скрытно – залезает в окно и через него же сбегает в раннее утро, оставляя на чиминовских губах тёплый, с привкусом табака поцелуй на прощание. Но если только в коридоре раздаётся шарканье тапочек, Ким напрягается всем телом, всем существом, когда чует настоящую опасность. Он ещё долго и трусливо поглядывает на дверь, и даже если она закрыта на замок, страх словно касается спины и чем-то ледяным ведёт вдоль позвоночника, да настолько сильно это пробирает до глубины души, что Намджун едва инфаркт не зарабатывает. Не то чтобы он последний трус, но Чимина он действительно любит и испытывает душевный трепет больше из-за него, чем из-за собственной шкуры – и уголовный срок ему уже приветливо машет рукой на горизонте. Пак чаще смеётся, замечая серьёзный, по-настоящему напуганный намджуновский взгляд, направленный на дверь, словно за ней таится какая-то страшная угроза.       Стройные ноги путаются в одеяле, пальцы то беспомощно сжимаются, комкая простынь, то разгибаются, Чимин лицом вжимается в подушку, направляя в неё, наполненную синтепоном, свои чувственные стоны, а затем руками с безмерным отчаянием обхватывает изголовье кровати. Дверь, предупреждающе скрипнув, открывается.       — Чимин, тебе плохо? — где-то во мраке раздаётся детский голос. — Маму позвать? Я могу маму позвать, она только-только в кровать легла.       — Ч-чёрт во-озьми, Хосок, сва-а... а-а... ли! — Чимин судорожно водит ладонью по кровати, находит вторую подушку и наугад запускает её в проход, но сил не хватает добросить до нужной цели, потому что Намджун попадает по простате.       — А кто этот дядя на тебе?       — Х! Хосок! Намджун!       — «Это конец», — приходит к неутешительному выводу Намджун и спешит покинуть тело Чимина, со спины прижимаясь к его худому плечу и осторожно выглядывая из-за него, чтобы лучше разглядеть детское лицо, вытянутое от удивления. Он поспешно накрывает их двоих одеялом.       Чимин, лениво переворачиваясь на бок, суровым взглядом пытается пристыдить брата, бесцеремонно ворвавшегося в комнату во время самого пика оргазма. Его, тяжко дышащего и вытирающего пот со лба, совсем не заботит вся несуразность ситуации, большое волнует так нагло оборванное удовольствие. Хосок, этот шестилетний негодяй, вряд ли осознаёт всё происходящее, в его глазах это наверняка выглядит как какое-то развлечение, он слишком наивен и мал для таких взрослых вещей.       — Ты что, забыл закрыть дверь? — осторожно шепчет Ким подростку на ухо.       — Ну извините, что не попытался прервать ваши попытки оттрахать меня в первую же секунду прихода.       — А почему это вы голый лежите на моём брате, дядь? — не отстаёт мальчик, поверхность по-детски расширенных глаз отражает идущий из окна голубоватый свет, и выглядит он весьма пугающе. Будто не маленькие глаза, а две зияющие дыры, которые, если долго вглядываться в них, могут засосать в себя целиком и полностью.       Тот стремительно подбирается к кровати и, зажигая светильник на прикроватной тумбочке, резко отбрасывает одеяло, но за его край так вовремя хватается намджуновская рука, крепко вцепившаяся в ткань и не позволившая совершить задуманное. На лице отображается весь ужас, всё внутреннее потрясение. Маленькие ручонки снова спешат попытаться повторить шалость, поскольку мальчик находит это занятие забавным, возникает улыбка, задорная и хитрая, и в комнате раздаётся детский звонкий смех.       — Прекрати это делать, Намджун! — шикает на парня Чимин, ударяя того по ладоням. — Сейчас сюда отец придёт, если услышит его, и тогда он тебе башку открутит!       — А я что? Я, вообще-то, твою задницу спасаю! — он плотнее прижимается к его спине и добавляет: — Голую, между прочим, и такую аппетитную.       — Хосок, немедленно возвращайся к матери, ты не видишь, что твой брат занят?! — шёпотом прикрикивает он.       — А чем ты занят? Я тоже хочу вместе с вами, хочу с братом поиграть! — Хосок, прижимая к груди нунчаки, и, позабыв о том, насколько страшен бывает его брат в гневе, забирается на постель, встаёт в полный рост.       — А нунчаки-то ему зачем?!       — Я знаю, что ли? У отца в шкафу нашёл – так теперь не расстаётся с ними.       — Он на тебя чем-то похож. Но знаешь, всё же, он милее тебя.       — Ну вот и ебись с ним теперь. Ты уже у нас спец по малолеткам.       — Э.       Чимин тихо возмущается, хватает пальцами кожу на плече Кима, скручивает её и в обиде отворачивается к стенке, подминая под голову подушку, глубоко разочарованный и неудовлетворённый, он выглядит опасно.       — Чи-ми-и-ин! — Хосок визжит, прыгая на кровати и сотрясая находившихся на них парней, нунчаки выпадают из слабой хватки и ударяют Намджуна по носу; тот хватается за больное место, прижимает ладонь ко рту мальчика, заваливает его и приставляет указательный палец к губам, тем самым прося его быть как можно тише.       — Не надо, Хосок. Тише, не буди своих родителей, окей? Ты ведь умный мальчик, смышлёный, да? — тот послушно кивает головой, но как только ладонь отрывается от его лица, он снова издаёт весёлый писк, порываясь устроить скачки на кровати. Намджун прерывает это пищащее недоразумение и пихает Чимина в бок. — Ну, и что мне с ним делать?       — Не знаю, Намджун, он меня бесит! Выгони его из комнаты, пусть к мамке валит!       — А если он всё расскажет?       — Я тебя умоляю! Он? Пха-ха. Ну, скажу, что фантазия разыгралась, все дела. Всё, Намджун, или ты выгоняешь его и мы продолжаем, или ты всю ночь возишься с ним и укладываешь спать.       Чимин ставит прямо перед фактом, условия выдвигает справедливые, но Намджун, если честно, детей обожает, вот только детей спокойных, не возбуждённых, не таких шумных и озорных. И сейчас в его руках извивается буквально полная противоположность этому, вдруг тот начинает облизывать внутреннюю сторону намджуновской ладони, парень, отражая отвращение на лице, обтирает руку о постель.       — Хосок-а, ну что ты хочешь от нас, а?       — С вами играть хочу!       — А ты знаешь, что в такое время дети должны спать?       — Так вы же не спите, дядь!       — Я с-собирался.       — С моим братом? Я тоже с вами спать хочу, с вами хочу! Хочу!       — Твою ма... — Намджун вовремя осекается, затыкается, а Хосок со всей дури ударяет его ногой в плечо, и по ощущениям, от боли, пронзившей мышцы, можно подумать, что в кости трещина пошла. — Хорошо! Хорошо! Но давай договоримся: ты прекращаешь кричать. Иначе мы не пустим тебя сюда.       — Совсем еб... с ума сошёл, придурок? — Чимин, что прислушивался к намджуновскому шёпоту, оживляется, округляет глаза до невероятных размеров, и Хосок, точно попугай, повторяет за ним каждое слово. — Валите-ка вы оба отсюда.       — Хрена тебе лысого, не ты его успокаивал, а я.       — При-и-идурок, приду-у-урок! — с энтузиазмом произносит мальчишка.       — Ага, а кровать-то моя!       Вскоре всякие споры прекращаются вовсе, как итог – негодующий Чимин, сверливший взглядом стену напротив себя, и это действие, выражающее несогласие с намджуновским решением, прерывается ровно в тот момент, когда его веки смыкаются и он, шумно дыша, прижимается спиной к плечу Намджуна. А парень, потрясённый во всех смыслах этого слова, солдатиком продолжает лежать на кровати, «маленький паразит», сломленный усталостью, тихо сопит на правом плече. Удивительное дело, ошарашенно анализирует ситуацию Намджун, может ли он хвастаться тем, что с ним в постели побывали сразу двое?