Даже если треснет земля, даже если кто-то потрясет этот мир, не отпускай руку, которую ты держишь. Пожалуйста, не просыпайся от этого сна.
***
В тот день город был накрыт морозной прохладой. Беспощадно она прокрадывалась в едва освещаемые подъезды, тянулась за входящими тонким леденящим шлейфом, вызывая лишь желание поскорее оказаться в обнимку с работающим на всю мощь обогревателем. Безлюдные вечерние улицы освещались сенсационными вывесками вроде «Только сегодня, два латте по цене одного. Не упустите свой шанс!» и разноцветными таблоидами на входе в очередное уютное заведение, наполненное воркующими влюбленными парочками в одинаковом прикиде или счастливыми семьями с маленькими радостными детишками. Атмосфера в воздухе витала такая легкая, не обязующая ни к чему. Рафинированное воплощение идеального мира, такое далекое от действительности. На пустой улице спального района слабо подавал признаки жизни старый фонарь, звонко трещал и психоделически часто мерцал, словно вот-вот на мгновение ярко вспыхнет и мигом потухнет, расколется. Точно сердце юного парнишки. Двор погрузился в тяготящий мрак. Такой, который в душу некрасивыми кляксами проникает, пятнает все чернильной тьмой, нагоняющей едкую панику и заставляющей почувствовать горький привкус страха на языке. Но ему уже не страшно, ему не привыкать. На крыльце жилого дома сидит, пригревшись в углу, черный котенок: очертания животного почти незаметны, но ярко-зеленые глаза отражают цвет из окна на первом этаже, давая знать о своем присутствии. Жалобное мяуканье вызывает желание запустить существо в подъезд, пусть даже есть риск получить острое неодобрение остальных жильцов дома. Мальчишка тянет шарф на самый нос, скрывая большую половину лица, позволяет себе секундную заминку, но все-таки важится протянуть теплые руки навстречу, несмело хватая черный теплый комок ладонями и прижимая к груди. Все те тянущиеся мерным ходом минуты, составляющий путь до квартиры, сопровождались писком и многократным «Черт, не царапайся». Парень стоит перед входной дверью, переминаясь с ноги на ногу. Считает оставшиеся секунды своей спокойной некогда жизни и жмет на звонок. — Да? Чонгук-а? — слышится женский голос за дверью, и юноша облегченно вздыхает, отвечая тихое «Да, мам». Щелчок замка, и он наконец-то стоит в тепле, при свете с интересом разглядывая котенка. Женщина, заприметив черный комочек в руках сына, укоризненно покачала головой, бормоча об отце, который это просто так с рук ему не спустит. Брошенная фраза заставляет внутри что-то встрепетнуться, липкий страх тянет к нему свои длинные мерзкие руки, навевая сомнения в правильности своих поступков. — Мам, я ведь могу его оставить? — Чонгук почти на шепот переходит, на женщину умоляющим взглядом глядит. Действует безотказно. Младшая сестренка, Роа, выбежавшая в коридор на звуки, принялась тискать бедное существо, получая нагоняй от матери за несоблюдение гигиены. Но остается одно большущее «но». Отец. Чон Чонгуку четырнадцать лет, и его самая главная мечта — уехать подальше из этого места и не возвращаться еще очень долго. То, что приходилось испытывать юноше, — не пожелаешь и злейшему врагу. Оказывается, чувствовать множество изучающих, превосходящих взглядов одноклассников на себе — непостижимо трудно. Двигаться, когда тело испещрено разной глубины ссадинами, порезами, ужасающими синяками и вывихнутыми суставами, — непомерно больно. Раздумывать о светлом и успешном будущем, когда за любое неверно употребленное в контексте слово весьма вероятно получить сломанные фаланги пальцев рук, — безнадежно, удушающе. «Ты сильный», — говорят окружающие, впредь игнорирующие тлеющий живой огонек в глазах Чона. «Ты справишься», — говорят окружающие, инфантильно полагающие, что молодой организм может вытерпеть любую боль. «Терпи», — уговаривает сам себя Чонгук, ощущая разрывающуюся кожу под раскаленным клеймом в сильных отцовских руках и взывая не по-человечески, напрочь забывая о всевозможных окружающих. Надпись «Good boy», теперь расположившаяся на задней части бедра точно под ягодицей, что останется на коже безобразным грубым рубцом, приносящая сейчас чудовищную жгучую боль, размывала границы