I've been keeping secrets from my heart and from my soul
*****
— Заскочишь ко мне вечером? Спрашиваешь меня очень легко, не расставляя акцентов в голосе. Крепко сжимаю телефон в руке и кидаю взгляд на электронные часы, стоящие на моём столе в кабинете. Ответь, что слишком много дел, что ты должен работать над квартирой, его квартирой, соври, если надо. Не ведись. Не наслаждайся этим. — С чего бы? Хмыкаешь и еле слышно выдыхаешь в трубку: — Колючка, мне просто скучно, составь мне компанию. — Я задержусь допоздна на работе, — коротко бросаю ему и не вру. Тебя и так слишком много. В каждом чертеже, в каждом наброске, в каждой долбанной линии, которую провожу, размышляя, подбирая, как тебе будет удобнее. — Приходи, как освободишься. Даже если будет поздно, даже если будешь ещё холоднее, чем всегда. Совсем не в мою пользу и не ради моего блага проскальзывает мысль о том, что тебе должно быть до чёртиков одиноко. Я постоянно слышу от тебя разговоры только о работе, о том, что случилось на смене, какой пациент поступил к тебе, и как ты ему помог. Либо ты намеренно не посвящаешь меня во что-то большее, либо просто не во что посвящать. — Но я не буду специально торопиться, знаешь. Приду, как доделаю смету всей квартиры, чтобы заодно показать тебе. — Хочешь, приходи по работе, если тебе так легче. Как угодно. Слышу короткие гудки и тяжело выдыхаю. Ну, и какого хрена это было? Струна натягивается донельзя, и чувствую, что вот-вот лопнет ко всем ебеням. Помню, каждый раз, когда я приходил к тебе домой по вечерам, мы всегда досиживались допоздна. Никогда не могли уследить за временем, и это было каким-никаким поводом остаться на ночь. Мы никогда не могли заткнуться, когда были вместе. Полночи трепались о всякой ерунде, говоря полушёпотом, боялись разбудить твоих родителей. А после я бросал горящий взгляд на прощание и на носочках, чтобы не быть источником лишнего шума, крался по коридору в гостевую комнату. Взгляд человека, который безумно рад здесь находиться. Человека, который счастлив, что ему предоставлена эта возможность разделить с тобой свободное время. Мы могли валяться на твоей кровати хоть всю ночь, но вместе никогда не засыпали, я всегда уходил в отдельную комнату. Это то, что делают друзья, верно? Но то, что друзья не делают, так это втайне не мечтают и не желают на самом деле остаться лежать рядом. Пусть даже на другой половине кровати, пусть даже не касаясь. Просто чувствовать тепло рядышком и умирать от восторженности, что протяни я руку - и дотронусь до твоей гладкой, мягкой щеки. Тебе очень нравилось, когда я ночевал в твоём доме. Даже когда ты звал меня в паршивом настроении. Как только я переступал порог твоей квартиры, ты старался не заражать меня своей тоской или грустью, тут же придумывал, как бы вместе отвлечься и переключить внимание на что-то интересное. Звал часто, насколько удавалось выкроить на это времени, ведь помимо меня были и другие дела. И другие люди. Другие девушки. Однажды, был случай, когда я всё-таки не стерпел и обиделся на тебя за то, что ты отменил наш ежемесячный поход в кинотеатр, куда ходили только мы вдвоём, без Билла и Беверли. Просто небольшая личная традиция. Отменил, потому что, наконец, самая популярная девчонка с параллельного класса разрешила сводить её в кафешку, а после проводить до дома. Какая честь. Я ни слова тебе не сказал, ни тогда, когда ты позвонил и сообщил об этой чудесной новости, ни на следующий день. И ни на последующие три дня. Ты кружил вокруг меня, как голодный, утомлённый волк вокруг своей всё никак не сдающейся жертвы, и маялся, не знал, с какой стороны ко мне подобраться. Мы никогда не ссорились, и чаще всего всё выглядело именно так: кто-то из нас отмалчивался, пока другой ломал голову, но подсознательно всегда чувствовал, в чём дело. Кто-то из нас всегда был слишком горд или неопытен, чтобы красиво