Рейв на двоих

Любимая музыка, заставляющая дрожать воздух и барабанные перепонки, и совершенное единение с самим собой — что ещё нужно, чтобы прийти в себя после пережитого стресса? Сегодня Отабек окончательно убедился в том, что был прав, что не обознался и не сошёл с ума, когда решил, что уже где-то видел эту манеру двигаться на сцене, этот ангельский ореол взметнувшихся волос вокруг светлой головы. Этот упрямый и непрошибаемый взгляд на репетиции, даже когда ничего не получается. Это был он. Отабек и раньше считал Юру виртуозом, настоящим гением в технике и пластике танца, но накрывшее в студии Макумары осознание оказалось сильнее простого восхищения. Теперь казалось, будто сама судьба гналась за ним по пятам, преследовала, заманивала в угол. В голове всё ещё вертелось недоверчивое «Да нет, не может быть, откуда бы ему тут взяться», но память услужливо подбрасывала поленьев в топку в виде Юриных рассказов о Лилии, о балете, о Питере. Хорошо, что он ушёл спать, а то делать вид, что всё в порядке, и дальше становилось куда труднее. Танцевал Отабек, как всегда, с закрытыми глазами, просторная комната вполне позволяла развернуться. Только музыка и тело. И полностью отключённый мозг. Ну, он очень старался отключиться, хотя под закрытые веки так и лез навязчивый образ гибкого неземного создания, парящего над деревянным помостом сцены, только декорации вокруг менялись, как слайды цветного диафильма: то огромный светлый зал с зеркалами, то обшарпанные стены третьесортного клуба, то гламурный высокий «стакан» и пилон за плечом… Будто вся жизнь перед глазами, только чужая, не своя. Passing faces on the road Where the hell can we still go? Leaves us open to temptation Отабек тянулся к нему. Взмывал за ним в небо, падал следом на дно пропасти, вытягивал руки, хватался за воздух, вращался, выгибаясь руками и шеей, словно искал ускользнувшую тень, и снова стремился догнать. Гнулся под тугими порогами разливающегося по комнате трека, запрокидывал голову, обхватывал ладонями горло, словно его же история его душила, дрожал всем телом, отдаваясь на волю этой агонии. It's killing me now, It's so hard to breathe… Никогда ему не быть таким, как Юра. С этим надо родиться, это надо принять. А Отабек, наоборот, отказался, ушёл, нашёл себя в музыке, ведь странно было бы, если бы по земле ходили сплошь одни танцоры-гении. Но кто ему запретит просто изредка вспоминать? Вот таким, переполненным невнятными ощущениями и образами, вдали от посторонних глаз. Узнал бы кто, что DJ ALTN ещё и танцует, что бы началось… До конца трека оставалось всего ничего, Отабек успокаивался, притормаживал, потихоньку спускался на грешную землю из своего транса, больше похожего на больную галлюцинацию. Как вдруг от двери раздался хлопок. И ещё один. Алтын даже не вздрогнул — только распахнул глаза и отчётливо ощутил, как все внутренности разом замёрзли и осыпались колючей ледяной крошкой. А затем всем телом медленно, через силу, будто он сам заржавевший механизм, повернулся к двери. Этот Юра галлюцинацией точно не был. Он стоял, подперев плечом дверной косяк, и аплодировал медленно, раздельно, демонстративно. Отабек сглотнул, попятился, неуклюже нащупал у колена комбик и не глядя щёлкнул кнопкой, выключая звук. Отдышаться не получалось, по голой груди текло ручьями, капли пота на лбу щекотали брови, мягкий трикотаж штанов, казалось, жарил ноги заживо. И, несмотря на всё это, позвоночник пробрало могильным холодом, когда он встретил яростный взгляд Плисецкого. И ничего хорошего тот не предвещал. — Юра?.. Что ты здесь… — язык слушался с трудом. — Ты же вроде спать собирался? — Да? А ты у нас вроде под такую музыку обычно отжимаешься, — вкрадчиво и до ужаса невозмутимо начал Юра. — В качалку, бывает, ходишь. И на кахоне почти совсем не играешь. Или я что-то не так запомнил? Фатальной ошибкой перед глазами вспыхнула сцена в ванной, когда Отабек сам — сам! — предложил Юре взять его второй ключ. А он-то думал, что перестраховался. Когда-нибудь эти треклятые ключи-замки подведут его под монастырь. — Я всё объясню… — Даже не сомневаюсь, — его голос начал звенеть, но Юра держался. — Какой разносторонне талантливый у нас диджей, посмотрите-ка. И танцор, и певец, и на гитаре игрец. А? Что скажешь? Взмах руками получился на контрасте нервным, широким, резким, и Отабек сначала услышал посторонний шелест, а затем разглядел у него в ладони небольшой тёмный пакетик. — Что это у тебя? — попытался он сменить тему или хотя бы немного отвлечь акцент внимания с себя. Юра на мгновение замер, уставился на шуршащий свёрток в собственной руке так, будто впервые его видит. Недолго думая, швырнул его на пол и подопнул кедом к стене. — К этому мы ещё вернёмся, — уже открыто прорычал он, продолжая надвигаться, напирать всем телом, как настоящий грозный айсберг. — А ну, иди, поговорим. Пятиться больше было некуда, поэтому Отабек приложил все силы к тому, чтобы выдержать этот сумасшедший взгляд и перехватить бледные ладони, дважды уже просвистевшие у лица в порыве чисто интеллектуальной беседы. — Юра, пожалуйста, не надо… — Что «не надо»? Что «не надо»?! А врать мне в глаза было надо? Совсем идиота из меня решил сделать? К наставнику отправил, спасибо тебе! А что же ты сам не взялся? Я же спрашивал, откуда в импровизации шаришь, а, диджей? Отабек только крепче сжал пальцы на дёрнувшихся запястьях и всё-таки опустил глаза: — Этого никто не должен был знать. — А Зи знает? — Алтын вздрогнул, когда услышал, как надломился Юрин голос, но взгляда так и не поднял, молча покачал головой в ответ. — Почему? Какого хрена? Это такая прям тайна? Ладно бы ты сейфы на досуге грабил или эксгибиционизмом промышлял. Я