реальности, затмевала разум, норовя погрузить сознание парня в кромешную тьму. Однако мужчина не давал желаемому осуществиться, нанося очередной удар грязным носом ботинка по и без того травмированным ребрам. Стоя на содранных коленях на холодном грязном кухонном полу, опираясь на исцарапанные локти, он позволяет до жути горячей батарее жечь до мяса мягкую кожу запястий, кажется, намертво привязанных к трубе; стекающая мелкими каплями по искусанным им самим предплечьям кровь смешивается с горькими слезами обиды. Отец сегодня не жалеет от слова «совсем», отыгрывается по полной. Широкий ремень из жесткой твердой кожи хирургически ровно рассекает так и не зажившую кожу на спине, оставляя за собой уродливые кровящие ссадины и распухшие ткани, стремительно наливающиеся иссиня-черным цветом с фиолетовым оттенением по бокам. — П-пожал… пожалуйста, — Чонгук сам от себя в восторге пребывает, ведь смог связать нечленораздельные доселе звуки в единое слово и даже успешно его озвучить. После такого вообще возможно разговаривать? Шивон бесцеремонно сжимает в руке чонгуковы волосы на загривке, вызывая лишь жалобный секундный скулеж. — Ты что-то сказал, недоносок? — парень до дрожи боится последующих любых действий этого тирана, потому молчит, делая хуже себе самому: кулак ударом проезжается по скуле парня. Обычно Шивон не бьет по лицу. Серебряный перстень колко ударяется об кость, стесывая наружный тонкий слой кожи и, к счастью, оставляя только небольшую царапину. Стискивая зубы и превозмогая боль где-то внутри, Чонгук хрипит едва слышно: — Перестань, прошу, — закашливается, ощущая противный металлический привкус во рту. Тьма вот-вот настигнет, застилая собой всю боль, заберет сознание с остатком и, он надеется, освободит наконец от его наземного личного ада. Отец хмыкает, давит пальцами на свежие гематомы на ребрах, наслаждается всей той болью, с излишком переполняющую Чонгука. — Тебе больно? — лицо мужчины «расцветает» в поистине неприятной ухмылке, он только сильнее давит на раны. — Скажи, что тебе больно. Это напоминало какую-то компьютерную игру с затянувшимися сюжетом, обязательно с пометкой восемнадцать плюс и предупреждением вроде «Присутствуют сцены насилия, уберите детей от экрана». Только печально очень, что боль реальная, а персонажи — вполне живые люди. Здесь, увы, нет подсказки для быстрого разрешения ситуации. На языке крутится вопрос, что гложет уже не первый год. За что?***
Чонгук резко подрывается со взмокшей постели, жадно глотает воздух, пытаясь отдышаться, и судорожно сжимает во влажных ладонях черную атласную простынь. Глаза бегло рыскали по комнате, чтобы удостовериться, что за ним никто не наблюдает. Он в комнате абсолютно один. Все в порядке. Дрожащими руками темноволосый тянется к прикроватной тумбочке, кое-как хватаясь за стакан с прохладной водой, как за спасательный круг. Сознание навевает дурацкие мысли, темные силуэты перед глазами, противный звон в ушах. Чонгук знает, что он в комнате абсолютно один, Чонгук знает, что это всего лишь галлюцинации. Он кричал во сне? Кажется, в квартире больше никого кроме него нет, иначе его бы услышали, прибежали сюда, назвали отбитым на голову и «какого хуя ты тут посреди ночи разорался, блять». Всевпорядкевсевпорядкевсевпорядке. Стоит гулу в ушах притихнуть порядком, как Чон слышит аккуратные постукивания по двери в комнату. Ключ лежит на все той же тумбочке, и впервые за всю свою недолгую жизнь парень жалеет, что он решил закрыть дверь в комнату на ночь. Раньше, в своем родном доме, в дни, когда не было никакой опасности и угрозы для его славной радостной жизни, Чонгук не испытывал острой потребности в подобной преграде от остального мира, позволял ночью к нему вбегать сестре или всполошенной напуганной матери, которые поистине не понимали причину его чуть ли не ежедневных бессонных ночей, прерываемых неоднократными кошмарами. Ватные ноги отказывали держать исхудавшее тело, потому, кое-как пошатываясь, он придерживается одной рукой за стену, ища малейшую отдачу от неодушевленной поверхности в случае его краха. В замочную скважину получается попасть с четвертого раза, а дернуть ручку, к счастью, только со второго. — Ты