Неожиданно. Больно. Красиво. Невероятно сложно.

Арина

      Глаза ели расклеиваются, хотя я спала, наверняка часов десять. Веки очень тяжелые, точно на них что-то положили сверху. Пытаюсь осмотреться и понимаю, что меня перевезли в другую палату: стены приятного мятного цвета, приятный свет сочится из панорамного окна. С наслаждением сажусь, разминая спину и руки. Ничего не болит, кроме ног, которые загипсованы и мешают моему побегу, который я так тщательно пыталась спланировать перед сном, но все-таки отрубилась.       Я совершенно не хочу здесь находиться, не хочу выслушивать эту врачиху, не хочу никаких обследований. Какого хрена вообще происходит? Почему меня тупо оставили здесь, без возможности поговорить с действительно родными мне людьми? Хотя бы с Асей.. Я так по ней соскучилась! Разговор с ней был бы так кстати. Как и с Анной. Я бы о многом с ними обеими поболтала. - Сегодня не будем тогда ее обследовать. Общайтесь! - слышу я в коридоре. Двери тонкие и с окошком, поэтому любой разговор из коридора хорошо разборчив здесь. Пока я пытаюсь разобрать слова и идентифицировать голоса, в моей палате появляется мама. Собственной персоной? Да, вы шутите, блин! - О, ты уже не спишь, милая? - сходу лепечет она, рассматривая меня. - Не сплю, - выдавливаю улыбку. Я зла на них с папой, но все же счастлива, что она пришла. - Я так рада тебя видеть, - она бросает сумку на пол и приникает ко мне. Обнимает меня крепко и, кажется, плачет. Отец не был так рад, как она. - Правда? - Конечно! Видеть тебя живой и здоровой - счастье для нас с папой! - Здоровой? Тогда что я здесь забыла? - вырывается из меня эта дерзость сама собой. - Ну, да, почти здоровой. Потом об этом поговорим! - отмахивается она, пододвигает себе стул и садится, - Расскажи, как ты себя чувствуешь? Как с тобой обращаются? О чем ты думаешь, после всего, что случилось? - О том, что вы запихнули сюда здоровую меня против моей воли. - Я говорю спокойно, но во мне торжествует злость. Слишком много глупых вопросов. - Ты не здорова, Арина. Тебе необходимо лечение. Да, и не знаем же мы, что этот отморозок тебе сделал, - она пожимает плечами, а ее тело передергивает. - Мам, не говори о нем так. - Мне говорили, что случай тяжелый, но я не думала, что настолько, - на ее лице появляется сочувствие и отвращение ко мне. - Какой случай? - Ты защищаешь своего тирана, мучителя и насильника! - Ты пришла поговорить об этом? - Отчасти! Меня это волнует не меньше, чем кого-либо другого. - Тогда знай, что я его люблю. И никто этого не изменит. А вы, перестаньте о нем плохо говорить! Да, было всякое, но если я смогла его простить, то и вы сможете. - Арина, ты знаешь, что у этого явление есть название? Что это не есть норма. Это называется "стокгольмский синдром"! - Да мне все равно, веришь? - Когда ты стала такой дерзкой? Я не узнаю тебя совершенно. Да, мам, я тоже тебя не узнаю! Откуда такая забота и интерес ко мне? Впервые за столько лет! И все, что тебя интересует, это мое психическое состояние, которое какой-то идиот мне приписал, а ты поверила. - Когда жизнь кардинально изменилась, - пытаюсь отвечать спокойно. Она все-таки моя мать, черт возьми. Она молчит с минуту, я тоже, поддерживая неловкость между нами. Потом мама продолжает: - Ты совсем не хочешь со мной об этом говорить, да? - расстроенно спрашивает она. - Я просто понимаю, что не изменю твое отношение к Диме, а слушать о нем плохие слова не настроена. - Пойми меня, я твоя мама. Как я буду хорошо думать о человеке, который отправлял нам фотографии избитой тебя? - меня вроде как должны обидеть ее слова, должна ранить подобная информация, но этого не происходит. Наверное, потому что я понимаю, что это было его изначальной целью, но перестало ею быть. Просто сам факт немножко вернул меня к "началу". - Правда отправлял? Я не видела, как он снимал меня. - Да, папа может показать, - как-то немного с радостью говорит она. Зачем вообще такие фото хранить? А, точно, компромат же. - Жаль, что он не отправлял фотографии счастливой меня. А