to fuck smoke and to thump

***

      Успеваемость стремительно катится вниз по наклонной, и если именно это становится важнейшей целью Чимина, то он с успехом достигает своей немудрённой поставленной задачи. Подростка это вообще мало как волнует, есть школа, нет школы, да какая разница? С Тэхёном он больше дел не имеет (после того эмоционального взрыва они больше не беседовали друг с другом), на вопросы Чонгука, если забредает на учёбу чисто от скуки, отвечает неохотно и даже не делится последними новостями из своей жизни, наполненной разнообразными происшествиями, которые в последнее время с ним происходят по нелепой случайности с частой периодичностью. Такое не совсем двустороннее безразличие даёт относительно недавно сформировавшейся компании основательную причину для прекращения общения, просто связи друг с другом утрачиваются, и это никого даже не волнует. Они всего лишь одноклассники, не более, и теперь единственное, что их связывает – не прошлое в виде ночных прогулок по городу в хмельном состоянии, а обучение в одном школьном заведении. Никакой трагедией не отдаёт, они ведь мужчины, сентиментальность – это не для них.       — Я так домой возвращаться не хочу.       И фраза, слетающая с губ унылого подростка каждый раз, когда он стоит на пороге намджуновского гаража, становится настолько привычной, что звучит даже тошнотворно. На этом моменте он постоянно тоскливо оглядывается назад, словно желая обнаружить какой-то предмет или необычное явление, которое позволит остаться ему в этом месте навсегда; возникает искреннее желание, чтобы разом переставали существовать причины того, почему он раз за разом вынужден возвращаться туда, где по ночам у него словно душа гниёт. Чимин молчаливо заглядывает на парня, этот стандартный набор слов становится частью намджуновского жизненного уклада, он не отвечает, у него просто сердце щемит от нескрываемой тоски и печали. Чиминовская мольба вынуждает Намджуна задуматься о будущем и заглянуть на два года вперёд, и два-три года – это уже максимум, на который он может рискнуть, распланировать свою жизнь на пять лет для него просто непозволительная роскошь. Через два года Чимин окончит школу (если и вправду у него всё получится) и, скорее всего, переберётся в столицу. Может быть, он позабудет о всей своей прошлой жизни, сотрёт её из своей памяти, точно ластиком штрихи карандаша, просто выкинет из головы имя Намджуна и всё, что с ним связано, сбежит к огромным перспективам и оставит его деградировать в чёртовом болоте в одиночестве. И тогда парень пугается, ему становится по-настоящему страшно и за себя, и за подростка, потому что реальное будущее, о котором он часто размышляет, существует только у Чимина, у Намджуна оно отсутствует. Отсутствует потому, что на самое дно этой пропасти его утянули школьные друзья, вооружённые алкоголем и брезгливо презирающие высшее образование. Сейчас он понимает, что именно его нынешние друзья так настойчиво не позволяли добиваться ему высших целей: они как-то незаметно переманивали на свою сторону, уверяли Намджуна, что это всё бессмысленно, и лишали его веры в себя. И один единственный Чимин является проблеском, настоящим лучом света, окном в светлую жизнь, полную великого множества возможностей, тот даже и не подозревает об этом, а у Намджуна в нём нужда возрастает.       Он тихо и равномерно дышит, прижимаясь спиной к стене и в руках держа полусонного Чимина, и обещает себе, что обязательно вырвется из этого умертвляющего вкус жизни обихода, обязательно изменит своё направление, обязательно уедет отсюда куда-нибудь далеко-далеко и заберёт с собой Пака. Он начнёт всё с нуля, станет человеком без отвратительного прошлого, получит хорошее образование, устроится на достойную работу – просто почувствует себя нормальным, среднестатистическим корейцем, что способен жить счастливо, невзирая не незначительные препятствия. Он насовсем избавится от страха умереть однажды от голода в период сильнейшей безработицы.       — Ты о чём задумался-то? — Чимин хихикает, шевелясь в кольце из рук, но тут же, утомлённый, зевает, блокирует телефон, бросая его на постель, и слабо трясёт парня за плечо, напоминая ему о своём существовании. Тот крепче обнимает его.       — Думаю, что делать буду, когда ты школу закончишь.       — Короче, опять о своей херне? — он, ничуть не удивлённый и совершенно беззаботный, издаёт тяжкий вздох.       — Почему о херне? Разве тебя это не заботит? Ах да, прости, я же забыл, что тебе наплевать на собственную жизнь.       — А зачем время-то торопить? Я лучше нынешним моментом наслаждаться буду, или у нас это в стране уже запрещено? А школа... ну, что школа? Закончу я её, уеду отсюда, поступлю куда-нибудь и – эх – заживу! Всё, ты надоел уже! Я устал каждый раз одно и то же тебе повторять, ты или тупой, или надо мной издеваешься. Я уже звучу как заезженная пластинка, тошно! — и из-за его слов создаётся впечатление, что выстроить планы на будущее – это не его прямая обязанность, а раздражающее домашнее задание, которое обычно выполняют за пять минут до начала урока. Подросток довольно улыбается, потягивается до хруста в спине и сползает на пол.       Намджун теряет тепло и, присаживаясь на край кровати с мятым покрывалом, упирается руками в матрас. Запястье украшают пять некрасивых, но безумно дорогих сердцу Намджуна браслетов – они выглядят дешёвыми, жалкими и старыми. Он невольно переводит на них свой взгляд, перебирает пальцами второй руки.       — Один поедешь?       — В смысле? Я что, мать с собой брать должен?       Ким замолкает, продолжая обдумывать свою мысль, и в это время Чимин расстёгивает ему ширинку джинсов, лениво дёргая собачку вниз и словно от скуки упираясь подбородком парню в колено.       — Или ты про себя говоришь? — он выдаёт таинственную улыбку, по которой нельзя точно определить: то ли он насмехается над чувствами Намджуна, то ли его сердце обдаёт приятным теплом из-за такой заботы. Чимин приспускает джинсы, ладонь укладывая на намджуновский пах и мягко оглаживая орган, рукам становится тепло.       — Ну а чё бы и нет? Я тут оставаться не собираюсь, — он мирно наблюдает за тем, как Пак спускает джинсы вместе с нижним бельём к самому полу и устраивается между его ног. — Задницей чувствую, что мне скоро совсем туго придётся, валить отсюда надо, ва-лить.       — Так вот и я про то же!       Улыбка всё ещё не покидает его лицо, он, завороженный тем, насколько близко находится половой орган к его рту, нетерпеливо прикасается губами к члену и обхватывает кулаком головку, обводя её острым кончиком языка.       — Ух-х, чёрт... — парень прикрывает глаза, пальцы запускает в чёрные волосы, сначала слегка почёсывая кожу головы короткими ногтями, а после обхватывая волосы у самых корней. — Ты же не умеешь.       — И чё? Надо ведь учиться, опыта набираться, всё такое, а ты парень взрослый, научишь меня, поможешь.       — Прямолинейность – это определённо твой конёк.       И Чимин, самодовольно ухмыляясь, отодвигает большой палец, плотнее прижимается губами к головке и принимается посасывать самую её верхушку, не торопясь полностью погрузить в рот, и он поднимает взгляд на Намджуна, чтобы удостовериться в том, что никаких ошибок с его стороны пока совершено не было. Подросток меняет своё положение, усаживаясь на колени, шире раздвигает намджуновские ноги, он приходит в раж уже только из-за одних стонов, приглушённых ладонью (совсем недалеко дремлют родители).       — Только весь сразу не заглатывай, – заранее предупреждает парень, не прекращая ворошить шелковистые волосы.       — Угу.       