I know this ship is burning but I won’t take you down with me
*****
Сейчас вести себя спокойно сложнее в тысячу раз. День, два, три. На четвёртый я просто не могу не увидеть тебя, потому что грядёт завершающий этап — расстановка мебели. Со дня на день её начнут завозить, а там уже останется отсчёт на часы, прежде чем я завершу свою работу. Прежде чем «отчитаюсь» перед тобой и последний раз совершу окончательную проверку. Удостоверюсь, что клиент доволен. Чем быстрее приближается конец работы, над которой месяцами корпели я, строители, поставщики и целые отделочные бригады, тем меньше я ощущал смысл чего-либо вообще. Смысл не только своего вклада в это, но и всех девяти прошедших лет. Ощущаю, что я ничему не научился, что не вынес урок не из чего, что было мне дано. Сам подгонял, сам хотел быстрее отмучиться с этим заказом, а теперь хоть волком вой, что уже почти финишная прямая. Обычно я радовался, что обустроил очередную квартиру, что перенёс в реальность то, что когда-то было на бумажке или чьей-то далёкой фантазией в голове. По итогам работы я всегда чувствовал себя волшебником, способным вдохнуть жизнь в то, что раньше было просто голыми непривлекательными стенами. Вдохнуть в пустоту уют. Сейчас я не чувствую магию. Не ощущаю прилив энергии и гордости за себя. Мне нравится, как обустроена квартира, я вложил в неё душу, но не могу по-настоящему порадоваться, что это заканчивается. Выдохнуть с облегчением. Кажется, дышать вовсе скоро разучусь. Меня самого пугает холод в моих глазах, в моём поведении. Это как будто не я. Как будто какой-то чужак совершает за меня все эти действия, как заговорённый отвечает на поставленные вопросы и задаёт свои. Но чаще всего молчит. Я прекрасно вижу тебя, даже если смотрю как сквозь. Мне даже не нужно поднимать глаза, чтобы знать, что ты смотришь. Чувствую кожей, всеми поднимающимися волосками на руках, когда ты в одной комнате со мной. Я как будто готовлю себя к неизбежному. В прошлый раз понадобились долгие девять лет, чтобы хотя бы не бросить работать. Сколько понадобится в этот раз? Ты понимаешь, что времени остаётся немного, и тебя это злит. Я знаю, что после всего ты уже и боишься подойти ко мне, не знаешь, что ещё тебе нужно сказать. Ждёшь шаг от меня, а я делаю его, но в обратную от тебя сторону. Не позволяю себе оставаться с тобой один на один, использую строителей, как своих личных телохранителей. Встречаюсь с тобой только, когда они доделывают последние отделки. Когда все выходят из квартиры, и я направляюсь за ними на выход, закрываешь передо мной дверь, перегораживаешь путь и ядовито, почти обижено говоришь на ухо: — Ты что, боишься оставаться со мной наедине? Это не звучит, как вызов. Скорее искренняя обида, почти детская. Будто ранили в самое сердце. Огораживать себя и бояться — разные вещи. Защищаться и бояться — кардинально разные вещи. То ли что-то во взгляде, то ли в моём слишком кричащем молчании его смутило, но он отнял руку и освободил мне проход. В голове будто тикают часы, оповещая, что время на исходе.***
— Ты ведь на меня-то не злишься? Это они поругались, а не мы. — С чего ты взял, что я злюсь? — смотрю себе под ноги, даже не поднимая глаз. — Отмалчиваешься. Я вижу, что ты думаешь об этом. И явно не согласен со мной. Было уже за полночь, когда мы возвращались домой. Совместный вечер у Бев был напряжённый, неприятный, пришлось невольно стать свидетелями выяснения её отношений с Биллом. — Просто я понимаю Беверли, — обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Пока всё ещё прохладно гулять ночью, несмотря на то, что на дворе середина мая. Месяц до твоего выпускного. На улице уже никого нет, слишком поздно. Можно спокойно идти прямо по широкой дороге, не боясь машин. — Ты всегда на её стороне, замечал? — А ты всегда занимаешь позицию Билла. Замедляешь шаг и поворачиваешься ко