What about all the plans that ended in disaster?
What about love? What about trust?
*****
Наверное, единственная важная вещь, которой я должен был придерживаться и в которой я успешно проебался — это не питать надежды. Меня бы не подкосило так сильно, будь я чуточку умнее, чуточку сильнее. Но я выбью это из себя. Вытрясу весь сегодняшний день, до последнего моментика, опустошу свою голову от каждого твоего взгляда на себе. Улыбки лёгкой, почти беззаботной, такой, от которой хочется обвинительно ударить тебя в грудь, будто бы спрашивая, почему она такая, словно ничего не случилось? Идиотская, жестокая мысль проскакивает в голове вопросом: как у тебя хватает сил улыбаться мне сейчас? Как ты можешь выглядеть вполне счастливым, когда с каждым годом моя душа будто отрывается кусок за куском, черствея и насильно заставляя себя грубеть. Мои способы, может, не сильно утончённые, но действенные. В теории. И сегодня я сделаю всё возможное, чтобы использовать эту ночь по максимуму. Вижу твоё лицо перед глазами или нет, даже на это плюю. С силой захлопываю дверь, вваливаясь в коридор, и позволяю этому парню резко сдирать с себя рубашку, кидая её на пол прямо здесь. Ещё вчера вечером это было бы непрофессионально трахать своего клиента, но благодаря сегодняшнему дню, хочу я этого или нет, придётся передать этот заказ другому дизайнеру. Потому что «он настаивал». Всё всегда вертится вокруг него. Он здесь солнце, а я планета, вращающаяся вокруг, без единого шанса остановиться. С силой кусаю за плечо Троя, будто бы отчитывая за то, что тот начал ласкать шею слишком нежно, слишком трепетно. Мне повезло, что хоть тут обошлось без скандалов, что он спокойно отреагировал на смену дизайнера. Я надеюсь, что его расположение ко мне не перейдёт границ допустимого, западать на меня лучше не стоит. И так аккуратно вести себя со мной тоже лучше не начинать. Шиплю, как рассерженная кошка, и бросаю его спиной на широкую кровать. Придавливаю своими бёдрами, фиксируя его положение. Достаточно поцелуев, ласки только заставят меня раскиснуть сегодня ещё больше. Осознанно хочу выработать стойкую ассоциацию любви, близости, секса с чем-то, что приносит исключительно боль, то, от чего нужно бежать, то, что не стоит принимать во внимание, что нужно закрыть в себе, потому что расплачиваться слишком невыносимо. Боль и «голое» мимолётное наслаждение. Это всё, что мне нужно, всё, на что я способен. Он несколько ошарашен моим напором. Очень удивляется тому, что я не даю себя поцеловать, как какая-то последняя шлюха, которая достаточно грязная для развратных вещей, но слишком чистая для поцелуя. Зато я разрешаю щедро усыпать своё тело укусами и засосами. Поощряю, когда зубы вцепляются особенно крепко, причиняя жжение на коже. Трой становится более раскрепощённым, когда понимает, что я не против такого обращения, и даёт себе волю, стискивая меня руками и сжимая со всей силы. Но всё ещё недостаточно сильно. Не по моим меркам жёстко. Бросаю ему пакетик презерватива и разворачиваюсь спиной, приглашающе прогибаюсь в пояснице и цепляюсь пальцами в простынь, предвкушаю вспышку боли. Она обязательно наступит, и, как и любая физическая боль, перекроет собой на мгновение всё. Все мысли в голове, весь хаос. Эгоистично сосредоточит внимание только на себе, что мне и нужно. Крепко зажмуриваю глаза, до звона в ушах, но не издаю ни слова, чтобы он не подумал останавливаться или дать мне привыкнуть. Насаживаюсь глубже почти сразу и отдалённо слышу звук рвущейся ткани. Не замечаю, что пальцами, как животное, разрываю простынь, вцепляюсь в неё зубами и не дышу вовсе. Остановиться для меня сейчас — значит потерять весь смысл сегодняшней ночи. Тихо, но чётко выдыхаю «жёстче», и утопаю в водовороте ощущений, концентрируюсь только на резком, рваном ритме, выбивающем из меня дух. Всё расплывается перед глазами, и я громко выстанываю, когда на одну микросекунду рисую твоё лицо в голове. Знаю, что нельзя, ни сейчас, ни когда бы то ни было, но внизу живота сразу начинает гореть огнём, а пальцы на талии мысленно заменяются твоими руками, твоими ногтями, впивающими в меня, оставляя пометки. Озлобленно, обессиленно рычу и прошу ускорить темп, ожесточить движения и вбиваться в меня глубокими, лишёнными всякой заботы, толчками. Чувствую, как