сгладить угол и пойти на примирение, и копировал поведение другого - обижался в ответ. Морозился, делал неприступный вид, но держался рядом. И всегда был кто-то, кто не выдерживал первым. В этом мы тоже менялись ролями, это мог быть я, признавший, что злился на ерунду, либо ты, начинающий слишком откровенно скучать по мне и пытаться первобытным, чисто инстинктивным способом вернуть всё на свои места. И в этот раз, после уроков, подождав, пока выйдут все из класса, ты просто подошёл ко мне со спины. Обхватил меня поперёк туловища, крепко сжимая, не давая ни единого шанса вырваться, и уткнулся лицом в шею, как провинившийся пёс тычет холодным мокрым носом в ладонь хозяина. Кладёшь на парту два билета в кино, которое мы так и не смогли посмотреть, и тихо говоришь мне на ухо: — Не хочу нарушить нашу традицию. После этого случая, конечно, были и другие девочки, но я не помню, чтобы видел тебя именно с той девчонкой из параллельного ещё хоть раз.*****
Дайте выход эмоциям. Каких только способов я не слышал, которые люди используют, чтобы отвлечься, сбросить лишнюю нагрузку, избавиться от эмоционального давления, но совсем не ожидаю увидеть тебя на пороге, щедро заляпанного краской. — Что с тобой случилось? Не могу сдержать улыбку, это слишком абсурдно. — Стену будут сносить завтра. Так что моя мазня не испортит общий вид. Пропускаешь внутрь, тактично не указывая на то, что уже довольно поздно, что я мог прийти и раньше, когда ты позвонил. Я специально растягивал любую работу, чтобы не казалось, что стремлюсь вломиться к тебе по первому зову. Тебе явно нельзя давать в руки краску. То, что ты устроил на стене, самая необычная сублимация, которую я видел. Брызги и разводы по всей поверхности, кое-где заляпан пол, который ты предварительно закрыл старыми газетами. Его всё равно будут переделывать, не жалко. Но ещё несколько банок краски докупить всё же придётся. То, что тебе скучно, заметно невооружённым взглядом. Или в твоё состояние примешивается что-то ещё, чего ты мне не говоришь. — Эдс, открой окно. От этой краски голова может закружиться. Третий раз это нелепое сокращение имени, и третий раз не могу открыть рот, чтобы возмутиться. Хоть тут спорить не о чем, мне всегда было приятно слышать эти три буквы. Понятия не имею, что именно ты пытаешься вывести на стене, размазывая кистью. Больше похоже на пятна Роршаха, но я не могу провести ни одну ассоциацию, когда смотрю на эти кляксы. Но если тебе это помогает... — Ты даже не пытаешься сделать что-то менее бесформенное? — Если бы я умел рисовать, как ты, я бы сделал что-то толковое. Но суть не в том. — А в чём же? Вручает и мне кисть, чтобы я следовал его примеру. — Просто делать какую-нибудь глупость, которая займёт руки. К тому же, ты, наконец, хоть улыбнулся мне. Я этого не замечал, поэтому тут же делаю лицо серьёзнее. Не замечаю и то, что с трудом отвожу от тебя глаза. А ведь такое пресекать мне нужно сразу. — В чём важность моего прихода сюда? Поворачиваешь голову из-за смены моего голоса. Дёргаешь плечом, якобы не стоит заморачиваться. Знакомый жест. — Что-то случилось? Вздыхаешь и посылаешь мне улыбку, чтобы убедить, что ничего не произошло. — Да ладно тебе, не ты один можешь читать по глазам. — Боже, просто захотелось тебя увидеть, — фыркаешь и чем больше улыбаешься, тем больше понимаю, что настроение у тебя ниже плинтуса. — Хорошо, как скажешь. Расскажи тогда, что там на работе у тебя сегодня. Я первый раз сам спрашиваю тебя об этом, и это непривычно. Встретиться в конце дня и просто обмениваться новостями. Но я не понижаю планку защиты. Это может быть затишье перед бурей. — Иногда я понимаю, что мне предстоит ещё столько всему научиться, прежде чем действительно стать врачом. Не только в плане теории и практики, а психологической подготовки. Бывает, просто парализует на месте, хотя прекрасно знаю, что нужно