бы и это пережил! А тут в чём прикол? Блядь, да чего ты всё молчишь?! Стыд и усталость ударили сразу под оба колена. Не в силах больше стоять, Отабек отпустил чужие руки и присел на комбик, сгорбился, облокотившись на колени и уронив голову на грудь. Юра над ним удивлённо затих, но с места так и не сдвинулся. — Ты… ты стыдишься меня, что ли? — бросил Юра так небрежно, будто сам в это не верил, но должен был убедиться. — Или считаешь, что не умею секреты хранить? Зачем тогда вообще звал с тобой ехать?.. — Ты здесь ни при чём, — выдохнул Отабек и закрыл лицо ладонями, с силой нажав пальцами на веки. — Вернее, при чём, даже очень, но совсем не в этом смысле. Между ними снова повисла пауза, зазвенела в ушах, придавила к полу так, что Отабек согнулся ещё сильнее, почти уткнулся в колени носом. По остывающим плечам к пояснице стайкой сбежали колкие мурашки. Сбоку сухо зашуршала джинса: Юра опустился на корточки рядом. Алтын всерьёз ожидал, что его сейчас ударят, но вместо этого ему на горящие щёки легли прохладные тонкие ладони, подняли его голову, проехались по выбритым вискам. Отабек попытался проморгаться, но перед глазами плясали только размытые силуэты, пятна и блики — слишком сильно надавил. — Ну так объясни мне, тупому, что не так? — услышал он совсем близко и неожиданно мягко, хоть и не мог разглядеть выражения лица напротив. Может, дело в полумраке, в который погрузилась комната с наступлением сумерек — Отабек специально не включал свет, чтобы ничто не отвлекало. А может, просто в мыслях было так беспросветно, что застило теперь всё вокруг. Но, наверное, так даже лучше. — Я не хотел, чтобы ты знал. — Знал что? — усмехнулся Юра. — Что ты инопланетный шпион, потому что нормальные земляне такими крутыми не бывают? — Что я тебе завидую. Плывущие акварельные пятна понемногу прибавляли резкости, превращались в очертания комнаты, мебели, Юры. В его почти вдвое расширившиеся глаза, которые теперь казались почему-то тёмно-серыми. Как асфальт трассы после дождя. — Чего-о-о? — прохрипел он и кашлянул в кулак. — Ты, когда тут свои финты крутил, часом, головой не ударился, не? А то давай в больничку съездим. Мир мне не простит, если их обожаемый диджей кукушкой тронется раньше времени. Отабек против воли улыбнулся, тронул большим пальцем бледную кожу на щеке, тут же одёрнул себя. Конечно, он и представить, наверное, не может, потому что не сознаёт до конца, какой он… самородок. Драгоценный алмаз, твёрже которого ничего на свете нет. Юра продолжал покашливать, словно у него першило в горле. И совершенно не знал, куда себя деть: заправил волосы за уши, посмотрел в пол, встал, потряс затекшими ногами, побродил по комнате, дошёл до прихожей. И снова обманул ожидания Отабека — не ушёл, не хлопнул дверью, а зачем-то запер её, подёргал ручку, ударил по выключателю, зажигая верхний свет, вернулся, опять присел на корточки и зашарил ладонями у Алтына между ног. — Ты ч-чего? — опешил Отабек, дёрнув коленом. — Да где он включается? — пробормотал Юра под нос. — Я видел, ты где-то тут кнопку нажимал. — Она сбоку слева, но зачем тебе… — Ага! Снизу щёлкнул тумблер — этот звук ни с чем не перепутать, — и комбик запел приятным женским голосом. Отабек на автомате отметил про себя, что в беззвучном режиме проиграло не больше двух треков. А по ощущениям — будто целая вечность прошла. Юра вдруг подхватил его ладони, сделал шаг назад, заставляя подняться следом, и вытащил его в центр комнаты. — Что ты делаешь? — Давай, у меня сегодня день обучения импровизации. Я, конечно, устал, как скотина, но упустить такой шанс было бы полным… Научи меня, Бек! Отабек застыл соляным столбом, не веря собственным ушам. Нет, Юра определённо не шутил, в ярком свете люстры радужка его глаз снова налилась той упрямой и яростной зеленью, которая мелькала в каждом его серьёзном решении. Но научить его… чему? — Ты меня, наверное, не понял. Я не танцую на публику, вообще никогда. Я в такие моменты не слышу и не чувствую никого, кроме себя. Что я… — Я хочу так же, — отрезал Юра. — Никого не слышать и не помнить на сцене. И просто танцевать, как ты. Научи. — Какой из меня учитель, я даже не танцор. Я не знаю ни что я делаю, ни как это объяснить словами, ни как ещё это можно передать. — Хорошо, — легко согласился Юра. — Тогда просто потанцуй со мной. Отабек всё ещё не смел пошевелиться, в голове почти не осталось связных мыслей, кроме одной: он издевается, что ли? — Юр, не надо, — он снова попытался отнять руки. — Я не могу так… при тебе. — Вот как, — опасно оскалился Плисецкий, и Отабек вдруг понял, что выбора-то ему как раз и не предлагали. — Значит, обо мне ты танцевать можешь, а при мне и со мной — хрен? По-твоему, я не понял, о ком ты думал, кого представлял, когда тут только что змеёй по полу стелился? Чёрт! Вот именно поэтому… нельзя, ни в коем случае нельзя никому это показывать, нельзя позволять касаться его, раскрывать и выставлять самое сокровенное напоказ. Это нечто внутри слишком нежное и эфемерное, чтобы давать потрогать каждому встречному. Но как не поддаться, когда это самое сокровенное сейчас перед тобой вот так ведёт плечами, переступает по ковру мягко, по-кошачьи, и качает бёдрами под новый мерный бит, доносящийся из усилка? Отабек сдался без боя. Сосредоточиться и расслабиться под этим пожирающим взглядом, конечно, было почти невозможно, но, понимая, что просто так Юра теперь не отстанет, смысла тянуть дальше он не видел. Отабек прикрыл глаза и вслушался в трек, в себя, в ощущение натянутых мышц и нервов, которые переплелись между собой в тонкую и пёструю молекулу ДНК. И первый раз на пробу огладил руками воздух вокруг себя. Чувство было такое, будто он посреди