I’ve been by myself all night long
hoping you’re someone I used to know
*****
Я всё понимаю, но в субботу утром вежливость и такт в несколько раз урезаются, когда в мой выходной от меня чего-то хотят. Как бы я ни любил свою работу, моё право на отдых ещё никто не отменял. Поэтому этого потенциального клиента я уже чуточку недолюбливал. Спустя две недели после твоего Дня рождения раздался звонок моего босса, мистера Робинсона, который несколько удивил меня. Мы с ним были в относительно хороших отношениях, он никогда не жаловался на результаты выполненных мною заказов, но сегодня он не был в том дружеском, расслабленном тоне, который я привык слышать. Слишком настаивал, приказывал, что заставило меня насторожиться. Он всегда спрашивал моего мнения в первую очередь, хочу ли я взяться за проектирование, но что-то изменилось в этот раз. Что-то, что заставило меня внутренне напрячься. Он говорил безапелляционным тоном. И такое было впервые. — Это особый клиент. Он мой хороший знакомый, поэтому сделай всё по-высшему разряду. Как я мог тут же согласиться, если даже не знаю, осилю ли то, что от меня требуется? Да я даже не знал, что от меня требуется, а уже должен был приняться за дело. Меня бесило, что это всё звучало так, будто сделка уже совершена. Я, блять, дизайнер интерьера в этой студии, и спрашивать за конечный результат будут с меня в любом случае. Пизды получу я, если не справлюсь, не босс. Когда я попытался держать себя в руках и втиснуть хотя бы тихий голос разума, мой аргумент, что я уже занимаюсь дизайн-проектом одной квартиры, бесследно затерялся в его сознании. Он даже не обратил внимания на это. — Он сам настоял на тебе. Он платит двойную цену, Каспбрак. И хочет, чтобы ты был полностью в его распоряжении. Часто тебе попадаются такие заказчики? — Откуда он меня знает? Вы рекомендовали меня? Почему он юлит, почему просто не назовёт мне имя, требования этого клиента и к чему такая срочность? Вылезаю из кровати, очевидно, что поспать подольше сегодня явно не выйдет. — Можно и так сказать. Просто советую тебе согласиться. Нашей студии невыгодно терять такой заказ. От этого «советую» стало слишком не по себе. Как будто родитель лишит тебя сладкого, если будешь плохо себя вести. Только я открываю рот, чтобы оговорить условия, как он резко обрывает меня и кидает: — Я представлю вас сегодня после обеда. Поезжай на работу через пару часов. С его профессией трудно выкроить свободное время для встречи, но он настоял. У него будет короткий перерыв на смене в больнице. Пожалуйста, Вселенная, скажи, что шутишь. Теперь мне точно нужно узнать, кто это. В груди отчего-то стало очень беспокойно. — Доктор, да? Как его имя, не скажешь? — Извини, Эдди, вторая линия. Заезжай и сам познакомишься. Увидимся в студии. Мне не стоит волноваться. Не стоит разводить панику на ровном месте. Мало ли врачей в таком большом городе. Таких совпадений не случается, и это просто моё больное воображение. Весь этот разговор заставляет меня снова вспомнить о тебе. Ты заполняешь слишком много пространства в моей голове в последнее время. Мне это не нравится, это надо пресекать на корню. Но отчего-то дурное, необъяснимое предчувствие точит изнутри, что ты где-то рядом. Ближе, чем за все эти годы. И от этого страшно, как ребёнку. От этого хочется забиться в дальний угол кровати и свернуться в беспомощный комок, который никто бы не потревожил, никто бы не сбил с ног внезапным появлением спустя столько лет. Не делай этого со мной, я не готов ни сейчас, ни когда-либо ещё снова увидеть тебя. Не дорожи я своей работой так сильно, я бы послал всё к черту, прислушался к своему предчувствию и никуда не поехал бы в тот день. Всегда нужно прислушиваться к интуиции, эта сучка никогда не обманывает. Но мне было уже слишком волнительно и, положив руку на сердце, чересчур любопытно. Я бы уже не смог усидеть дома, когда эта возможная, всего лишь призрачная идея могла осуществиться. Я не видел тебя девять лет. В тот момент я мог поверить во что угодно. И я понятия не имел, что испытывал по этому поводу. Радость или сожаление? Знаю только то, что сердце ходило ходуном.*****