Губы плотным кольцом смыкаются вокруг головки, опускаются до уздечки и следуют ниже, Чимин, смущённый знаниями о возможных рвотных рефлексах, ведёт себя крайне осторожно, боясь опозориться перед Намджуном – это его первый опыт в оральном сексе.       — Глотку не забудь расслабить, — продолжает инструктировать парень и подкладывает под спину подушку.       У Намджуна голос глубокий, с приятной хрипотцой, и звучать он начинает как-то более привлекательно, по-особенному возбуждающе, когда Чимин ласкает его своими губами. Подросток старается осилить большую длину, стремится взять по основание, но стенки его горла сжимаются в слабой судороге, он издаёт стон, благодаря чему возникает волнообразная стимуляция всех эрогенных зон члена, Ким стонет в унисон, усиливая хватку, нежные стенки чиминовского горла, обхватывающего орган, едва не сводят с ума. Он давит голову вниз, но ему мешает рука Пака у самого основания ствола. Намджун не выдерживает этого отвратительного ограничения и отрывает пальцы от своего члена, и из-за того, что они такие короткие и пухлые, его орган визуально кажется крупнее.       — Убери свои руки, — шипит Ким, — не прикасайся ими к члену, это бесит.       Чимин и вправду стремится хотя бы сейчас быть послушным, но руки рефлекторно тянутся к колом стоящему органу, и тогда по ним с силой шлёпают, Намджун хочет выработать у него привычку. И ему льстят выступающие на глазах слёзы, а попытки заглотить весь ствол тешат его самолюбие. Он оглаживает влажную щёку большим пальцем, стирая солёные дорожки, второй рукой задаёт верный ритм, совершая энергичные фрикции. Слюна тонкой полоской стекает по подбородку, Чимин стирает её и снова получает по рукам, он мысленно возмущается, обращая гневный взгляд на парня, у него кожа уже краснеет от сильных ударов.       — Мама! Мама, Чимину дядя делает больно! Он плачет!       Подростка так резко отрывают от члена, что ему на секунду кажется, что с него сейчас скальп снимут; рука Намджуна впервые так крупно дрожит, он, впадая в панику, глядит на лицо Чимина, они оба совершенно не представляют, что им сейчас следует сказать друг другу, слова как-то забываются. В глазах отражается леденящий душу страх, пока происходящее медленно, частями доходит до мозга. Уголки губ стремительно ползут вниз, Пак в спешке бежит к окну, раскрывает его, пока Намджун застёгивает ширинку, и приказывает ему немедленно уходить.       — Твою мать, твою мать! — ругается он, его брови сводятся на переносице, ему жизненно необходима сейчас хоть какая-нибудь защита, это не кажется ему реальностью. Это всё сейчас не должно происходить с ними, однако ужас от осознания действительности не позволяет нормально дышать. — Бля-я-я-ять, как же я ненавижу этого Хосока! Сука!       Как только окно с хлопком закрывается, а Намджун оказывается на улице с обувью и верхней одеждой в руках, все звуки мгновенно прекращаются – похоже на тот миг, когда только-только дирижёр взмахивает палочкой, оркестр мгновенно прекращает играть, и в зале наступает гробовая тишина; возникает ощущение, словно он оглох. В черепной коробке образуется пустота, в штанах всё ещё пульсирует член.       — Чимин! — шёпотом кричит Намджун, ударяя ногтями по стеклу. Он не прекращает стучаться в окно, но ему так никто и не отвечает, в комнате абсолютный мрак, ничего не меняется, парень видит собственное отражение и пугается своей мины. — Вот блядство!       Парень бьёт ботинком по сугробу, у него постепенно начинают мёрзнуть руки и лицо. Ждать Чимина сейчас смысла нет, и также нет ни малейшего предположения о том, что в данный момент творится в стенах этого дома. Хотя, наверное, сейчас в каждой комнате загорается свет, отец и мать Чимина пробуждаются, ошарашенные криками младшего ребёнка. И тогда Намджун, удручённый и измученный мыслями о нынешнем душевном состоянии подростка, покидает территорию дома, направляется к себе и ни на мгновение не прекращает корить себя в произошедшем.