делать. Даже не подносишь кисточку к стене, просто брызгаешь по ней, делая ещё больший беспорядок. — Мне кажется, все врачи проходят через такое. А потом их уже трудно чем-то удивить. Ты слишком строг к себе. Дай себе время привыкнуть ко всему этому. Ты и так справляешься отлично. Я понятия не имею, что было бы со мной, если бы я видел каждый день то, что видишь ты. Наверное, терял бы сознание каждый час. — Я десятки раз имел дело с детьми, и никогда со мной не было подобной фигни. Он просто... Он так громко кричал, я думал, у меня перепонки лопнут, и кровь была просто повсюду. Знаешь, это напомнило мне, как ты упал с велика, — указываешь вымазанной кисточкой на меня. — Не знаю, на меня иногда накатывает такое. В самый неподходящий момент причём. Воспоминания из детства. Отбрасываешь кудряшки со лба тыльной стороной ладони и задумываешься о чём-то своём. Но лицо чуть смягчилось. Переключил внимание, сам взял себя в руки. — Он в порядке? Тот паренёк? — Перелом, но это не смертельно, со временем поправится. Он был просто так напуган, — и спустя небольшую паузу: — Меня больше волнуешь ты. Эта резкая смена разговора застала меня врасплох. Каким боком его пациент был связан со мной? — Почему? Я же в порядке. Кидаешь на меня многозначительный взгляд, и хрен знает что плещется на дне этих глаз. Смотришь долго, настойчиво. — Не смотри на меня так, — отвожу глаза и раздражённо цокаю языком. — Как на очередного пациента. Со мной всё прекрасно, я всем доволен. Вот поэтому и не надо было заводить никаких разговоров, помимо работы. Эта кривая всегда выведет нас к выяснению отношений. — Ты же знаешь, что если я начну гнуть, то докажу тебе, почему ты вешаешь мне лапшу на уши. Ещё бы мне не знать. — Давай просто заниматься этой бессмысленной работой. Разрисовывать стену, которой завтра уже не будет, — говорю тихо, но уверенно. В голове будто срабатывает оповещение, что нужно быть аккуратнее. Замолкаешь, но я чую, что это мнимая капитуляция. Вряд ли тебя можно так просто убедить. Ты как зверь со своим чутьём чувствуешь что-то, и тебя со следа так просто не сбить. Когда через какое-то время бросаю на тебя взгляд, твоя футболка в ещё большей грязи, даже лоб и щёки не пощадили твои отрывистые брызги. Не нравится это молчание, лучше слышать, о чём ты думаешь. — Ты такой, блять, чумазый, — слегка усмехаюсь, провожу взглядом по его груди, измазанной шее и отвожу глаза. Я в точно таких же условиях, но действую более аккуратно. Мне ещё домой возвращаться. — Конечно, здесь же краска кругом. А вот то, что ты такой чистенький, мне не нравится. Медленно с хитрой улыбкой подходишь ко мне, поднимаешь ладони, чтобы я видел в полной красе, насколько они грязные, и что ты планируешь сделать. — Только посмей, Тозиер. — Перестань быть таким стерильным. Бесит твоя идеальность. Иди сюда. Сам подходишь вплотную, и я не успеваю среагировать, как опускаешь руки на плечи и проводишь вниз, пачкаешь, любуешься, как ткань пропитывается краской. Глаз с меня не сводишь, и ожидаешь, что я, видимо, впаду в истерику. Хоть как-то взбешусь, и у тебя будет возможность лицезреть мои эмоции. Хочешь хоть каплю прежнего Каспбрака. Которого уже давным-давно нет. Мои психи по поводу того, насколько всё кругом грязно и противно давно пропали. Слишком много грязных вещей я и сам делал за всё это время, но ты-то этого не знаешь. Из всего идеального во мне, разве что, вот эта одежда. — Эта рубашка охуеть какая дорогая, и была подарена мне боссом, — спокойно отвечаю ему, просто констатирую, как факт, ничего больше. Смотрю в глаза и выдерживаю его взгляд. Это просто кусок тряпки, подобное уже не заставит меня дрожать от гнева. Сейчас стою и слышу, как в висках стучит кровь, и дрожу не от того, что рубашку уже не отмоешь, а с того, как близко вижу твоё лицо. Киваешь мне, делаешь искусственно огорчённую мордашку и переворачиваешь