to fuck smoke and to thump

***

      Чимин возвращается поздно вечером, за весь день он не набрался смелости включить телефон – как только тот оказывался в его руках, подросток сразу начинал покрываться холодным потом. Что он прочтёт в сообщении, отправленном ему сразу после ужасной новости? Наткнётся на злость, обиду, негодование, равнодушие, презрение, опустошение, тоску? Ощущение очередной неминуемой душевной трагедии хватает за горло и сжимает его так, что дышать даже через раз становится сложно. От взволнованности Чимин едва не задыхается.       Сначала он незаметно раскрывает железную дверь гаража, уставшим взглядом обводит помещение, а на диване сидит тёмная фигура, словно чёрными оттенками небрежно нарисованная в спешке толстой кистью: Намджун нервно курит в ожидании и даже не слышит хлопка двери, продолжая гипнотизировать стену напротив, всё ещё не докрашенную и напоминающую о неприятном происшествии. Парень не реагирует даже на возникновение Чимина прямо у него под боком, который угрюмо вздыхает и кладёт голову ему на плечо. Что ему следует сказать? Пак раскрывает рот, собираясь произнести явно что-то банальное, но его вмиг останавливает осознание того, как сильно опущены намджуновские плечи – чего он ещё ни разу не наблюдал прежде. Они даже не напряжены, ощущаются кучей мышц, мягкой и бесформенной, прощупав их, можно определить, насколько разбит Намджун.       — Позовём завтра парней. Хочу напиться до летального исхода. — И это все слова, которые выходят из его рта вместе с сигаретным дымом, Чимин наблюдает за тем, как он растворяется в воздухе, затем переводит взгляд на пухлые искусанные губы.       Он поддерживает его предложение, поправляет чёлку парня, бережно целует в скулу, выражая этим невинным действием свою скорбь, и следует в ванную, по пути хватаясь за стены и шатаясь от бессилия, вызванного тяжёлыми переживаниями. В кармане джинсовой куртки хранится аккуратно сложенное письмо, адресованное Намджуну, которое неизвестно в какой срок попадёт в его руки. Чимин не осмелится показать его сейчас, он не хочет наблюдать на любимом лице ещё большую смесь боли и страдания, сейчас оно выглядит настолько сердитым, что даже страшным. Но взгляд всё равно невидящий и передающий эмоцию непонимания. До него явно не может дойти какая-то мысль.       Сегодняшней ночью Намджуну не спится, не успокаивает даже чиминовское сопение, он только мимолётно надеется, что в данный момент тот не испытывает беспокойных снов – пусть ему лучше вообще ничего не снится.       Он никогда не испытывал глубокую жалость к самоубийцам, нет, вообще ничего не испытывал, воспринимал это как естественный отбор, как попытку вселенной избавить себя от неудачников и слабаков, неизвестно как возникших на этой планете. Он отчасти их осуждал, но по большей части они ему были, всё же, безразличны, пока в его жизни не появился тот, кто не сдержал удар судьбы и пополнил ряды сдавшихся. А сейчас его брат. Немыслимо. Намджун трёт лицо, но глаза ничего не видят – их словно покрыла мутная пелена. «Как же скверно, — думает парень. —Как же скверно, как же скверно, что меня не было рядом в нужный момент. Я совершенно позабыл о нём».       Как же отвратительно, что собственные родители отказались видеть в нём родного сына, с заботой воспитываемого на протяжение двух десятков лет. Намджун ведь прекрасно осведомлён о различных неразрешимых дилеммах, выпадающих на подростковый период; знает обо всех переживаниях и мыслях, связанных с проблемой поиска места в этой жизни. Но он-то выкарабкался, справился, и искренне убеждал себя, что Тэхёна, как отчасти хладнокровного мальчишку, это обойдёт стороной, потому что грустить и страдать из-за незначительных вещей было не в его стиле. Хотя можно ли судить сейчас? Столько лет прошло, наверняка в нём произошла уйма кардинальных изменений, сумевших оставить несмываемый отпечаток на его характере и мировоззрении. Как же чертовски обидно, что они, родные братья, в последний раз беседовали несколько лет назад, крепко обнимаясь в детской комнате, когда у Намджуна за спиной висела спортивная сумка. Это был день, когда его выгнали за порог дома; тот тоскливый слезящийся взгляд, отведённый в сторону с целью скрыть сентиментальность, точно выжжен на сетчатке глаз. Он столько всего хотел рассказать Тэхёну, стольким поделиться, описать многие тонкости жизни, которые в одиночестве познал с горем и разочарованием.       При воспоминании о доме в голове невольно возникает вопрос: возвращаться ли ему теперь обратно?       Ему придётся увидеть их спустя столько времени. Постаревших и утративших жизненную энергию, придётся заглянуть в их глаза, обнаружить потухший огонёк страсти друг к другу. Он увидит в них только море, море скорби и боли, это настоящая трагедия, о которой они не смогут позабыть до конца своих дней. Намджун не знает, Намджун ничего не знает.       Сонливость до сих пор не возникает, парень, убирая со своей груди мирно спящего Чимина, достаёт из-под подушки телефон, уже 2:30 – три цифры, которые полностью убивают надежду на полноценный сон, в котором можно было бы черпнуть сил для наступления нового дня. Парень устаёт возвращаться к одной и той же мысли, но так продолжаться больше не может: возрастает вероятность того, что он снова начнёт топить своё горе в алкоголе, а этого никак нельзя допустить. Он глядит на Чимина, оглаживает его пухлую щёку, бережно проводит пальцами по ледяной коже, нет, никак нельзя. И Намджун решает просто закрыть глаза и не думать. Вообще ни о чём.