to fuck smoke and to thump

***

      Воздух пропитан зловонным запахом дешёвого алкоголя, вызывающим спазмы; факт: человек перестаёт ощущать абсолютно любой аромат, витающий в помещении, в течение десяти минут либо улавливает его немного искажённо, и отсюда вытекает факт номер два: если к запаху со временем привыкнуть можно, то к намджуновским касаниям – нет, невозможно, насколько интенсивными или невесомыми не были бы нажатия пальцев. Ноги Чимина покоятся на крепких плечах Намджуна, икры поочерёдно обхватывает свободная ладонь и оглаживает, спина больно трётся о жёсткую обивку дивана, а весьма неудобное положение не позволяет телом выразить восторг от глубоких проникновений. Подросток мелко дрожит, издавая низкий стон, часто и тяжко дышит, когда приятная судорога проходится по каждой части тела, ему кажется, что он достигает сексуальной нирваны, и в этот момент, когда Чимин находится на грани сознания, раздаётся поцелуй на его щеке, и он кончает.       — Просто тошнотворный запах, вонь настоящая, — устало прикрывая глаза, бурчит Пак, Намджун же на произнесённое заявление только хмыкает, никак не обозначая таким действием своё мнение на этот счёт. — Меня чуть не стошнило... — он поднимается с дивана, натягивает боксеры, хватает с подлокотника кресла полотенце. И от него исходит запах ацетона.       — Я предупреждал тебя об этом ещё несколько месяцев назад, — тот даже не пытается оправдаться, потому что его это, вроде, вполне устраивает.       Парень оглаживает крупные ягодицы Чимина, обтянутые красной тканью, а тот дёргается, не даёт себя касаться, проявляется его строптивая натура. От того, как Пак резко двигает своей рукой, стараясь отогнать от себя намджуновскую, медленно дрейфующие пылинки начинают хаотично двигаться, поднимаясь вверх и сверкая на солнце. Создаётся обманчивое впечатление, словно здесь царит комфорт и удобство, но эти солнечные лучи – всего лишь ловушка, часть иллюзорного обмана, Чимин вглядывается в окружающее пространство, находит плохо скрытые недостатки, и исчезает нависший фантом комнатного уюта.       — Да помню я.       — Ну и чем тогда Ваше Величество недовольно?       Намджун, имеющий привычку закуривать после каждого полового акта, поджигает сигарету, с недовольством заглядывая в полупустую пачку. За что он ненавидит свою никотиновую зависимость, так это за то, что она весьма затратная. Он устаёт на протяжении последних нескольких месяцев; есть усталость едва ощутимая, когда кажется, что она слегка касается твоих плеч, напоминания о тонких сложностях человеческого мироустройства, а есть усталость, когда думается, словно она не просто по-зверски сдавливает плечи, но и прессует под своей массой тело целиком и полностью, агрессивно и безжалостно ломает кости. Будто Намджуна сжимают до размера кубика-рубика и успевает его ещё коленом поотбивать для веселья. Нет, будто его постоянно носит из стороны в стороны мощными воздушными потоками, Намджун задумывается над тем, как верно истолковать своё состояние, но только вздыхает: он не может дать ответа, не знает. В таком положении он не способен загореться каким-то желанием, но стремление уволиться с унизительной работы и запить на несколько недель постепенно начинает формироваться где-то глубоко в душе и создавать внутреннее давление. Только на данном жизненном этапе Чимин представляет собой одно такое скромное «но», которое игнорировать никак нельзя. Если ранее Пак утверждал, что его абсолютно устраивает подобное ведение жизни, то теперь он раздражается по многим мелочам, покорным и особенно нежным он становится только в те моменты, когда в нём находится намджуновский член, поэтому зажимать его под собой на диване хочется чуть ли не каждый час, лишь бы мозг лишний раз из черепной коробки не выносил и не пинал его словно футбольный мяч.       — Сам не понимаю. Просто меня здесь всё бесит. А тебя разве нет?       — Я уже привык.       — Но ты же сам утверждал, что хочешь кардинально изменить свою жизнь! — Чимин строит грозный вид, закидывая дурно пахнущее полотенце на плечо.       — У меня чертовски не хватает на это сил. В такие годы, как у меня, особенно сильно ощущается этот грёбаный дефицит времени, у нас едва имеются деньги на проживание, а ты говоришь о каких-то тотальных переменах, я сильно заебался для того, чтобы жаловаться на мир и самого себя. Перемены, насмешил. От тебя родители отказались, а следить за тобой я должен, — Намджун трёт ладонями лицо, не выпуская из пальцев тлевшую сигарету, и оттягивает мешки под глазами.       — Так что я для тебя теперь, обуза?!       — Я не говорил такого.       — Но подразумевал, да?       — Заткнись и не говори подобной ереси.       — Так я теперь ещё лгун и истеричка? — возмущается Пак и хлопает полотенцем парня по плечу, однако в эту секунду он и сам не понимает, для чего так поступает: то ли для того, чтобы выразить свою мнимую обиду, то ли для того, чтобы распалить Намджуна, то ли для того, чтобы только привлечь к себе внимание парня, боясь его окончательно лишиться.       Ким замолкает, обращая на подростка утомлённый взгляд, в котором отражаются все бессонные ночи, и безмолвно пытается донести до него уровень своей истощённости во всех смыслах этого слова. Он страшится, как бы прямо на глазах не рассыпался песком на этом красном диване. Намджун тушит сигарету, когда к нему подсаживается Пак и принимается вырисовывать узоры на его спине указательным пальцем, ему нравится количество родинок, которыми она покрыта, некое своеобразное звёздное небо получается. Они сидят в таком положении буквально минуту.       — Пойду проветрюсь.       Дверь закрывают на ключ, на улице только-только восходит солнце, Намджуну через пару часов выходить на работу, а он потирает рукой живот от голода и едва не валится на холодный асфальт. Когда Чимин полностью чувствует то, насколько одиноко становится с уходом парня, он ощущает, как ткань нижнего белья неприятно лепится к его коже на пояснице, и, не выдержав давящей тишины, сбегает в ванну, намереваясь застрять в ней до прихода Намджуна. Горячая вода расслабляет, и не мешает ни отвалившаяся на стене плитка, ни въевшаяся в кран ржавчина, ни покрытое нестираемыми полосами зеркало, ни подозрительные тёмные пятна в углах тесной комнатки. Поверхность грязного зеркала потеет, Чимину становится душно, и он наполовину вытаскивает свою ногу из ванной, свешивая её за бортик и пальцами дотрагиваясь прохладного пола. Он чешет запястье немного отросшими ногтями, его, тронутого переживаниями насчёт надёжности отношений между ним и Намджуном, в очередной раз посещает злокачественная мысль о том, стоило ли ему вообще приходить к нему в тот отвратительный день, когда его выставили за порог дома в полночь.       Совесть сейчас не то чтобы пробуждается от длительной спячки, она просто яростно машет горящими факелами на горизонте, и Чимин даже отчасти испытывает тревогу: может быть, он вскоре станет настолько невыносимым, что ему снова покажут пальцем на дверь. Разглядывая когда-то идеально белый потолок, от времени покрывшийся грязно-зелёными, расплывчатыми пятнами, Чимин вдруг слышит невозмутимый намджуновский голос, он приподнимается, держась за бортики ванны, и даже носом улавливает запах тяжёлых дешёвых сигарет, но это снова оказывается всего лишь игра воображения. Такое происходило с ним несколько раз, как правило, случалось подобное в моменты неприятных размышлений о собственной роковой роли в жизни Намджуна. Когда между ними возникла симпатия, Пак почему-то наивно полагал, что связывают их не общие увлечения, а накопившиеся жизненные проблемы, которые постепенно дают понять, что перед истинным "лицом" самостоятельной жизни они совсем слабовольные и безоружные. Что-то трагическое связывало их, заставляло прибиться друг к другу, словно выброшенные сироты в дождливый день. Общие взгляды на присутствие этих проблем в их личной истории ничего не изменились, просто невозможно ежедневно наблюдать друг друга, заглядывать в глаза и видеть там сплошную усталость, и в их отношениях это становится фатальной ошибкой – они будто два тонущих корабля, зацепившихся друг за друга. Чимин вздыхает, расслабляет руки и принимается оглаживать свою грудь, почему-то левая её часть ещё хранит на себе сильные прикосновения пальцев Кима, а на сосках всё ещё присутствует ощущение чужих зубов, иногда тот не контролирует своё возбуждение.       