ладони тыльной стороной и вытираешь их об мою грудь. — У твоего босса хороший вкус. Ты и его трахал? Снова резкий переход. Снова я не знаю, каким будет твой следующий шаг. Лёгкая улыбка трогает мои губы. Стою и никуда не планирую убегать, не спешу замачивать её очищающим средством и уж точно не спешу дать тебе повод меня вывести из себя. Чёрта с два я покажу тебе, что ты имеешь надо мной власть. Даже несмотря на то, что ноги чуть ли не подкашиваются от твоих прикосновений. Даже несмотря на то, что до скрежета зубов хочу сжать пальцами длинную тонкую шею и впиться губами в бьющуюся венку, ощутить языком вкус твоей кожи и почувствовать, как подскочит твой пульс. Вижу, как участилось твоё дыхание, и опускаю глаза за полуприкрытые губы, такие манящие и жаждущие. — Ты теперь в каждом мужчине будешь видеть моего любовника? Усмехаешься и сжимаешь измазанными пальцами ткань. Приближаешь лицо ближе и выдыхаешь в губы: — На вопрос ответь. — У его жены спроси. Убираю его руки и отхожу на безопасное расстояние. Отвернувшись от него, прикрываю глаза и мысленно пытаюсь посчитать до десяти, делаю глубокий вдох. Плечи и грудь горят там, где были твои пальцы. И эти эмоции снова начинают овладевать мной. То, что я не испытывал уже очень-очень давно. Мне и страшно, и трепетно из-за этого. Моё сердце стучит так быстро, что я не могу забить на это ощущение, всё, что слышу – этот стук. — Тем более, я слишком люблю свою работу, чтобы терять её из-за такой ерунды, как секс. Отвечаю так, как есть, но, блять, совсем не обязан. У тебя нет никакого права меня ревновать, оба это понимаем. Я могу сказать тебе что угодно, наврать, если захочу, чтобы посмотреть на твою реакцию, но с тобой язык не поворачивается приукрашивать или наговаривать. Всё равно ведь увидишь. И, к тому же, мне приятно отвечать честно, пусть рубить иногда с плеча, но быть искренним по поводу того, кто я сейчас, что делал или делаю. Даже если это выставляет меня в невыгодном свете. Тебе я не боюсь показаться грязным или безнравственным, бесчувственным или ветреным. Потому что ты и так знаешь, что это не так. Несмотря на всё моё поведение, которое, казалось, только и кричит об обратном. Где-то внутри ещё есть тот Каспбрак, который верил, что существует только одна единственная любовь для тебя, особенный человек, который не сравнится ни с кем. Но он так глубоко, что я и сам не знаю, жив ли тот Эдди. Наверное, из нас двоих только ты ещё пытаешься его разглядеть. — Я помню, как ты говорил мне, насколько я растрачиваю себя на неправильных людей, — подаёшь голос. — Что это нездорово отдавать всё и не получать ничего взамен. Ты очень злился, когда я уделял слишком много внимания каким-то девчонкам, хотя спустя неделю даже имен их не помнил. Сейчас я намеренно не интересуюсь именами. Мне не нужно что-то, привязывающее меня к людям даже на такую микродеталь. Всё равно ближе, чем одна ночь, не подпущу. Однажды, совсем недавно, один парень представился Ричардом, и мои внутренности словно скрутились в тугой жгут внутри. Нахуй такое. — Я получаю ровно столько, сколько могу вытянуть. Сколько хочу получить. Очень надеюсь, что мой голос звучит уверенно. Я ведь и сам верю в то, что говорю. Почти. Если бы ты не был таким слепым в подростковом возрасте, понял бы, почему я так злился на тебя. Понял бы, что меня кидало от ревности, а моя обеспокоенность была чуть больше, чем просто дружеская. А может ты и понимал всё. Тем не менее, никогда не скрывал своих пассий, как будто назло крутил перед моим лицом, и меня выкручивало от осознания, что ты с ними делал по вечерам или мог сделать. — Хочешь сказать, тебе этого достаточно? Тебе? Подходишь ближе, сокращая расстояние между нами. Опускаю взгляд на твою щеку и вижу капельку краски, фиксирую внимание на ней. Не поднимаю глаза, потому что сразу прочтёшь меня. Не могу позволить этого, ведь