мне вполоборота. — Что ж, тогда объясни мне то, чего я не замечаю, и в чём мы с Биллом неправы. — Дело не в том, что вы неправы, — как бы ему объяснить, чтобы не звучало по-детски. — Просто вы даже не пытаетесь посмотреть на ситуацию с её точки зрения. — Вот сейчас ты был прямо точь-в-точь Беверли, — чуть улыбаешься и хватаешь меня за руку, когда я, закатив глаза, возобновляю шаг. Мягко останавливаешь. — Нет, погоди, остановись. Что я не понимаю? — Не всегда приятно то, когда за тебя всё решают, ясно? Билл заботится о ней, это понятно. Но она же не инвалид и не дитё малое. Даже, если со стороны кажется, будто она принимает неправильные решения, что облажается, может пусть сделает это? Некоторые ошибки не смертельны, их нужно совершать. Это же её шишки, она должна их набивать и на них учиться. — Он просто слишком её любит, — странным тоном парируешь мне. — Это не значит, что он считает её слабой. — Ты не понимаешь, каково это — чувствовать себя маленьким бесполезным ребёнком рядом с кем-то, кто имеет над тобой такую огромную власть. Замираешь на мгновение и хмуришь брови. Когда ты в чём-то уверен — хрен тебя переубедишь. Если ты сам этого не захочешь. — Эти девчонки травили её, Эдди. Билл — её парень, и, естественно, он вмешался. — Теперь из-за этого они просто проходу ей не дают. Она просила его не лезть, говорила, что разберётся по-своему. Он просто даже не дал ей шанса решить всё самой, не доводя дело до того, чтобы её отца вызывали к директору. Дело в этом, а не в том, что он вступился. И это не первый раз. Даже в мелочах он предпочитает делать всё самому, чем доверить что-то ей. Бев гораздо сильнее, чем кажется, она может постоять за себя. Последние предложения я и сам слышу, как говорю уже тише, с меньшим напором. — Мы сейчас точно говорим о Беверли? — К чему ты это сказал? Медленно подходишь ближе. Заставляешь меня чуть приподнять голову из-за разницы в росте. Чтобы смотреть прямо в глаза, не отводить их, будто я смутился того, что сказал. Потому что я не смутился, я действительно верю в это. — Ты говорил, что тебе приятна моя забота. — Рич, разговор даже не о нас, — напоминаю ему. — А вот и нет. Поэтому ты так и взвинчен и принимаешь всё слишком близко. Я не разрешаю тебе набивать шишки? Улыбаюсь и качаю головой, прикрывая глаза. Как же абсурдно. — Ты бы слышал, как мы звучим со стороны. — И всё же. — Повторяю: разговор не о нас. Складываешь руки на груди и смотришь с прищуром. Слишком умный, чтобы купиться на такой ответ. — Из тебя паршивый врун, Каспбрак. Билл просто не хочет, чтобы хоть что-нибудь случилось с Беверли, чтобы ни одна гадость ни пальцем её не тронула, ни грязным языком не оскорбила. Потому что Билл с ума сойдёт, если с ней что-то случится. И вот это я прекрасно понимаю. — Знаю, что он делает это, потому что… любит её, — тихо, себе под нос. — Очень сильно. — Просто сам видишь, до чего может довести гиперзабота. — Вижу. Биллу нужно это учесть, — кладёшь руки мне на плечи и растираешь их, пытаешься меня согреть. — А мы? У нас всё в порядке? — У нас? — Ты и я. У нас всё в порядке? Глаза глубокие, светящиеся, и мне кажется, что чёрный — самый тёплый цвет, который можно придумать. — Пока мы на равных, никаких проблем не должно возникать. Вроде как, именно так и работает дружба.*****