скучнейшего делового корпоратива в клубе вдруг вышел в центр пустого зала и начал танцевать. Все кругом пялятся, конечности не слушаются, словно деревянные, и ужасная неловкость накатывает сердитым прибоем, то выбрасывая его на жёсткие камни, то утягивая обратно на глубину и накрывая с головой. Но любую толпу в итоге можно раскачать, вытащить на танцпол, это каждый диджей знает, надо только выбрать правильный трек и в нужном месте бросить дроп. Отабек и бросил: дождался кульминации в мелодии, резко обернулся вокруг себя и выпрыгнул под потолок, прогнувшись в спине так, что чуть не достал затылком до стоп. Но всё же не достал, гибкости не хватало. На мгновение он даже забыл, что вообще-то не один здесь. И вспомнил это, только приземлившись, открыл глаза, огляделся — не задел ли случайно? Юра нашёлся позади. Живой, здоровый, выполняющий тот же элемент, что только что закончил он сам перед прыжком. В груди кольнуло смутное подозрение, что его опять обвели вокруг пальца. Отабек взмахнул руками накрест, Юра через секунду повторил жест. Отабек сделал выпад на одну ногу и перекатился, усевшись на пол, Юра сделал то же самое и оказался с ним плечом к плечу. Алтын увидел достаточно. Он положил ладонь на ковёр, сделав вид, что собирается встать на ноги, приподнял корпус и тут же всем телом рванулся вбок, навалился на зазевавшегося Юру, придавив ему голени и зафиксировав руки, чтоб не брыкался. — Юра, это так не работает, — настолько спокойно, насколько это вообще было возможно, сказал он. — Ты ничему не научишься, просто повторяя за мной. — Да ты чег-о-о, — протянул ничуть не удивлённый, но порядком раззадоренный Плисецкий, ощутимо толкнув его бёдрами и расплывшись в такой сладкой улыбке, что аж челюсть повело. — Я тебя просто дразню, пока не согласишься. — На что?.. — На то, чтобы быть моим тренером. Нет, это точно какой-то бредовый сон. Отабек просто немного перестарался днём: впечатлился, перетанцевал, вымотался и уснул. И теперь видит один тех снов, которые так легко спутать с реальностью, потому что по вискам опять течёт, в горле сохнет, а кончики пальцев покалывает такими желанными прикосновениями. И некого попросить, чтобы разбудили. Вечер плавно скатывался в ночь, плейлист послушно выдавал трек за треком, а парни продолжали вытаптывать гостиничный пушистый ковёр, натирать паркет ладонями, коленями и ступнями — Юра снял толстовку и разулся, когда Отабек наконец согласился попробовать, — и поджигать воздух в комнате удивительно синхронным дыханием. Бездумно повторять чужие движения Юра перестал, но сочинять свои периодически порывался, каждый раз при этом соскакивая с пойманного ритма. Отабек это замечал, снова и снова просил его отпустить свои руки, ноги, тело и настроение, но почему-то простое повторение было совершенно неэффективно. Тогда Алтын вспомнил один приём, который подсмотрел однажды у уличных брейкдансеров несколько лет назад. Душевные оказались ребята, поделились мастерством, ужином и даже позволили остаться на ночлег. А ночью вместо сна травили байки о том, кто где учился танцевать, кто каких знаменитостей успел встретить и кто куда собирался ехать дальше. Тогда Отабек решил для себя, что юг Америки — лучшее место на материке, раз там можно встретить настолько отзывчивых людей, пусть и таких же кочевников, как он сам. Он достал из портфеля свежую чёрную футболку, сложил её вдоль вчетверо и подошёл к Юре со спины. — Э, это чё за игры у тебя такие? — не то возмутился, не то испугался Плисецкий, когда на глаза ему опустилась импровизированная повязка. — Ты слишком много отвлекаешься, — сказал Отабек, стараясь не перетягивать узел и не дёргать светлые волосы. — Основной объём информации человек получает зрительно. А вот когда этот канал перекрыт, то тело, бывает, подбрасывает сюрпризы. Просто попробуй выполнить что-нибудь из своих тренировочных упражнений. Можно обычную разминку, можно старую программу — это неважно. Сейчас тебе надо почувствовать себя в пространстве. И музыку в себе. Готов? Юра в ответ невнятно буркнул что-то вроде «Да фигня вопрос!» и застыл посреди комнаты, растерянно разведя руки. По инерции покрутил головой в попытке оглядеться, но только снова замер в нерешительности. — Ну же, Юр, не бойся. Просто слушай и танцуй. Комбик тактично умолк, давая время собраться. И через несколько секунд с места в карьер взорвался хипповым битом, запел резковатым женским вокалом в почти приказном тоне: All my life I've stepped to the rhythm Of the drums inside my head Longing for the sweet sound of my mama Make them all walk this way Юра ожил и зашевелился, явно вспоминая кусок готового танца — он больше не подвисал в раздумьях, что делать дальше, но всё равно двигался осторожно, воровато, не в полную силу, словно боялся с размаху налететь на стену, мебель или Отабека. — Молодец, — поощрил Отабек, забравшись на кровать с ногами. — Не сдерживайся, здесь достаточно места. Будто только этого и ждал, следующим же шагом Юра скрутился в поясе, выбросил ногу в сторону, согнул её, прижал к опорной, сохраняя момент вращения и… растянулся на ковре в полный рост. Отабек тут же подскочил с кровати, бросился к нему, но тот только выставил руку, типа, «Отойди, не мешай», и продолжил упражнения. Вот так просто. Хотя нет, совсем не просто. Каждое следующее движение словно тянуло Юру к земле, кривило его траектории, плавно и незаметно уводило паркет из-под ног. И, независимо от того, делал он вращения, прогибы, шаги или прыжки, в конце каждого второго или третьего квадрата он неизменно оказывался на полу, тихо матерясь и недоумевая. Усилок продолжал издевательски напевать: But I think about it all the time Tough luck, when, oh, will the