Мне кажется, что время летит со скоростью света, и дорога на работу заняла всего какие-то секунды. Дрожит всё внутри, и я не могу найти этому никакого другого объяснения. Всем нутром чувствую, что ждёт пиздец. Уже не помню, когда в последний раз меня так трусило. Сильнее, наверное, только, когда сообщили о сердечном приступе матери. Хотелось бы надеяться, что это просто моя мнительная натура. Но хуй там тебе. Таким удачливым я никогда не был. Так медленно я ещё не поднимался в студию. Ноги как будто на двадцать килограммов тяжелее стали. Стучит набатом мысль о том, что ты законченный параноик, Эдди, что ты слишком замечтался. Обычный клиент. Обычный заказ. Забудь о нём. Сфокусируйся на том, что спасает тебя каждый день. Сделай свою работу, как чёртов профессионал. И, ради Бога, не забывай дышать. Всегда любил нашу студию за то, что тут сразу видно, кто чем занят. Стеклянные окна позволяют создать ощущение общности, целостности, будто каждый является незаменимым винтиком в единой работе, каждый представляет кусочек пазла, крошечный, но чертовски значительный в одной картине. Тем не менее, сейчас я благодарен этим прозрачным окнам за то, что они дали мне возможность сохранить при себе ту бледность, которая залила моё лицо, не позволила никому увидеть. За то, что никто не заметил раньше, чем нужно, как расширились мои глаза, а всё тело застыло, словно увидело призрак. В какой-то степени, так и было. Призрак далёкой юности, которую я тщетно пытаюсь обесценить, вырезать из себя, как раковую опухоль, но вместо того, чтобы избавиться раз и навсегда, храню её внутри непонятно зачем, ношусь с ней, как с непутёвым ребёнком и не отрываю от груди, потому что дорого. Как обесценить то, что бесценно? Слава Богу, не успеваю столкнуться с тобой взглядом, убегаю раньше, чем ты меня обнаружишь. Но Робинсон стоит рядом с тобой и успевает поднять глаза именно в тот момент, когда моя застывшая фигура через секунду стремительно удаляется в уборную. Минута, нужна всего лишь минута, чтобы очнуться. Боже, какого чёрта ты здесь забыл. Из всех дизайнерских студий попасть именно ко мне. «Он настаивал». Конечно, это очень в духе Ричи Тозиера, свалиться как снег на голову и при этом иметь наглость «настаивать на встрече». У тебя снова было преимущество, как и тогда. Ты снова знал всё наперед, как тогда, в то время, когда мне пришлось разбираться с моими чувствами на ходу, в ускоренном режиме. Как сейчас. Привести себя в порядок, когда тебя нещадно трясёт, а перед глазами пляшут разноцветные пятна. Интересно, будет ли профессионально разбить голым кулаком зеркало над умывальником? Не хочу видеть себя в таком состоянии, это взволнованное, почти серое лицо не должно принадлежать мне. Я должен был научиться контролировать себя. Должен был вырваться из-под твоего влияния. Все эти годы не должны пройти впустую. Какая-то часть меня знала, что придётся с тобой столкнуться рано или поздно. Этого просто не могло не быть. Я не мог прятаться от тебя вечно. Частые звонки Беверли пару месяцев назад ещё тогда должны были послужить тревожным сигналом. Через неё ты мог с лёгкостью выйти на меня снова. Мне придётся прикоснуться к тебе, протянуть руку, посмотреть в эти глаза, которые преследуют меня, как заговорённые. И при этом выглядеть спокойно. В идеале — чувствовать себя спокойно. Но об этом, скорее всего, даже и речи не идёт. Не сейчас. Не тогда, когда давило в груди и во рту нещадно пересохло. Я ебал все эти чувства, серьёзно. Сколько ещё должно пройти лет, чтобы это рассосалось внутри? Я миллион раз представлял себе, каково бы это было — увидеться с тобой с момента последней встречи, с момента последнего телефонного разговора. Я был тем, кто оборвал все связи, прекратил то, что невозможно было продолжать, и именно я сейчас оттягиваю то, как наши глаза снова столкнутся. Иллюзия того, что я что-то решаю в нашем общении. Но на деле, ты всегда был у руля. Ты принял решение уехать, и сейчас ты решил вернуться. Причём оба раза без моего ведома. Всё как всегда, традиционно самые важные твои решения бьют под дых. Старый добрый Ричи. Это не должно было случиться так. Резко, неожиданно, будто затолкнули в таз с ледяной водой. Слишком жестко даже для тебя. Снова чувствую себя шестнадцатилетним. Блядская ностальгия не может накрыть в более неподходящий момент. Какого хуя я вообще так нервничаю, почему я позволяю тебе такое делать со мной? Нужно просто вдохнуть поглубже воздуха, посмотреть ему в глаза и не важно, чего мне это будет стоить, но заставить свой голос не дрожать, будто мне десять лет. Воспринимай это, как тест на выносливость, с которым, кровь из носу, но ты должен справиться. Когда выхожу из уборной, сталкиваюсь на выходе с боссом, чуть не врезаясь в него. Кто-то, очевидно, начал волноваться и пошёл проверить, что со мной. — В чём дело, тебе плохо? Сжимает моё плечо и внимательно смотрит в окаменевшее лицо. — Он тот, о ком ты говорил? Не отвечаю на вопрос, вместо чего слабо киваю в сторону кабинета, где в одиночестве сидит Тозиер. Сидит спиной, поэтому не могу рассмотреть его получше. Но эта знакомая копна кудрявых чёрных волос мимо воли вынуждает пригвоздить к себе взгляд. Волосы чуть короче, чем были в подростковом возрасте, причёска