Тебя нельзя дёргать за хвост и рассчитывать, что никак не отреагируешь. Наверное, если смотреть твоими глазами, кажется, что я тебя дразню, провоцирую своим поведением, но это очень далеко от истины. Игнор ты терпеть не можешь, никогда не знаешь, как с ним справляться. Для тебя легче, если бы я тебя колотил руками и ногами. Это ты принял бы охотнее. Практически ночую на работе, пропадаю здесь всё время. Совершенно нет желания возвращаться домой. Нет желания звонить кому бы то ни было, ходить в клубы или сбросить напряжение привычным способом. После того, как разберусь с твоей квартирой, хочу взяться сразу за несколько заказов сразу. Это сложно, займёт почти всё время, но мне это нужно. Во всей студии безмолвие. Слишком поздно, даже для самых трудолюбивых и амбициозных сотрудников. Или для таких сумасшедших, как я, которые топят себя в работе, вместо того, чтобы научиться, наконец, выдерживать тишину собственного дома. Нехотя всё же закрываю дверь на ключ, когда понимаю, что толку от меня мало. Перед глазами от усталости всё плывёт, и даже, чёрт знает какая по счёту, кружка кофе не помогает. — Я тебе уже говорил, что ты много работаешь? Вздрагиваю, когда слышу за спиной голос. В полумраке холла твоя фигура почти неразличимая. Только лицо ярко выделяется. Бледное, с заострёнными скулами. Даже при скудном освещении офисных светодиодных ламп вижу синяки под глазами. При таком свете они кажутся особенно пугающими. Как и раньше во время наших недомолвок: кто-то из нас всегда не выдерживает первым. — Я ходил к тебе домой, но тебя там никогда нет. Подходишь вплотную и проводишь носом по моей щеке. Тёплый, нежный, совсем не ожидающий удара. Слышу слабый запах алкоголя, и мне становится не по себе. Ты не должен пить. Не я должен доводить тебя до такого. — Зачем ходил? — Сказать, что ты меня достал. Самое удачное время. Самое твоё удачное состояние, чтобы явиться ко мне. Хотя, может именно из-за этого ты и решился прийти ко мне снова. — И поблагодарить за выполненную работу. Такая скорость. Это ведь ты распорядился, чтобы мебель доставили на неделю раньше? Не терпится снова испариться? Об этом ты меня ни разу не спрашивал, с тех пор как появился. Не поднимал вопрос, где я был все эти годы и почему оборвал все связи. Странно, что интересуешься только сейчас. Не считал, что имеешь право на подобный вопрос? Или и сам отлично знал причину? Выпутываюсь из его хватки и подхожу к лифту. Дрожащей рукой нажимаю на кнопку вызова. Буквально в несколько шагов догоняешь и, когда он открывается, заталкиваешь меня туда и нажимаешь на «стоп». Двери закрываются, и лифт останавливается, так и не успев довести меня вниз. Быть с тобой в замкнутом пространстве ещё хуже, чем кажется; выдерживать сложнее, чем хотелось бы. Придавливаешь меня сильным телом и ощутимо хлопаешь по пальцам, когда я тянусь к кнопке. — Твою мать, Ричи, я же на работе. Здесь камеры. Фиксируешь мои запястья, чтобы я не открыл дверцы. Взгляд ровный, чётко сфокусированный. Ты обдумывал всё, что хочешь сейчас сказать. Мне совершенно не страшно, сердце колотится явно по другой причине. Но ты и не пытаешься запугать, просто хочешь урвать хоть минуту моего внимания. — Долго ты ещё собираешься меня мучить? Ты вообще понимаешь, что ненавидеть меня больше, чем я сам себя, ты не сможешь? Если бы речь шла о ненависти. Если бы было так, стало бы в разы проще. — Я не ненавижу тебя, доволен? Сейчас отойдёшь? Вместо этого прижимаешься ещё ближе, и я слышу, как загнанно бьётся твоё сердце. Как будто хочет отработать на десяток лет вперёд. Прямо под стать моему. — Кто ещё кого мучает, — качаю головой и вырываю одну руку, чтобы поправить волосы, лезущие в глаза. Вторую руку позволяю держать. Может, ему будет так легче. — Чего ты добиваешься? — Тебя. Я из кожи вон лезу, чтобы добиться взаимности, и больше не могу выдерживать того, как ты отталкиваешь меня, — перехватываешь запястье поудобнее, и я чувствую, как дрожат твои пальцы. Тебе уже не нужно меня удерживать, я не убегу. Твои слова прибивают меня гвоздями на месте. — Ты думаешь, ты единственный, у кого есть причина злиться? Ненавидеть? Желать забыть? Я, в отличие от тебя, не исчезал со всеми концами. Ты всегда знал, где я и как ко мне обратиться, вдруг что. Ты же просто пропал, ты не думал, каково будет мне без тебя. — Как будто ты лишился чего-то незаменимого, Ричи. Звучит, как пощёчина. Но тогда я действительно