Трой сзади меня на секунду замирает, думая, очевидно, не сошёл ли я, блять, с ума, потому что быстрее и грубее некуда, но выполняет мою просьбу, и я ощущаю, как по спине тут и там начинают растекаться крохотные островки боли, там, где проходятся пальцы, оставляя синяки. Нажми на них сильнее, разукрась всё моё тело, чтобы я убедился в том, насколько всё реально. Чтобы я достаточно отвлёкся. Чтобы забыл. Обессиленный, взмокший и выдохшийся парень падает на мою спину и утыкается лицом между моих лопаток. По спине пробегают неприятные мурашки, когда он щекочет своим быстрым дыханием. Лежу лицом в подушку и не могу не думать. Ничего не могу с собой сделать, воспоминания заливают гигантской крышесносной волной. Я должен был это отпустить. А вместо этого я зарываюсь носом в простынь и мысленно возвращаюсь на девять лет назад.***
Это было дома у Денбро, куда он позвал нас с Беверли, чтобы провести вместе время. Только следующим летом нам с Биллом и Бев предстояло сдавать вступительные экзамены, тогда как Ричи, будучи старше нас на год, уже отмучался и пережил этот волнительный кусочек жизни. Чаще чем обычно, я ловил на себе твои взгляды в тот вечер и несколько раз даже вопросительно кивал головой, как бы спрашивая, в чём дело. Ты только улыбался краем губ и неопределённо вёл плечом, мол, позже. Только когда мы выпили достаточно, ты осмеливаешься сказать то, что я видел, гложет тебя с самого начала вечера. «Я поступил в Вашингтонский университет в Сент-Луисе. Я до конца не верил в это, но они приняли мои документы» Сердце заходится в бешеном ритме и всё ещё не верит. Не до конца осмысливаю, что ты говоришь, как будто не хочу осознавать, куда ты клонишь. Ни слова мне не сказал. Я узнал это только непосредственно тогда, когда ты объявил нам всем. Видимо, не посчитал нужным меня хоть как-то подготовить. Бев и Билл выглядели удивлёнными, но довольными. Они были рады за тебя. Они были друг у друга, с чего им трястись из-за того, что останутся одни? Из всех присутствующих в проигрыше был только я. И я не мог заставить тебя передумать. Кто я такой, чтобы предъявлять на тебя хоть какие-то права? Бев радостно начинает расспрашивать, где именно ты будешь жить, как долго учиться и будешь ли возвращаться сюда хотя бы на каникулы. Ты вскользь отвечаешь, что пока не думал об этом, что учиться на травматолога нужно больше шести лет плюс годы практики, а жить в общаге. На самом деле ты думал об этом. Ты тщательно всё распланировал, я же знал тебя. Такие серьёзные вещи, как образование и будущая карьера парили тебя чуть ли не с младшей школы. Ничего из того, что ты говоришь, не было спонтанным. И ты точно знаешь, что возвращаться сюда не планируешь. Следишь за моей реакцией и только краем глаза обращаешь внимание на ребят. Чувствуешь, что виноват за своё молчание. Смотришь, как я безмолвно курю, и ждёшь, очевидно, хоть слова. Пусть даже не поздравлений, хоть что-то. Что будет дальше, я мог предположить и сам. В какой-то момент я перестал даже делать вид, что слушаю ребят, пытаться угнаться за нитью разговора, просто сменял одну бутылку пива на другую и наслаждался шумом в голове, смутно напоминающем морской прибой. Мой молодой шестнадцатилетний организм унесло очень быстро. И никто меня не останавливал, просто позволяли накачиваться алкоголем. Видели, что сегодня мне это надо. Слышу твои шаги за спиной. Бездумно пялюсь в окно из спальни Билла, куда тихо ушёл, когда совсем невыносимо стало слушать ваши беседы о будущем. Через раскрытое настежь окно летняя ночная прохлада забирается под футболку и приятно остужает кожу. Чувствую приближающее дыхание осени. — Мог предупредить. — Тебе мне было страшнее всего сказать. Даже родителям меня легче отпустить. Отнимаешь у меня сигарету и разворачиваешь к себе лицом. Тебя всегда бесило, что я курю. А я всегда назло частенько делал это именно при тебе, чтобы посмотреть, как рьяно ты пытаешься доказать мне, какая это бесполезная и вредная хуйня. Мне льстила твоя забота. Когда курил, мелькали твои поджимающие в осуждении губы, когда видел, как я черкаю спичкой. В голове стояло твоё недовольное цоканье языком из-за этой моей привычки, и я думаю, что тебя бы это бесило точно так же, если бы ты видел меня курящим во взрослом возрасте. Не