days come around Boy I am thinking 'bout it all the time, You'll make them all burn! — Бек, я не въезжаю. Чё за хуйня? Чего я делаю не так? — Ты всё делаешь правильно, — сказал Отабек, подошёл к нему со спины и, ухватив под мышки, помог подняться на ноги. — Нужна практика, вот и всё, тело механически запомнит, как ты двигаешься, когда вокруг ничего нет, и тогда тебе ничего больше и не нужно будет. Не концентрируйся на том, что ты должен делать, просто делай то, что хочется, к чему тянет. Какой толк в советах, которым ты сам не следуешь? Рассудив так, Отабек сделал то, к чему его тянуло уже много часов к ряду, с того момента, когда Юра впервые взмахнул руками на сцене Макумары. Он прижался грудью к его острым лопаткам, аккуратно, но крепко стиснул пальцами его запястья и уткнулся подбородком в изгиб длинной бледной шеи. Ему самому шею пришлось вытянуть, не очень удобно, зато так потрясающе тепло и хорошо, что и чёрт бы с ней, с этой разницей в росте. — Давай попробуем так. На четырёх ногах больше шансов удержаться. Юра заметно напрягся, инстинктивно дёрнул подбородком к плечу, но ничего не увидел и промолчал. Он сделал широкий шаг вправо, Отабек плавно перетёк туда же. Юра выполнил вальсовый переступ и повернулся всем корпусом, Отабек тенью следовал за ним, не сдерживая его движений, но прижимаясь грудью к его спине всё крепче. Они шагали по комнате как один человек, и чем сложнее Юра брал развороты, тем больше это захватывало Отабека. Ему даже начало казаться, что он предвидит, что тот сделает дальше, куда двинется, когда замрёт. — Ты напряжён, — шепнул он Юре на ухо. — Расслабься, я тебя держу. От этой фразы Юра будто закаменел окончательно. Влажная ткань его футболки прилипла к взмокшей груди Отабека, зажатый между ними кругляш монеты на шнурке жёг кожу. Чем дольше они танцевали вот так, одним целым, тем больше казалось, что чужое сердце бьётся не как положено, в грудь, а в лопатки своему хозяину — ему, Отабеку, навстречу. Неубранные светлые волосы, придавленные скрученной футболкой, лезли в нос и в глаза, но Алтын словно не замечал этого, только глубже вдыхал их аромат, осторожно выдыхая Юре в шею и сильнее сжимая бледные запястья. От этой близости веки опускались сами собой, в голове мутнело, в груди тянуло сладко и почти больно, а в штанах жарило, будто в адской топке — того гляди сгорит к чертям. Отабек то ли осмелел, то ли обезумел. Настолько, что решился перестать быть пришитой тенью и проявить себя, поддаться тому, как его самого вела музыка, как он сам чувствовал вокруг себя воздух, вибрации и Юру. Начать вести его за собой. Или перед собой — всё равно. There's a light for you, burning for you Oh, my mama said: «It is burning for you Oh, don't let it go, oh, don't let it it go You'll find a way, baby, make them all burn» Отабек перехватил его ладони, переплёл пальцы и повёл рукой совсем в другую сторону, чем собирался секунду назад. Юра едва заметно вздрогнул и наконец-то ожил: переступал по ковру резвее, рук не вырывал и всё пытался опередить, задать свой темпоритм, но где уж там. Отабек держал крепко, направлял уверенно и улыбался ему в шею тихо, но так счастливо, что не мог разобрать: хорошо, что Юра сейчас этого не видит, или плохо. — Я знаю, что ты надо мной ржёшь, — недовольно буркнул Юра, и Отабек не смог сдержать короткого смешка. — Так, всё, хорош! Поигрался сам — дай другому. С этими словами Юра упёрся в него острыми лопатками, ловким ужом выскользнул из объятий и, перебрав ладонями по голому мокрому торсу Отабека, как-то внезапно оказался у него за спиной. Прижался сам, легко достал подбородком через плечо аж до ключицы, наугад потёрся плотной повязкой о чужую челюсть и ухо. И теперь уже сам вёл, управлял, натурально распоряжался Отабеком, словно куклой, буквально вслепую выталкивая его из центра комнаты куда-то вбок. Если бы Отабек не был таким реалистом, он бы уже был готов поверить в то, что техника живая и способна подслушивать и подсматривать за людьми, когда те этого ждут меньше всего — слишком уж вовремя комбик сменил заводной танцевальный трек на неторопливую чувственную калимбу и этно-барабаны: Feel you get closer now Closer than you’ve been But I need you in my arms, my eyes, My soul, my sunlit skies Алтын почувствовал, как теперь уже его собственное сердце начало биться в диаметрально противоположном направлении. Язык опутала вязкая слюна, когда Юра качнулся в него бёдрами раз-другой, прижался сильнее, зашарил всё ещё на удивление сухими и холодными ладонями Отабеку по влажным от пота груди, бокам, прессу. Затем одной рукой скользнул под резинку его штанов, а второй медленно, будто раздумывая, стянул с глаз чёрную футболку-повязку. Yeah I need you in my arms now Closer than you’ve been I need you in my life, my eyes, My soul, my sunlit skies По рукам опять побежали мурашки размером с кулак. Внутри всё напряглось, задрожало гудящими проводами, внизу живота будто начали тлеть и дымиться раздутые угли. Отабек обернулся, перехватил и сжал Юрину ладонь, уже добравшуюся до самого ценного, и осторожно, почти трепетно дотронулся другой ладонью до щеки, покрасневшей не то от тугой повязки, не то от выматывающей тренировки. Но сейчас Юру это, похоже, волновало меньше всего: глаза заволокло опасной тенью, грудь с нелепо висящей на шее футболкой ходила ходуном, а пальцы ни на секунду не расслаблялись. Он облизнулся. А Отабек был готов поклясться, что собственная левая бровь дёрнулась вверх сама по себе. Got nobody on my mind, go and search my thoughts Only you on my riverbanks Throw my hours on your line, no need to rush Pour my love down to make it rain Только коснувшись икрами прикрытого покрывалом