смотреть я не хочу ничего, не надо мне показывать. - Милая, он же тебе делал больно, почему ты так говоришь? - Я уже все тебе объяснила, мам, - говорю я, а хочется уже просто отвернуться от этой женщины с дебильными вопросами, уткнуться в подушку и спать себе дальше. Но я знаю, что должна поговорить с ней. Хотя бы с ней. - Ладно, я тоже тебе уже пояснила как это называется. А ты-то с детства упертая, - смеется та и гладит рукой по моей руке. Приятно. Давно не чувствовала маминых рук. Тепло. Как в детстве, когда я падала и разбивала колени в кровь, а мама жалела меня и обнимала. Гладила и пыталась успокоить. Это было так давно! - А где папа? - Он работает, как всегда. Я скоро, кстати, тоже побегу, - она виновато улыбается. Черт, я должна с ними поговорить рано или поздно насчет этого. Насчет их работы. Либо можно попытаться узнать все самой, а потом уже предъявить им факты. - Понятно, - делаю вид, что расстроилась, хотя на самом деле я не хочу его видеть. - Кстати! К тебе сегодня приедет Ася. Она безумно обрадовалась, когда узнала, что ты вернулась. Хотела еще вчера приехать, но ты была не готова. - О чем ты? В каком смысле "не готова"? - Зинаида Федоровна сказала, что посещение к тебе вчера было закрыто, так как ты лежала в другом отделении. - Каком? - Психиатрическом, - спокойно, даже не поколебавшись отвечает она. Моя мать запекла меня в психушку, и говорит об этом совершенно спокойно! Какого хрена происходит? - Ясно, - решаю не затевать скандал, чтобы меня снова туда не перевели, а то мало ли. Они на все с отцом, видимо, способны, - а сейчас я где? - В диагностическом отделении. Нужно проверить все органы, кости, голову. Какими бы не стали ваши отношения, как бы ты о нем не говорила, он нещадно бил тебя несколько дней: три, пять, может, неделю? - Одни сутки. Не больше, - отрезаю я, понимая, что мне очень больно от воспоминаний. Я не хочу об этом думать и говорить. - Не поверю. - Твое дело. Я не хочу поднимать эту тему снова, не хочу ничего вспоминать, потому что...блин, просто потому что! - я начинаю нервничать и немного срываться на крик. Это опасно и грозит мне очутиться рядом с сукой Зинкой. - Ты ведь понимаешь, что придется? Мы найдем его и накажем. Тюрьма ему светит, Арина. Тебе придется поговорить с полицией. Меня это поражает, словно нож. В голове начинает гудеть, я слышу слова Димы: "Я тебя заберу!", сердце начинает колоть, а слезы выбегают из глаз. - Я не собираюсь писать на него заявление. Все было обоюдно. - Что? - мама аж подпрыгивает со стула, - обоюдно?! - если бы не стены больничной палаты, она б заорала сильнее. - Да. Я утверждаю. - Дочь, ты с катушек съехала. Тебе не диагностика нужна, а смирительная рубашка и транквилизаторы. Боже, что она говорит? Это самое обидное, что она могла сказать сейчас. И это мать? Женщина, которая меня родила? - Спасибо, - сквозь слезы шепчу я. - Арина, я желаю тебе только добра, - она ставит стул на место, разворачивается и уходит, закрыв дверь. И мне остается только пребывать в шоке, сотрясаясь от плача, вытирая слезы с щек, просто умываясь ими. А перед глазами Дима: то, как он обо мне заботился, как я целовала его, как он кормил меня поп-корном, как я готовила для него. Где он? Что с ним? Я скучаю и страдаю от тоски и боли, прожигающей меня изнутри. А пока я реву и думаю о самом неоднозначном мужчине в моей жизни, появляется медсестра с небольшим столиком на колесиках. Что лежит на нем - не видно, потому что накрыто большой квадратной салфеткой. Да, и потому что я вся заревана, в глазах муть. Я наспех вытираю слезы рукавом джемпера и изучаю действия девушки. - Привет, Арина, - ласково говорит она, - я уберу одеяло и посмотрю на твои ноги, хорошо? Я спокойно киваю, ничего не подозревая. Она же надевает голубые резиновые перчатки, перед этим стянув одеяло с меня, и начинает копошиться на столике, загородив своей спиной мне обзор на него.       Через секунд десять она разворачивается ко мне, наспех протирает ногу ваткой и резко вставляет шприц в ногу. Транквилизатор. Снова.