хочется признавать, что одной из причин, почему бросил сигареты, был ты. Ещё чего. Выдыхаю ему в лицо и стараюсь смотреть так холодно, как только могу. Наплевав на мою показушную злость, сгребаешь меня в охапку и сжимаешь в объятии так крепко, так первобытно, что всё летит к чёрту. Сказать тебе мне всё равно нечего. В тот момент я не думал. Даже не посчитал нужным задуматься о том, что тебе было ещё страшнее, чем мне. Ты уезжал в другой город, всё менялось вокруг тебя, на твои плечи была возложена такая ответственность, столько надежд питали родители, ты сам. В тот момент я знал лишь то, что теряю своего любимого человека, что без тебя я бесконечно безнадёжно одинок. Я капризно отказывался понимать твои причины. Всё, о чем я думал — мне придётся выживать без тебя. Несмотря на редкие телефонные звонки, смс-ки, которыми, возможно, ты бы меня баловал, как раньше уже ничего не будет. Ревностная, упрямая, но чертовски громкая мысль клокотала в голове, что такие подачки мне не нужны. «Будь с кем угодно, делай, что хочешь, только не смей забывать меня, ублюдок» Шепчу в шею ровно за секунду до того, как твои губы накрывают мои. Чем злее я становился, тем яростнее я тебя целовал, хотел причинить тебе ту же боль, какую ты вызываешь во мне, какую оставляешь после себя, как шлейф приторных духов, запах которых въедается в нос. В ту ночь ты окончательно въелся, впитался в меня и будто вбил ржавыми гвоздями табличку со своим именем на моём сердце. На том сердце, которое так искренне и доверчиво выстукивало, не понимая, за что ему причиняют такую боль. В тот момент я не думал, что мы друзья, что мы не должны делать то, что делали. Что мне будет в миллиард раз тяжелее, если позволю себе забыться в тебе. Я забыл, что в соседней комнате сидят Билл с Бев, что мы находимся в спальне Денбро, и он вряд ли одобрит то, что первый раз, мой самый первый раз произойдёт с Тозиером, который, в свою очередь, всегда говорил мне, как глупо я поступаю, когда позволяю чувствам перекрыть здравый смысл. Интересно, почему ты сам не пользовался своим советом, когда жадно шарил руками по моему телу и больно цеплял зубами кожу, вгрызаясь, стараясь заклеймить, пометить, испробовать на вкус, оставить след. Как будто есть хоть какая-то надежда, что я тебя забуду. Пьяными горящими губами я вышёптывал всякий бред, который не имел никакого смысла и в то же время мог бы быть таким решающим. Должен был сказать, ты обязан был предупредить меня, что уезжаешь в другой город. Ты до последнего держал меня в неведении, отвечал, что подал документы в наши университеты, отводил от себя все подозрения, и за это я ненавижу тебя больше всего. За то, что ты отнёсся ко мне, как к ребёнку. Пожалел, побоялся рубануть правду и сразу обозначить, чего мне ждать и к чему себя готовить. Думаешь, то, что ты сделал, было милосерднее? Сколько ртов перецеловали твои губы, прежде чем я ощутил их вкус? Прежде чем твой язык выводил узоры на моей коже, прежде чем я заставил тебя дрожать в своих руках? Если, согласно твоим словам, глупо открываться вот так, то в ту ночь мы оба были самыми глупыми людьми на всём белом свете. Ты делал это раньше, я знал. Ты делился со мной ощущениями, рассказывал, насколько хороша та или другая девчонка в постели, сохраняя, конечно, при этом подробности, которыми не делятся ни с кем. Тогда почему твои пальцы так сильно дрожали, когда ты пытался всё сделать правильно, пытался смягчить первое проникновение, разрабатывая меня? Ты как будто стремился загладить свою вину, физически подготавливая меня идеально, когда мне нужно было от тебя всего слово, хотя бы намёк, что будет дальше. Тогда, наверное, первый раз мне и открылась эта разрушительная идея. Острая, физическая боль на минуту перекрыла всё, что дребезжало в голове. С мазохистской, необъяснимой стороны я ощутил несоизмеримое удовольствие, ведь та боль, те рваные раны, которые ты оставлял у меня в душе, на секундочку отошли на второй план. И это было почти облегчение. Почти спасение. Почти выход. Я даже почти забыл, что это прощание. Ты ловил губами мои болезненные стоны, не торопился, давал мне время, но мне уже сорвало шлюзы, и с остервенением я впивался ногтями в спину, толкался сильнее, сам насаживался слишком рано, как будто насмехаясь