дерева, Отабек осознал, что Юра всё это время планомерно отталкивал его к кровати. — Хорошо, что я душ принять не успел, — как бы между делом выдал тот. — Что? Вместо ответа Юра коварно толкнул Отабека локтем, так что тот грузно рухнул на кровать спиной, в тот же миг оказался у дальней стены, подобрал с пола пакетик, который сам же недавно туда зашвырнул, опять стукнул по выключателю, на этот раз гася свет, и уже через секунду Алтын страдал от жуткого дежавю: Юра диким хищным зверем — уже даже не котом, с котами хотя бы можно о чём-то договориться — медленно надвигался, переступая по покрывалу коленями и ладонями. Отабек так же плавно, не торопясь, отползал назад, пока не упёрся в деревянное изголовье. Нет, он и не думал отступать. Напротив, это была бы слишком дорогая роскошь после всего, что они друг о друге сегодня узнали и увидели. Но хотелось оттянуть момент, понаблюдать, подразнить, как сегодня весь день над ним издевался Юра. Тот уже подполз совсем близко, остановился, приткнув колени ему между ног, наклонился так, что коснулся кончика носа Отабека своим, дохнул ему в губы горячо и прерывисто, и… Just a quick wick, summer flame, burning in the glass Gotta dig down low to stay lit Отабек очнулся, когда сам уже остался без штанов и помогал Юре стаскивать бельё. На языке всё ещё разливалась и перекатывалась терпкая сладость тягучих и чувственных поцелуев, которыми Юра окончательно добил его и без того подточенную за сегодня выдержку. Не в силах терпеть и дразниться дальше, Отабек запустил руку в светлые длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам, сжал пальцы на затылке и притянул Юру к себе, возвращая ему каждый полученный только что поцелуй. Тот не удержал короткого стона в губы, и Отабеку показалось, что эта вибрация ослепляющей молнией прострелила через всё тело. Плисецкий продолжал вслепую гладить, царапать и мять всё, что попадалось ему под ладони: скулы Отабека, его плечи, бёдра, локти, грудь, шею, пресс, край подушки под ним, снова его мокрые плечи, напряжённый живот, налившийся кровью член. В этот момент уже Отабек не выдержал и застонал в поцелуй, а Юра вдруг перестал беспорядочно шарить руками по телу, подхватил его под разведённые колени и рывком дёрнул на себя, так что теперь Алтын лежал на подушке головой, а не поясницей. Вот, вот оно, подумал Отабек, когда разжмурился, чтобы убедиться: да, всё так. В зелёных глазах напротив зажглась та самая дикая решимость, которую он так долго ждал, ещё с их памятного разговора в Портленде. Настолько яркая, что сияла даже в полумраке комнаты, разбавленном одним только холодным свечением экрана ноутбука. И всё равно, пока Юра нервно доставал содержимое пакетика, пока остервенело рвал неподдающийся полиэтилен коробки, пока раскатывал резинку по собственному дрожащему члену, он то и дело бросал на Отабека осторожные взгляды, почти вслух ими спрашивая: «Точно можно? Уверен? Всё нормально? Ты действительно не против? А может, всё-таки..?» И всё, что мог сделать Отабек, чтобы помочь ему расслабиться, чтобы эту его решимость подпитать, — это расслабиться самому, впуская растягивающие длинные и скользкие от смазки пальцы; откинуться на подушках и дышать глубже, когда Юра несмело толкнулся в него в первый раз; подтянуть колени и обхватить его ногами за пояс, чтобы Юре было удобнее, когда он наконец поймал нужный темп и начал входить во вкус, постанывая на выдохе. А собственная колкая и распирающая остро-сладкая эйфория — уже, так, приятный бонус, награда за долгое ожидание и терпение. Crazy can’t stay long and you wanna move fast but Good things, take wit Отабек всё тянулся к нему, хватался, как за спасательный круг, и каждый раз с неохотой отрывался от губ, словно в эти моменты его лишали возможности дышать. Но через какое-то время оказалось, что есть ещё кое-что, что Юре очень было нужно. — Да что ж ты всё от меня прячешься?! — зашипел он Отабеку в лицо, в очередной раз отлепившись от него и приподнявшись на вытянутых руках, навис над ним, суровый и распалённый. — Ты специально? Алтын честно попытался понять, что ему говорят, но вспышки цветов и музыки в голове намешивали такой качественный хаос, что адекватно воспринять сейчас что-либо не представлялось возможным. Он подозревал, что его шальной вид сейчас не внушил бы доверия ни одному нормальному психиатру, поэтому просто молча поднял брови и тихонько выдохнул. — Ты чего морду свою прячешь, говорю? Я ж даже не понимаю, ты от боли стонешь или… или наоборот? Или вообще о ком-то другом думаешь, м? А если ты там щас такую же каменную моську строил, как обычно, клянусь, я тебя убью, придушу вот этой вот подушкой! И толкнулся ещё раз, резче, глубже, сильнее, так что Отабек от неожиданности распахнул глаза и рот, запрокинул голову и глотнул слишком много воздуха, чтобы сдержать рвущийся из тяжело вздымающейся груди гортанный почти что рык. Он не знал, что там в темноте мог разглядеть Юра на его лице, но, кажется, он получил, что хотел: вопросов больше не задавал, скорости не сбавлял, только склонился к нему ближе, лихорадочно целуя куда придётся, и крепко, но аккуратно обхватил ладонью его член и заводил рукой в том же темпе, в котором двигался сам. А через пару минут сначала Юра резко дёрнулся, заскулил и вжался в Отабека изо всех сил, стиснув кулак, а следом за ним и Алтына выкрутило, накрыло искристой чёрной волной и расплескало по коже густым и пряным. Юру только и хватило на то, чтобы осторожно выскользнуть, упасть рядом и подрагивающей чистой рукой обвить Отабека за шею. Тот накрыл Юрин локоть ладонью и снова тихо выдохнул. Глаз открывать не хотелось. Вообще лениво было даже думать о том, что, по-хорошему, надо бы