глупости всякого рода

Я не знаю, могу ли теперь прикасаться к нему… Марк оставил после себя гробовую тишину. Жутко. Замкнув за ним, я на ватных ногах плетусь все туда же… Обои, между прочим, ужасные! Серые! Да-да — представляете? Ну, да что же это я снова…? Он не вылезает, думает, наверное, что я еще там, стою…целуюсь не с ним. Думает, что теперь он мне не нужен вовсе. Я вошел, но ничего по-прежнему не слышно. И дыхания, кажется — тоже… Я боюсь смотреть на него. Боюсь и все. Это был удар в спину…нет, в грудь — он же смотрел, как мои губы скользят по чужим. На улице опять серость — боже, как так? Да еще и дождь. Мальчишка без зонтика, кажется, ведь еще утром, как помню, бежал, накрыв макушку рюкзаком, к воротам школы. А зонта не оказалось у меня…не оказалось, чтобы дать ему. Я и сам промок в это угрюмое утро. Плохое-плохое утро. Я хочу оправдаться, но ведь презумпцией невиновности уже не прикроешься — есть свидетели преступления. Ах! Если бы все было так просто с этим противным сердцем. Не законно проникать внутрь, потому что сердце — это тоже тебе дом. Не законно наносить увечья, потому что сердце — это тоже тебе живое существо… Наказание? Сделай себе больно сам, Джебом. Добей, растопчи. …Я просто опускаюсь на колени, не думая. Стол дергается один раз, а я ползком, как полный дурак, влезаю в чужое укрытие — не отталкивают. Мой мальчик все такой же. Тянется ко мне, улыбается. Хотя тут и довольно-таки темно, но я вижу контуры каждого его телодвижения. Мало места для двоих — мы близко, мы дышим чем-то одним помимо воздуха. Он не спрашивает ничего: ни что это было, ни кто это был. Я не могу благодарить за такое, потому что сильно виноват, потому что хочу извиниться хоть как-нибудь. Так, как позволит… И если позволит вообще. Я целую его в лоб… Он вдруг утыкается в мою грудь — мы оба теперь на коленях перед друг другом. Нам подняться нельзя — ударимся. Да ну! А я хочу проломить себе череп. К чему мне голова, которая не хочет соображать? Ненужная, вечно телепающаяся вещь. А на ней еще этот грязный, пропитанный инородным прошлым рот… Точно не нужна! Я забыл про время с этими разборками. Совсем забыл. Да, но как-то…ну его, может? «Мне нужно уроки делать…» «Конечно», — я пытаюсь прекратить минутный балаган тем, что поднимаю «ширмочку». Он перехватывает мою руку и, загнанно дыша, укладывает ее себе на бедра. Мы сложились тут вдвое, но ему не кажется это некомфортным. Его касания плеч, уголка воротника, моего кадыка сейчас так долгожданны, хотя я не думал, что он будет касаться меня — не этих мест. Он говорит сначала об одном, а после не делает, переключается на новое. Я когда-то уже учил это, поэтому вспоминаю, когда он снова пресекает возможность выбраться из удушливой «коробки». «Хорошо, я весь в твоем распоряжении — Марк не заметил, значит, теперь тебя тоже никто никогда не найдет», — не озвучиваю. Мальчишка меняется. Мальчишка другой. Мальчишка целуется грубо, словно вылизывая того парня из меня. Мол, мое. Мое… Как сладко, как больно, как сладко…как больно. Вот оно — вот оно! Я не упускаю, держу, может, не так крепко, но все же держу. Эта смесь такая стойкая, терпкая. И чего я боялся, малыш? — До тебя доходит просто слишком поздно, Им, смирись уже. Я полоумный. Глядите! Сам с собой для себя. Беспрестанный монолог… Мой мальчик налегает вновь, растягивает свои «немножко поцелуев» до «множко поцелуев». Сначала говорит, что как бы он злится чуточку — задевает клыками мой язык, а теперь все превращается в…извинения? «Это я должен просить прощения вот так», — мелькает в голове, когда его руки вновь впиваются в мои скулы, притягивая ближе. Страстно, развязно. Очень влажно… Так не целуют маленькие мальчики, Джинен. За что ты извиняешься? Ведь не за что, ей богу. Виновен здесь я. Во всем и всегда — признаюсь и сдаюсь. Только тебе…только для тебя. … Я помогаю ему одеться — тяну молнию курточки вверх, до конца. Он улыбается неизменно тепло. «Это он непробиваемый… » Или делает вид. «Ты точно дойдешь сам? Знаешь, куда идти? Почему не хочешь, чтобы я подвез? Мне все равно в офис надо…» — сыплю вопросами, чтобы не было так неловко стоять в дверях и смотреть в его глаза. «Не волнуйся, хен, я справлюсь». Справишься с чем?.. Он заботливо поправляет мой пиджак в ответ. «Должно быть, серый не такой уж и плохой цвет, серьезно», — пронеслось у меня в голове в тот момент. Он обнимает, как и всегда прижимаясь всем телом. Я даю ему свой единственный зонт…