над твоей последней попыткой меня пощадить. И даже в этой боли, растекающейся по всему телу, наслаждение бесстыдно пробивалось. Подобно обжигающей лаве, с каждым твоим глубоким толчком заполняло меня изнутри, перекрывало кислород, заставляя вжаться в тебя сильнее в попытке выжить, в попытке не забывать делать вдох. Как тающее масло я млел в твоих руках. Бордовыми от укусов губами выцеловывал твои напряжённые плечи, острые ключицы, слышал, как судорожно ты выдыхал, когда языком я проводил по разгорячённой коже, и толкался сильнее, заполняя меня до упора. Никто из нас не обсуждал то, что произошло тогда. Мне и без объяснений было понятно, что это было всего лишь красивое «прощай», будто смертнику предоставили последний шикарный ужин со всевозможными деликатесами перед тем, как он испустит дух. Мы не были парой, мы никогда не встречались, никогда не вели себя, будто состоим в отношениях. Из-за этого и трудно было классифицировать то, что произошло в ту ночь. Я же пытался убедить себя, что это был момент слабости. Что это был единственный способ пережить то, что ждёт нас в будущем. Но для меня лишь частично это было случайным порывом. Тогда я ещё даже не догадывался, насколько нагло и толсто я умышленно умалял значение той ночи, и насколько откровенной ложью была моя тактика. Это имело слишком много значения, и умалчивать это было самой тупой вещью, которую я делал. Я бы ни за что не посмел отговаривать тебя. Не посмел бы предъявлять на тебя права или закатывать истерики. Даже если бы мы и были парой, не говоря уже о роли друга. Но просто привыкнуть к тому, что ты не рядом двадцать четыре на семь, оказалось гораздо тяжелее, чем я предполагал. Не хватало твоего физического присутствия, моральной поддержки, элементарно твоего запаха и тепла ладони, сжимающей мою руку. Каждый раз поднимать трубку и слышать твой голос казалось пыткой. Голос, говоривший со мной чисто как с другом, потому что так легче. Так меньше проблем. Планировалось, что так будет менее больно. Но как бы мы ни пытались извернуться, какой бы вид общения ни пытались избрать, уменьшить количество звонков или вовсе перейти на текстовые сообщения, пиздецки болезненно было просто думать о тебе, даже находясь вдали. Особенно находясь вдали. Контролировать свою апатию вперемешку с тоской и дикой ревностью взрывало мой мозг. Целый год тянулось это состояние. С твоими редкими звонками, после которых мне становилось только хуже, с постоянной точащей меня мыслью о том, что у тебя уже совершенно другая жизнь, другой круг знакомых, интересы, частью которых я уже не являюсь. И, конечно же, наверняка, отношения с разными людьми. Я считал, что их просто не могло не быть. Эта мысль особенно гноила моё сознание, и я чувствовал, что когда-то не выдержу. Однажды, ближе к концу года, прямо перед своим поступлением, мы снова собрались в доме у Денбро с Беверли. Они вовсю уже встречались тогда, и их отношения стали очень серьёзными. Они планировали вместе снимать квартиру, когда уедут учиться. Я смотрел на них и по-доброму завидовал. Можно же, оказывается, сохранить всё по-нормальному, одни мы с тобой, как два недоумка, похерили всё, что было. В нашей компании отсутствовал только ты. Я уже перестал считать все те разы, когда в такие микромоменты что-то кололо мне в груди. Тогда я уже нацелился на Университет строительства и архитектуры, находящийся чёрт знает где от моего родного города. Но самое забавное, что я, прямо как ты, не спешил сообщить об этом. Частично из-за того, что боялся сглазить, мало ли не поступлю, но главная причина, конечно же, крылась в тебе. Я не хотел, чтобы ты узнал, где я буду, чтобы другие тоже были в курсе и могли сообщить тебе. Не знаю, о чём конкретно я думал и что ставил целью, помню только своё состояние, которое балансировало на грани срыва и истерики. Мне просто хотелось всё это оборвать. Перестать чувствовать себя, будто раздавленный катком, каждый долбанный день, и перестать уже не так часто, но всё же ждать твоего звонка. Я не мог продолжать жить, будто в стеклянной банке, для сохранения нашей дружбы, которой мне всё равно было мало. Сама мысль о том, что мы дружим, разъедала моё сердце, потому что какая дружба приносит столько затравленных эмоций и бессонных ночей? Один раз ты