встать, привести себя в порядок, добраться до душа… Но Юра вроде бы задремал у него на плече, снова превратившись в мирного кота, а вылезти из-под него, не разбудив, Отабек вряд ли бы сумел. Он уже почти смирился с мыслью, что отмываться они оба будут уже только утром, как вдруг ему на ухо раздался громкий шёпот, в котором не слышалось даже намёка на сонливость: — Слушай, Бек, а Кристофф ведь думает, что мы — фиктивная пара, да? Отабек повернул к Юре голову и всмотрелся в его умиротворённое лицо: глаза закрыты, брови расслаблены, губы как будто хотят улыбнуться, но сдерживаются. И не скажешь, что всё это время он лежал и обдумывал вот… это. — Как ты узнал? — Да уж не дурак, понял, — Юра приоткрыл один глаз и даже им умудрился выдать такую порцию насмешки во взгляде, что Отабек невольно поёжился. — Вы тогда оба как-то странно себя вели. Ну, его-то я совсем не знаю, но то, как ты вдруг начал ко мне клеиться, на тебя было совсем непохоже. Отабек пожал свободным плечом: — Мы же собирались сделать вид, что придём на сейшен вместе. Но я не был уверен ни в своих актёрских способностях, ни в том, по душе ли тебе это всё. Поэтому, да, попросил Криса поддержать легенду. — Да пофиг, я не об этом. Завтра мы к нему придём — будем поддерживать версию или сознаемся чистосердечно? — А ты как хочешь? Юра задумался, поводил пальцем по чужой шее, этим же пальцем почесал себе нос. — Я не люблю врать, — сказал он наконец. — Но ещё меньше я хочу создавать тебе проблемы. Так что, если диджею Элтону лучше оставаться одному, то я подыграю. — С чего ты взял, что лучше? — Отабек приподнялся на локте и снова заглянул Юре в лицо, теперь уже не такое безмятежное. — Ну не знаю, это вы с Зи перетирали за то, что кто-то там чего-то узнает… — Не бери в голову, это всё ерунда, — перебил Отабек и прижался губами к прилипшей на светлый лоб чёлке. — Не хочешь врать — не будем. Но вот помыться перед сном всё-таки придётся, раз уж ты всё равно не спишь. *** Юра хватал ртом воздух так судорожно и шумно, будто его только что насильно держали под водой. Отабек сидел на кровати рядом, крепко держал его за руку, гладил по спине, но тот всё равно никак не мог успокоиться и прийти в себя вот уже несколько минут. — Я… я тебя разбудил? — выдавил Юра, чтобы хоть что-то сказать, на что-то отвлечься. — Прости. — Да ничего, я почти привык к тому, что ты меня колотишь по ночам, — глухо отозвался Отабек. Или Юре просто так показалось, потому что звуки вообще пробивались к нему как сквозь пару подушек. — Не знал, что ты умеешь в сарказм, — вымученно усмехнулся он в ответ и машинально провёл ладонью по лицу. С чёлки тут же капнуло холодным на нос. Юра осоловело уставился на свою руку и только сейчас осознал, что по лицу течёт. — Это чё такое? — Извини, ты никак не мог проснуться, — сказал Отабек. — Пришлось помочь. — Утопить? — Ну ведь проснулся же. — Да. Спасибо. Наверное, вода и впрямь была идеальным средством против этого грёбаного кошмара, и телепат-Отабек как-то это угадал. Спутанный клубок мыслей никак не желал выстраиваться в логическую цепочку, в горле пересохло так, что было больно глотать, в голову постоянно лезла какая-то чушь, в ушах всё ещё стоял треск и звон, и каждый раз, когда глаза бессильно закрывались, под веками опять взрывалось и полыхало. — Ты куда-то уходил? — прохрипел Юра, не до конца понимая, как это работает, но подозревая, что ему всё-таки не показалось, не в первый раз ведь уже. — Да, спустился в холл за водой. А что? — Дай попить. Шторы в комнате снова были задёрнуты — не разберёшь, ночь за окном или день. Почему-то только после этой мысли пришла заторможенная следующая: что в голосе Отабека ясно прозвучало удивление и озабоченность, а рука, в которой он протянул бутылку, едва заметно дрогнула. — А потом пришёл и увидел… это? — Да. Вода казалась странной — язык не различал ни вкуса, ни температуры, ни даже того, газированная она или нет. Но остатки разума подсказывали, что это вроде как должно смягчить горло, так что Юра упрямо заталкивал внутрь безвкусную жидкость, не замечая сбегавших по подбородку капель. — Расскажи, Юр, — попросил Отабек совсем тихо, словно боялся спугнуть. — Расскажи, что ты видишь. Если тебе от этого станет легче. Расскажи. Как будто это так просто. Попробуй-ка объяснить сон, в котором почти ничего не произошло, но ты за одну секунду такое испытал, что неделю потом ходишь, как пыльным мешком пришибленный. Глупо пытаться скрывать то, что ты не контролируешь, и когда-то он должен был это спросить. Нет, если рассказывать, то не искажённые подсознанием фрагменты, а то, что было на самом деле. Юра длинно и прерывисто вздохнул, скосил глаза на зашторенное окно и начал сухо, ровно: — Это был отчётный весенний концерт. Мы все долго к нему готовились, ждали. Почему-то именно в тот день были проданы все билеты, ни одного свободного места в зале не осталось. Мои родители тоже пришли. Отец никогда не одобрял занятий балетом, говорил, не мужское это дело, и вообще. Вот мать и решила показать ему, чего я достиг, убедить, что он может мной гордиться. Воздух в лёгких кончился как-то слишком резко, голос треснул, Юра сделал ещё глоток из бутылки. Отабек открыл рот, чтобы что-то сказать, но Юра помотал головой и сжал его руку: не перебивай, пожалуйста, я и сам собьюсь. — Первыми, как всегда, выступали мелкие, парами и ансамблем. За ними шли середнячки, стояли за кулисами. Мне тогда было пятнадцать, мы считались старшими, и до выхода ещё оставалось время. Я… я всегда нервничал перед выступлениями, сколько себя помнил, а тут ещё полный зал, родители где-то там, и… я решил, что успею. Юра снова потянулся к бутылке, но на этот раз не от жажды, а просто чтобы