Чимину хочется собой хоть в чём-нибудь гордиться, поэтому давно позабытое чувство самодовольства в нём возрождает стабильное посещение занятий в школе, пока что у него насчитывается ноль прогулов, если брать отрезок от момента намджуновского ультиматума и до сегодняшнего дня. Однако он всё равно уверенно занимает почти самую низкую позицию в списке успеваемости. Осознавая всю бессмысленность такого упорства, подросток поддаётся рефлексии, результатами которой с Намджуном не делится, это становится его личной проблемой, жалкой и боящейся выйти на свет. Мотивация улетучивается, и Чимин даже постепенно смиряется с тем опасением, что остаток своей жизни он проведёт в намджуновском гараже (если они так и продолжат топить друг друга), по вечерам попивая вместе с ним пиво за просмотром новостей или порно-канала. Он от обиды ударяет кулаком по стенке ванны.       Задержав дыхание, Пак полностью погружается в воду, та ещё тёплая, он опускается ниже, плотно прижимаясь спиной ко дну и оказывая сопротивление давлению, и продолжает вести рассуждения, потому что больше ему заняться нечем. Нет, с Намджуном, всё-таки, приятно находиться. Да, он по-настоящему любит его, любит так сильно, что готов покинуть его жизнь навсегда, лишь бы у того появился шанс. Чимин настоящий эгоист, но Намджуна он действительно любит.       Подростка резко выдёргивают из воды, на него глядят округлённые от страха глаза, слышно только тяжкое дыхание и удары капель, что спадают с влажных волос и намоченных рукавов ветровки.       — Ты чего ещё удумал такое, придурок? — Намджун до боли впивается в плечи, испуг в его глазах словами передать просто невозможно, и Чимин даже перенимает этот непонятный страх, начиная паниковать из-за неизвестной опасности, он вытирает пену с лица, эти любимые пальцы выражают нужду.       — В-в смысле?.. Я просто мылся...       — Мылся? А... а... — тот растерянно раскрывает рот, думая, как бы ему теперь объяснить своё поведение, и добавляет: — А в воду зачем полез с головой? — его ледяные пальцы, контрастируя с распаренной кожей, обжигают чиминовские плечи.       — Просто так. Ты чего, Намджун, уже решил, что я тут от отчаяния утопиться решил? — Чимин вдруг заходится в едком смехе, заставляя парня смутиться самого себя, раскачиваясь, он создаёт мелкие волны.       — Ну мало ли что там творится у вас, подростков, в голове...       — Я разве похож на отсталый пенёк? Ты хоть раз за мной наблюдал подобное? Ну нахуй такое, я этой хернёй заниматься не стану.       И Намджун, до этого беспокойно кусавший губы, поднимается с колен, взгляд отводя в сторону и почёсывая затылок.       — Не хочешь присоединиться? — лукаво проговаривает Пак, облизывая губы, поднимает ногу, покрытую пеной, и проводит пальцами по намджуновскому предплечью.       — Потом как-нибудь.       — Ну и ладно, — хмыкает он, сдувает пену с колена и наблюдает за тем, как Намджун покидает ванную. — Эй, а дверь? Холодно же!       — Неа, хочу посмотреть на тебя, когда ты из ванны вылезать будешь!       Подавленность мгновенно исчезает, стоит только Намджуну выкинуть что-то странное или смешное, и в душе Чимина возникает желание обхватить его ладонь и никогда её не отпускать.       Там парень смотрит телевизор, голос диктора разносится по всему гаражу, Чимин слов чётко разобрать не может, но понимает, что репортаж о чём-то обыденном. Ему и вправду становится холодно, заматываясь в полотенце, он спешит к Намджуну, в комнате мрак, бледный и безжизненный свет, исходящий от экрана телевизора, освещает внимательное выражение лица Кима, раскинувшегося в кресле, черты его лица становятся более острыми, а сама форма – вытянутой. Наверное, мимолётно раздумывает Пак, тот задумывается о чём-то неприятном, но явно не о происходящем в мире. Однако оба они не любят говорить о причине сердито сведённых на переносице бровей Намджуна, потому что уже просто не знают, что добавить, что предпринять. Пак, загораживая телевизор своим телом и накрывая парня глубокой тенью, раскрывает полотенце и грациозно бросает на пол, его глаза задорно сужаются, скулы, покрытые румянцем, сверкают. Свежий и влажный, он оказывается во власти опытных рук, и Намджун в очередной раз устраивает ядерный взрыв в голове Чимина.