порывался приехать в Дерри во время каникул, но что-то снова тебя задержало и, честно говоря, несмотря на то, что я раскис ещё больше, хорошо, что не приехал. Я бы чувствовал себя, как бездомная собака, которую мимолётно одарил лаской прохожий. Та ночь у Билла так чертовски напоминала ту, что была год назад. Только на этот раз никто не ошарашивал своими большими новостями. Я хотел сохранить всё в тайне, чтобы оставить возможность для себя. Возможность сбежать и надеяться, что хуже, чем мне сейчас, уже не будет. Но когда я оглядываюсь на себя в настоящее время, повзрослевшим на девять лет, понимаю, что я не повзрослел там, где нужно было. Все мои теории рушатся одна за другой. Надежды на то, что меня отпустит, не оправдались. Отчаянное желание забыть тебя так и не сработало, моё глупое сердце просто не слушает меня, как бы я ни пытался им командовать. Тонуть в одноразовых отношениях не идёт мне на пользу, но я уже слишком пристрастился к этой заразе. Так, что ночевать одному, в темноте и тишине, для меня стало страшнее, чем с человеком, с которым я познакомился пару часов назад. Единственное большое и важное, что окупилось — это профессия. Если бы не работа, последняя зацепка в этой жизни, всё пошло бы куда плачевнее. Я поставил на это, и это единственное, что я сделал правильно. Когда я вызвался приготовить попкорн, пока ребята выбирали фильм для просмотра, то тогда, наверное, та струна и лопнула. Я бесшумно подошёл к двери и случайно услышал, как Бев переговаривалась с Биллом о тебе. Она волновалась, что ты давненько не звонил. Голос звучал грустно, но в то же время, с каким-то смирением, что ли. Беверли нервно хмыкнула и сказала, что Ричи, скорее всего, нашёл себе пару, и старые друзья совершенно вылетели из головы, как это часто бывает. Сказала, что часто слышит на заднем плане голос какого-то незнакомого парня, когда говорит с ним по телефону. Не знаю, что прямо так сильно поразило меня. Это ведь лежало буквально на поверхности. Как будто я сам об этом постоянно не думал. Но, вероятно, именно это и взбудоражило неслабо. Когда другой человек озвучил это, всё мгновенно перестало быть только моей паранойей. Всё стало таким реальным, будто я уже получил долбаное приглашение на твою свадьбу. Мысль, крутившая в моей голове безостановочно, начала приобретать формы и пугать своими перспективами. И для моего измученного ума, избитого самокопанием за целый год, это послужило толчком. Цементом, которым я укрепил своё стремление испариться. Звонки перестали тревожить, потому что некому было звонить. Как только я обосновался в общежитии, тут же сменил номер, который не знали ни Беверли, ни Билл, ни Ричи. Особенно Ричи. Я был уверен, что мама моего местоположения не выдаст, поэтому я получил, что желал. Покой. Только он явился ко мне в несколько искажённом виде. Телефон не трезвонил, гости не вваливались, но я знал, чего мне не хватало. Однако, всеми силами, любыми способами пробовал стереть это знание.*****
Разрешаю Трою остаться на ночь из-за проливного дождя за окном. Хотя это очень жалкий предлог, которым можно воспользоваться. На деле же, для меня это такая призрачная иллюзия чего-то нормального. Пусть останется, а не уходит, как большинство, сразу же после выполненной работы. Чьё-то присутствие рядом в эту ночь позарез необходимо. Пусть притворное, пусть высосанное из пальца, но жалкое подобие хоть какой-то близости, кроме траха. Сделаем вид, что я на это способен. Что я тоже что-то могу в эмоциональном плане, ведь ты-то справляешься. Расслабленное тело рядом как будто символизирует всё то, к чему не лежит моя душа в данный момент. Не хочется приобнять, нет желания положить голову на плечо и уснуть, уткнувшись носом в шею. Но можно сделать вид, что почти всё, как у всех. Отвращения ведь не вызывает, уже радует. Поэтому остаюсь лежать подле. Ты даже этого не узнаешь, к чему это насилие над собой? Разве не мелочно и подло было желать увидеть тебя несчастным, тоскующим по мне? Что я хотел разглядеть в тебе? Что ты от радости бросишься мне на шею и пожалуешься, как сильно хотел вернуть меня в свою жизнь? Друзья иногда расходятся по разным сторонам жизненного пути, почему только я из нас двоих превратил это в такую драму? Почему мне невыносимо видеть тебя в порядке?