сделать паузу. Отабек послушно молчал, вообще всем телом замер, насторожился, даже дышал как будто реже. Только грел Юрины пальцы в широкой ладони. — Репетиционный зал находился в другом крыле, я за пару минут всегда бегом успевал. А в тот раз пошёл пешком, чтобы дыхание не сбивать, не уставать раньше времени. Вахтёрша тёть Люда тогда спросила, по привычке: «К любимице опять? Смотри, не опоздай». Он осёкся на полуслове, тряхнул головой. Причём тут тёть Люда вообще, про концерт же рассказывал. — В общем, к нам в студию однажды пришла беременная кошка. Ну, мы это потом уже поняли. Ясно, что бездомная, сидела под дверью, мяукала долго. Мы уговорили Лилию её не выгонять, а она — кошка то есть — так целыми днями там, под дверью зала, и сидела, музыку слушала. Поест-попьёт и снова возвращается. Ну, мы ей туда коробку и притащили, под гнездо с девчонками оборудовали, чтоб ей, типа, с комфортом лежалось. Быстро прижилась, своей стала. Я всегда к ней приходил, когда грустно или трудно было, а она мурчала в ответ, будто понимала всё. И в тот раз я к ней пришёл успокоиться. А коробка-то пустая. Отабек шевельнул плечом — не то просто затекло, не то снова перебить хотел, но одёрнул себя. Юра допил остатки воды и принялся вертеть пустую бутылку в свободной руке. — Я подумал, может, она рожать ушла. Помню, порадовался ещё, что котята будут, одного хотел домой взять, моей лохматой морде для компании. У меня и в мыслях не было, что она могла… Я, короче, обратно пошёл, добрался до лестницы из одного крыла в другое. И тут грохнуло в первый раз. Он невольно зажмурился, поморщился, перед глазами поплывшими кадрами выцветшей фотоплёнки заплясали сцены того, что он видел, но не запомнил — ни ухватить, ни разобрать, ни избавиться. Только голову повело, как тогда, когда стены вокруг затряслись, но ещё устояли. Руке стало жарко: Отабек стиснул его ладонь обеими своими, почти вырывая его из этого бреда обратно в реальность. — Когда я добежал до сцены, там уже творилось чёрт-те что. Лилия поймала меня у дальней кулисы, хотя я даже не знаю, зачем вообще туда сунулся. Велела мне выводить мелких на улицу, за вещами не возвращаться и что-то ещё, я уже не помню. Никто, главное, не объясняет, что случилось, над головой что-то глухо гремит и скрипит, дети кругом носятся, плачут, никто ничего не понимает. Я пытаюсь эту мелочь собрать в кучу, и тут одна из них вылетает на сцену — чешку она там посеяла или что. Я за ней, оборачиваюсь к залу, а там… там… Последнее чёткое воспоминание встало комом в горле — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Юра попытался проглотить, вернуть в голос твёрдость, перестать шмыгать носом, но его колотило так, будто из крещенской проруби только что вылез: челюсть прыгает, сердце в груди истошно колотится, пальцы дрожат, холодеют. Отабек прижал его к себе, обнял за плечи, словно укутал собой целиком, поцеловал в волосы где-то у виска, прижался сам щекой. И всё гладил его по голове, по шее, по спине, гладил и легко покачивался, баюкая поднявшуюся с самого дна горькую муть в чужой душе. — Ли… Лилия с Яковом д-давно деньги пытались собрать на ремонт, п-просили помощи у властей. Восстановить п-памятник города, культурное наследие… А всем же п-похуй, все и так к-культурные! — Юра заикался и всхлипывал через раз, но уже не мог остановить этот вырвавшийся из самых дальних и крепко запертых закромов памяти поток. — П-потом говорили, что это электрика не выдержала: напряжение ск-какнуло, освещения, что ли, много было или ещё что… И к-коротнуло, рванула будка, п-прикинь? Блядь… По щекам текло горючими реками, скапливалось солёным на губах, грудь сводило нервной судорогой, сдавливая лёгкие, не давая дышать. Внутри всё дрожало и тряслось, словно через артерии и вены цепочка тонкая натянулась — ещё чуть-чуть, и выбьет из сердца эту шипастую ядовитую пробку со звонким чпоком. — Ч-чердак загорелся, весь технич-ческий этаж к хуям, потолок не выдержал. Ты п-понимаешь? Он же на глазах, у меня на г-глазах на них рухнул! И родители где-то там ещё были, не успели выйти — д-двери-то из зала всего две. А я их даже не разглядел. Не успел. Всё просто… случилось. Я ничего, понимаешь, ничего не мог сделать! Мы вытаскивали людей, пока п-пожарные не п-приехали. Всех… всех без разбора засыпало же — д-детей, родителей, учителей. А д-деда… дед в тот день не пришёл, в больницу на п-профилактику попал. И кошку… кошку ту я больше не ви-и-идел!.. Юра рыдал, как тогда: как пятнадцатилетний подросток, который не позволял себе плакать, даже когда было очень тяжело, обидно и больно; как мальчишка, чьих родителей только что задавило сводом его так горячо любимого, пусть и небольшого, концертного зала и которого не пустили к ним, даже когда их вытащили из-под завала. Он выплакивал всё, что накопилось за эти минувшие три года, за каждую мучительную ночь, когда ему снова и снова являлся охваченный огнём чердак, оглушая треском ломающихся старых опор потолка и криками людей под ним. И, пожалуй, впервые не стыдился себя и своих слёз. — Лучше бы я никуда не уходил, — выдавил Юра Отабеку в плечо, когда смог наконец снова судорожно и рвано, но глубоко вдохнуть. — Лучше бы остался с малышнёй, спустился в зал к родителям, лучше бы меня вместе с ними… было бы лучше. Отабек замотал головой и прижал к себе ещё сильнее, беспорядочно целуя Юрины волосы, плечи, руку, которую всё ещё крепко держал: — Нет, не говори так. Это чудо, что ты выжил. А представь, дедушка твой остался бы один? — Он и так остался один, — горько сказал Юра, вытирая ладонью подсыхающие и тянущие солёные следы на щеках. — Я уехал, бросил его там. Тогда это казалось верным решением, и дедушка меня всячески