последние силы уходят на то, чтобы не протянуть руку и не прикоснуться к твоему лицу. Ты всё равно, так или иначе, переключаешь разговор на личное, всегда заворачиваешь на этот опасный поворот, за которым чаще всего окажется пропасть. — Эдди, ты самый чувствительный человек из всех, кого я знаю. У тебя, блять, слёзы наворачивались от любой милой хуйни. Ты всегда так остро реагировал, когда видел, как другим больно, не мог удержаться, чтобы сделать всё, что в твоих силах, лишь бы помочь. Ты единственный из нас всех, кто подмечал перемены в настроении, даже если мы пытались сделать вид, что всё в порядке. Хмыкаю и опускаю глаза вниз. Всё ещё не можешь принять того факта, что всё меняется, что время не застывает на одном месте, делая наши чувства статичными. Что с годами, когда ты ежедневно усердно вбиваешь в себя мысль о том, что нужно учиться контролировать себя, это может дать плоды. Я через всё это проходил, выдрессировал себя, как собаку, но сейчас глаза так и не могу на тебя поднять. Ты слишком близко. У меня начинает щипать глаза от твоего мягкого, расстроенного голоса, и хочется крепко зажмуриться и отключиться. Не могу выносить тех вещей, о которых ты мне говоришь. Тех, которые я стараюсь забыть каждый долбанный день. Наверное, некоторые собаки просто не поддаются дрессировке. — И я сейчас говорю не только о сентиментальности и доброте. Ты безумно чувствительный. Я помню это в тебе. Когда мы были вместе, ты таял буквально от любого прикосновения. Это не изменишь, не выкинешь из себя. Поэтому я и спрашиваю, как тебе может хватать бесчувственного секса? Жар приливает к лицу, и дыхание сбивает. Ты переходишь на шёпот и касаешься большим пальцем моего запястья, невесомо водишь по нему, поглаживаешь и, бесспорно, чувствуешь, как усиленно долбит пульс. Я не могу вдохнуть. Впервые за всё время я не могу разжать свои лёгкие и сделать полноценный вдох, не могу угомонить сердце, выскакивающее из груди. Опускаешь пальцы вниз и скрепляешь их в замок с моими. И это ощущается так чертовски приятно, что еле сдерживаю стон. Так правильно, что из головы вылетели все оправдания, все отговорки и вся ложь. Я хочу, чтобы ты подошёл ещё ближе, чтобы опустил свои губы мне на шею, хочу, чтобы мой запах перемешался с твоим, а дыхание стало одно на двоих. Стою, как парализованный, и не могу оттолкнуть тебя, хотя это единственное, что мне нужно сейчас сделать. Я как кукла в твоих руках и хочу, чтобы ты продолжил управлять мной. Вздрагиваю, когда ты кладёшь вторую руку мне на поясницу и притягиваешь к себе. Шепчешь на ухо, заставляя сотни мурашек появиться на моей спине: — Если ты планировал что-то мне сейчас доказать, то ты провалился. Обхватываешь губами мочку уха и втягиваешь её в рот. Я распахиваю глаза и отскакиваю на шаг назад. Тяжело дышу и смотрю, как серьёзно, без единого оттенка смеха на лице, осматриваешь меня, запускаешь руки в карманы и приподнимаешь голову повыше, словно любуясь выполненной работой. — Можешь не отвечать на мой вопрос, кстати. Это была безумно глупая идея идти к тебе. Ужасно самонадеянно думать, что такого рода проверку я с лёгкостью осилю. Прикрываю глаза и выдыхаю. Понимаю, что бесполезно как-либо оправдываться, потому что тело подвело меня, как последний предатель. — Я принесу тебе рубашку. Может не такую дорогую, — усмехаешься, — но зато неиспачканную краской. Идёшь в другую комнату, оставляя меня одного на пару минут. Смотрю тебе вслед и ощущаю нелепую благодарность за это. За то, что даёшь мне несколько мгновений прийти в себя наедине. Чтобы я восстановил дыхание и снова включил знакомое мне чувство холода, исходящее от меня. Чтобы снова заставил себя смотреть на тебя ровно. Больше не пытаешься ворваться в моё личное пространство, не стараешься коснуться или спровоцировать на эмоции. Спокойно протягиваешь свою рубашку и уходишь на кухню, чтобы