так считал. Сколько раз он будет убивать меня, не оставляя ни одного рубца на теле, но исполосовав душу, как мясник? Сколько раз терзать так, чтобы я сам с удовольствием подставлялся под его пытки? Я помню боли больше, чем хорошего, и, тем не менее, всё равно люблю. Это ведь ненормально? Готовность принять его в любой из периодов своей жизни ошеломляет. Всё ещё нет ненависти. Настоящей, о которой я даже мечтаю. Только лишь мнимая её видимость, ничего большего. Проще стало бы мне, если бы на самом деле возненавидел? Или окончательно поглотила бы меня пустота, потеряй я единственное настоящее, что было в сердце? Что до сих пор есть в сердце. — Ты сейчас шутишь, да? — неверяще, будто послышалось. — Мы действительно будем выяснять отношения в лифте? — А что ещё остаётся, если ты шарахаешься любого моего появления? После того, как я тебя поцеловал, ты игноришь меня, как никогда раньше. Тот поцелуй — хуже, чем все твои взгляды, все остальные прикосновения, хуже, чем то, что было в машине. Он рушит всё, что устоялось в моей голове. — Ты же понимаешь почему. Ты понимаешь, к чему всё идёт, насколько всё повторяется. — И какой же выход из этого видишь ты? Не придумаешь ничего лучше, кроме как затащить в кровать ещё какого-то парня, которого даже не знаешь? — Блять, тебе мне об этом говорить. В запале чувств ты даже не обращаешь внимания, как отпускаешь мои руки. Одно движение — и разговор можно прервать. — Ты злишься, что я отношусь к тебе как к ребёнку, что забочусь о тебе, что принимаю решения за нас обоих. Ты думаешь, что эти решения даются мне легко, что я ничего не теряю и ни о чём не жалею. Так хватит вести себя, как ребёнок, и просто признай, что тебе хорошо со мной, прекрати бегать и глушить эти чувства такими нелепыми способами. Он не даёт и слова сказать. Из него рвётся вся боль и обида, накопленная за всё время. Только сейчас я понимаю, сколько злости у него, должно быть, собралось на меня. — Знаешь, что на самом деле было бы по-взрослому? — уже тише, спокойнее. — Перестать делать вид, что ты в порядке. Что твой образ жизни тебя устраивает, что это абсолютно нормально. Перестать врать мне. Поднимаю на него больные глаза. Я, блять, так устал, знал бы он. Хотя, он как раз-таки понимает меня прекрасно. — И потом что? — облизываю пересохшие губы. — Ты с детства знал, что я люблю тебя, и это не помешало тебе съебаться в другой конец страны. «Дружил» со мной, когда знал, что ты мне никогда не был просто другом. Чувствую, как напрягается рядом, даже не моргает. Говорит последнее, что я ожидаю от него услышать: — Ты никогда не думал о том, что я жалею о своём решении? Что вернись я в возраст семнадцати лет, поступил бы по-другому? Даже несмотря на то, что медицина — это всё, о чём я мечтал. — Нет. Я бы никогда не поставил себя в одну линию с твоими мечтами. Я бы никогда не поставил на себя. Уж слишком очевиден выбор. Хочется просто скатиться вниз по стенке и осесть на полу, но неизвестно какими силами ещё стою на ногах. — Так ли очевиден? Отходит на несколько шагов и смотрит чужим, неизвестным мне взглядом. Мне не стоило браться за этот заказ. Я с самого начала это чувствовал, и сейчас, когда смотрю на его измождённое, уставшее лицо, уставшее от нас и моих метаний, понимаю это с удвоенной силой. — Всё, что ты делал эти месяцы… Дело только в твоей любви к работе? Ты поэтому взялся за эту квартиру, которая мне даже не нужна? Сердце испуганно бухает в грудной клетке, и мне кажется, что послышалось. — Это ещё что значит? В смысле не нужна? — Неужели ты реально не понял, что это всего лишь повод? И что-то потухает в этих глазах, каменеет и заставляет меня внутренне сжаться. Нажимает на кнопку, и лифт приходит в движение. Через пару секунд дверцы открываются, и не успеваю я и слова сказать, как покидает кабинку. Когда прихожу в себя, в холле уже никого нет.