поддерживал. А сейчас… — А сейчас? — переспросил Отабек, когда молчание затянулось. — Я хочу однажды вернуться туда, домой. Обнять деда, потискать кота. Купить квартиру побольше, завести там ещё пару котов, обустроить всё так, как было бы уютно для меня — с бардаком в каждой комнате и целой горой подушек на полу. И холодильником посреди кухни. Отабек вдруг как будто замер, выпустил Юру из рук, отстранился, глянув как-то странно, и спросил явно не то, что собирался: — А… ты говорил, Лилия Барановская больше не преподаёт. Она, что, тоже..? — Нет, нет, ты чё, — зачастил Юра, — бля, да если бы и она тоже… выживших бы ещё меньше было. Она даже пожарными взялась руководить, потому что знала свою студию лучше других. Представляешь, у неё муж умер на руках, а она других ещё после этого спасала. Юра подобрал под себя обе ноги и ещё раз глубоко вдохнул. Получилось почти ровно. Буря внутри то ли улеглась, то ли вырвалась и ушла прочь, оставив после себя саднящее, но долгожданное опустошение. Будто бы и не с ним всё это приключилось, а он просто так, со стороны наблюдал. — Это же Лилия мне помогла сюда перебраться. Поняла, что пиздец мне дома оставаться, подсказала, к кому здесь обратиться, как оформить документы, финансово поддержала… Сказала, что на деньги от страховки она даже стены в коридорах покрасить не сможет, поэтому помогала ими семьям своих ребят. Насколько я знаю, у неё тогда серьёзные проблемы с законниками были из-за… этого всего, но даже не в курсе, чем всё дело кончилось. Это я бы тоже хотел выяснить там, дома. Погоди-ка, — он вдруг осёкся и уставился на Отабека, раскрыв рот, — ты уже спрашивал о ней. Ты, что, её знаешь?! Алтын отвёл взгляд, и в комнате как-то сразу стало ещё темнее, чем было. — Я уже говорил, что танцы — это не моё, я ещё в детстве понял. Пытался, да, увлекался, но получалось слабо, я не подходил под существующие стандарты. А когда-то, много лет назад, в одной питерской студии я увидел настоящего мастера — маленького такого, упрямого. Гибкого, как ивовый прут, и лёгкого, как голубиное перо. С волосами цвета пшена под солнцем и грозным взглядом бойца. Отабек замолчал на минуту, а Юра просто сидел и пытался поверить. Не, да быть того не может. Так не бывает же, ну! — Лилия не выгнала меня из студии, но сказала выбирать: плыть против течения или искать что-то своё. Ну, я и выбрал. Хотя танцевать всё равно не перестал — тянуло. Не профессионально, а так, для себя, для души, для тела. Когда никто не видит. — Да ты гонишь! — не выдержал Плисецкий и хлопнул ладонями по голым коленкам. — Серьёзно, что ли? И давно ты понял? Почему не сказал?! — А что бы это изменило? Юра поворошил в затылке, потёр ладонью плечо, успокаивая гусиную кожу, которой он в один миг покрылся с головы до пяток. Поверить всё ещё было трудно, но почему-то это казалось вполне себе в духе Отабека. — Вот, знаешь, почему я ненавижу, когда ты прав? Потому что ты прав постоянно! Так нельзя. — Ну прости, — чуть заметно улыбнулся Отабек. — Я исправлюсь. Юре так сильно захотелось до него дотронуться, что кончики пальцев вдруг закололо остро и больно. Он уткнулся ему лбом в ключицу, зарылся рукой в растрёпанные со сна волосы на макушке, другой ухватился за дрогнувший бок под мышкой. Спину ему тут же обожгли ласковые жаркие ладони. — Бек, поехали на этот твой рейв? — тихо сказал Юра. — Ты же звезда, как они там без тебя вообще? Отабек будто снова напрягся, дёрнулся назад, но Юра не пустил, вцепился в него мёртвой хваткой, прижался носом к шее, грудью — к груди. — Ты не против? — раздалось над ухом удивлённо. — Я же сказал, что хочу посмотреть. — А как же… — Решим, — перебил Юра. — Ты для меня столько сделал, что я… со Скоттом я разберусь. — Спасибо. Дыхание снова перехватило, но уже оттого, как крепко его стиснул в объятиях Отабек. Господи, как же хорошо и спокойно. Всю жизнь бы вот так просидеть в обнимку, чтоб вся эта непонятная хрень творилась где-нибудь за дверью, за окном, где-то не здесь. Не с ними. — Юр, послушай, — сказал Отабек, взял его за плечи и осторожно отстранил от себя так, чтобы заглянуть в глаза. — Я знаю, что на размышление у тебя было не так много времени, но я бы хотел решить это сейчас, чтобы… просто чтобы знать. Ты поедешь со мной дальше после рейва или нет? Чёрт, он же совсем забыл. Да и когда ему было думать, когда целый день танцевал до седьмого пота как заведённый? А потом ещё и это… Отпроситься у промоутера на несколько дней ещё можно, но совсем разорвать с ним контракт? Юра, как и в прошлый раз, подвис, захлопал глазами, силясь сообразить хоть что-то путное. Но Отабек был настойчив: — Юр, я слышал твои крики по ночам, видел твоё лицо. Держал за руки, когда ты в бреду цеплялся за меня. Я хорошо помню тональность этих стонов. И хочу её изменить. Он протянул раскрытую ладонь. А Юре в щёки ударили кровь и паника. — Бек, я же не ты. Я не певец и не музыкант, — он лихорадочно искал логику в своих же словах. — Я танцор. Я использую музыку для заработка, а не живу ей, как ты. — Тебе и не надо им быть. Но ты ведь не сможешь танцевать под мелодию, которая не нравится. — Смогу! — Хорошо танцевать? — поднял бровь Отабек. — На совесть? Ты же профессионал, так не ври хотя бы себе. Мы оба помним «Флэш» и наши тренировки. — Всё равно смогу, — упрямо проворчал Юра, отводя взгляд. Но по протянутой смуглой ладони всё-таки ударил. — Чёрт с тобой, ладно. Но если я из-за тебя останусь без работы и без денег, содержать нас с дедом будешь сам! — Ты удивишься, — улыбнулся Отабек и левой рукой легко очертил Юрин подбородок до самого уха. А потом скользнул пальцами дальше, и больше Юра уже ничего не помнил, кроме жгучего и тающего ощущения на губах.