не смущать меня, когда я разденусь. Когда я набрасываю твою вещь, сразу врывается в нос твой аромат. Я чувствую его на своей коже, и ноги едва не подкашиваются. Мог дать чистую рубашку, но предпочёл ту, которая до умопомрачения пахнет тобой, твоим одеколоном. И мне кажется, что ты невыносимо ненавидишь меня, раз делаешь такое, что заставляет меня задыхаться. Любое дело, любая работа подождёт до завтра, поэтому я не выдерживаю и пулей выскакиваю из твоей квартиры. Хлопаю дверью, чтобы ты услышал мой уход. Сколько ни пытайся вести себя, как сволочь, такие жестокие вещи, которые делаешь ты, мне только предстоит освоить. То, как метко и безжалостно ты попадешь в цель, срывая с меня все маски одним прикосновением, заставляет меня прийти в ужас. Но в то же время, восхититься тем, насколько тонко ты видишь суть. Мне никогда в жизни не достичь такого уровня. Ни за что не выйдет проворачивать такое, если я даже самого себя контролировать не в силах. Понимая, что хуже уже некуда, падаю на кровать прямо в одежде. Ты такая безжалостная сука, что мне рассмеяться хочется. Вжимаюсь носом в воротник рубашки и впитываю, дышу тобой в своей, блять, кровати, и ты знал, что так оно и будет. Даже не сомневаюсь, что твоё мудачье лицо сейчас расплывается в улыбке, ведь ты знаешь, что я не устою. Расстёгиваю пару верхних пуговиц, но не снимаю ткань. Не могу перестать видеть твоё выражение, то, как нежно и пылко прихватил языком мочку моего уха, и не могу сдержаться. Выстанываю, разрешаю себе отпустить наружу этот звук, который душил в себе. Закрываю глаза и возвращаюсь мысленно к твоему образу. Так сильно хочется послать тебя, но тянусь к паху, ощущая острое желание накрыть его рукой. Настолько жарко, словно в комнате температура под сорок, и ты настолько бесишь, заставляя меня расстегнуть ширинку и запустить руку в боксеры. Обхватываю стоящий член и выгибаюсь в спине, загнанно дышу, ощущая, как горят щёки и шея. Пронзает это чувство до самого позвоночника, мне настолько хорошо, что даже не желаю осмыслить то, когда в последний раз мне до такой степени было приятно просто удовлетворять себя рукой. Провожу ладонью сверху вниз, размазывая выступившую смазку, и представляю, как твой язык обводит чувствительную головку, надавливает на венку и с упоением заглатывает. Прикусываю до крови губу, чтобы не выпалить твоё имя, хотя это не имеет никакого смысла, потому что ты и так в моей голове. Чувствую тебя рядом так сильно, как никогда раньше, и вскидываю бёдрами, сильнее толкаясь в кулак. Ненавижу тебя. До полусмерти хочу вцепиться в твою шею зубами, причиняя боль, и вышвырнуть из своего сердца, отбросить, как что-то ненужное. Но на деле я так неимоверно нуждаюсь в тебе, что кричать хочется от бессилия. Делаю последний толчок и сжимаю основание члена в ладони, болезненно всхлипываю и так мощно изливаюсь себе в руку, что едва не отключаюсь. Несколько минут тяжело дышу и смотрю в потолок. В комнате кромешная темнота, так как я не потрудился включить свет. Поворачиваю голову вбок, прячу лицо в приятную мягкую ткань и мстительно улыбаюсь. Я не единственный, кому было так же херово вдали друг от друга. Пусть я и спалился почти по всем пунктам, но сейчас знаю, что ты тоже еле сдерживаешься, что, играя со мной и провоцируя, ты сам проигрываешь, несмотря на то, что держишься охуенно. Ты тоже дрожал, когда касался меня, несмотря на профессионально невозмутимое лицо. Вытягиваю руку и медленно, неторопливо вытираю её о твою рубашку, словно широкими мазками оставляю свои следы на тебе. Завтра постираю, но сейчас с неописуемым удовольствием стискиваю в пальцах ткань, пропитываю собой и блаженно прикрываю глаза, засыпаю с мыслью о том, что я, блять, ничему не научился за все эти годы. Однако сейчас, на короткое время, мне настолько легко, будто перерубил тугую верёвку на шее, сковывающую моё тело и душу.