солиднее и взрослее, что немного будоражит. В моей памяти мы всё ещё дети. Чужой ли мне человек сидит совсем рядом и ждёт моего прихода? Или что-то знакомое я уловлю? И что безопаснее для меня: увидеть его чужаком или понять, что такой же. Такой же, имеющий власть. — Да, пойдём, наконец, представлю. Первое: я совершенно не слушаю, о чём с энтузиазмом говорит мистер Робинсон, голова как будто под водой. Выгодная ли это сделка, о сделке ли мы вообще говорим, о какой квартире идёт речь? Второе: немного дико и как-то чудаковато знакомиться с тем, кого знаешь, как облупленного. Или знал. Сейчас я уже не уверен на сто процентов, что себя-то знаю. И третье. Понимаю, что я отвык от твоего голоса. Это почему-то удивляет больше всего. Он оставался в моей голове как нечто нереальное, почти недостижимое. А сейчас этот звук врезается в меня и пронзает насквозь. Говоришь, что недавно переехал, что только-только купил квартиру и даже толком никого не знаешь в городе. При начальстве я не показал, что знаю тебя и не стал говорить, что мы в представлениях не нуждаемся. Это слишком личное и будет казаться ещё страннее, когда я откажусь от предложения. Придётся объяснять и отвечать на посыпавшиеся вопросы. Этого только мне не хватало. Ты тоже подыграл. Уж не знаю твоих причин, но ты только крепко сжал мою ладонь и пристально посмотрел в глаза. Понимаю, что тебе всё ещё есть чему меня поучить. Например, держаться так непринуждённо и легко. Говорить так просто и вовсе не сжимать пальцы в кулак, пытаясь подавить дрожь. Как сейчас делаю я. Я наставлял себя на то, чтобы смотреть ему в глаза спокойно, но сейчас не могу сделать ничего другого, кроме как не смотреть на него. Кажется, жизненно необходимо держать этот зрительный контакт и если отвлекусь, проявлю слабость и отведу их, он тут же исчезнет. Такие же выразительные. Так же сканирующе оценивают меня и, может, это игра моего воспалённого, изнурённого воображения, но, кажется, что вижу смешинки в этих глазах. Это подкашивает. Мне нужно собрать все свои силы, чтобы просто не упасть сейчас, а ты такой расслабленный, такой уверенный и милый. Интересно, ты хоть иногда жалеешь, что у нас так всё сложилось, в нашей передружбе и недолюбви? «Ты всегда должен держать себя в руках. Не позволяй им достать тебя. Как только они поймут, что у них вышло, они не прекратят никогда. Как хищники, почувствуют твою слабость и забьют в самый неподходящий момент. Не дай им увидеть, что тебя можно задеть. Своим спокойствием докажи, какие они ничтожные». Мы сидели на трибуне в большом спортивном зале в школе, когда все уже разошлись. Ты говорил тихо, но убедительный тон всё равно отражался небольшим эхом, звуча в моей голове и добавляя некий оттенок ещё большей значимости, весомости. Говорил будто внутрь меня. Любые твои слова проникали в меня слишком глубоко. Первая тренировка по волейболу прошла, мягко говоря, неудачно. В моей руке увереннее держится карандаш, кисть или мелок для рисования пастелью, но хрупкие, тонкие запястья едва способны отбить летящий в мою голову мяч и перекинуть его в другую часть зала. А ведь я думал, что волейбол мне понравится. Но играть в него было бы невозможно, если удалить всех игроков, как хотел бы я, чтобы стало комфортнее. Ты сказал мне это, когда тебе было всего 13, а мне 12. Боже, тебе было так мало, а ты уже вёл себя, как грёбанный взрослый. Ты всегда справлялся лучше, что с нападками одноклассников, что с непониманием других сверстников, даже с собственными эмоциями. Видимо, глядя тебе в глаза сейчас, можно с уверенностью сказать, что ты по-прежнему справляешься хорошо. Я никогда бы не подумал, что попытаюсь использовать твои же слова сейчас на тебе. «Зато ты умеешь без помощи циркуля начертить идеально ровный круг, да и вообще, нарисовать что угодно и чем угодно. Кто из этих придурков может такое?» — Нашей студии будет только в удовольствие заняться этим заказом, — Робинсон всё лебезит, вырывая меня из воспоминаний. — Пока я в руках таких профессионалов, беспокоиться мне не о чем. У тебя вибрирует телефон уже во второй раз, и ты извиняешься, отходишь на пару шагов, чтобы поднять трубку. Пока ты стоишь вполоборота, босс кидает мне долгий взгляд, мол, говорил же, с ним проблем не будет. Сейчас ты — хищник, а я не должен дать тебе меня забить. Снова вызывают в больницу. Вежливо пытаешься объяснить, что тебе уже нужно уходить. На прощание ты киваешь моему боссу, а мне снова пожимаешь ладонь, ещё и по плечу проводишь напоследок второй рукой, невесомо, почти незаметно. Никак не реагирую. Нельзя. Поверить не могу, что прошло не больше двадцати минут, когда ты покидаешь кабинет. Такое ощущение, что эта встреча длилась часами.