кричал, — выпаливает сонная девушка с взлохмаченными черными, как смоль, волосами, без какого-либо стеснения проходя в комнату абсолютно незнакомого (имя не в счет) ей парня и удобно располагаясь на краю огромной кровати. В ее руках две чашки ароматного терпкого кофе — это Чон замечает только после благополучного возвращения на кровать, обессиленно сваливаясь тяжелым мешком с костями и кровью. — Кружку держи, — парень обжигает ладони, крепко сжимая посуду в ладонях и игнорируя точечное жгучее покалывание на коже от мимолетного прикосновения пальцами. — Чонгук, — собственное имя из чужих уст звучало весьма непривычно, — я не стану давить, ведь мы даже не знакомы толком, но если однажды ты попробуешь выговориться о том, что тебя гложет, тебе станет легче, — Юнджи заправляет выбившуюся прядь за ухо, отпивая горячей темной жидкости, что дублирует и парень. Наличие в его комнате сейчас постороннего человека никак не напрягало, пусть этого человека он видел всего второй раз в жизни. Пить кофе, заваренный кем-то, кто баристой из кофейни не являлся, посреди ночи на одной кровати в сопровождении верного друга молчания — нормально, будто так ежедневно случается. За эти десять минут Чонгук так и не проронил ни единого слова, но почти допил достаточно вкусный, оказывается, кофейный напиток. — Спасибо, — за чашку горячей жидкости на ночь, за единственную фразу, оказывающую огромную поддержку, пусть и негласную, за не напрягающее молчание. Одного слова более чем достаточно, чтобы передать весь тот заложенный на деле смысл. Юнджи слабо улыбается, говоря тем самым неозвученное «Ничего, со всеми бывает». — Знаешь, если постоянно думать о том, что ты живешь в компьютерной игре, то жизнь покажется такой интересной, — парень на это только усмехается грустно, издавая непонятное «н-нэ» в ответ, чем вызывает звонкий заразительный смех у девушки. Чонгук даже позволяет себе слабую, но искреннюю улыбку. Мозг заполняет мысль о том, что они с Юнджи бы подружились, наверное, не будь парень таким хмурым, закрытым и постоянно молчаливым, как говорили ему остальные. Рассказать кому-то о причинах беспокойных ночей, его ежедневных кошмаров.. кажется невыполнимым. Страшно. Его не поймут, засмеют, а этого он допустить не может. Чонгук разучился доверять людям, ведь понял губительность подобных решений. Но что он делает сейчас? Он впустил в комнату, где спал, постороннего, разрешил расположиться на своей кровати, позволил напоить из чашки, в которой быть могло что угодно, и даже сказал целое слово. С девушкой Чонгук вчерашним днем не пересекался, ведь после утреннего инцидента с тем странным парнем — вторым соседом и братом Юнджи — темноволосому пришлось ехать в университет, в который чудом посчастливилось попасть посреди учебного года. То, что он будет учиться, а не сидеть без дела целыми днями, радовало, пусть даже мысль об обширной толпе студентов, тяжелых изучающих взглядах на себе и, возможно, новых знакомствах особенно сильно угнетала в первые часы размышлений, когда Чон был еще в Корее, но сейчас отношение к этому стало проще. Оказывается, не так страшен черт, каким его рисуют. Юнджи не уходит всю оставшуюся темноту, отговариваясь сильным желанием спать и «Моя кровать в одиннадцати метрах от твоей, а еще твоя просторнее, так что ляг на другой край, если думаешь, что я собираюсь тебя душить во сне подушкой», а Чонгуку удается заснуть лишь к рассвету, когда утренний ясный свет уже прокрадывался сквозь темные плотные шторы. Девушка действительно, судя по всему, не собиралась никого убивать, раз спала так крепко — Чон даже завидует.***
Шум бесконечно гоняющих в разные стороны машин под окнами, великолепно слышный через открытую форточку, не позволяет поспать на пару минут дольше положенного, пробуждая ранним утром не только темноволосого с привычными гнездом на голове, но и девушку, которую Чонгук не ожидал увидеть и утром у себя в постели. По законам фильмов обычно на утро все куда-то магическим образом пропадают, оставляя главного героя обиженным и расстроенным, но в реальности, видимо, это работает далеко не так. — Жив? — слышится хриплый после сна голос девушки, которая присаживается на кровати и лениво чешет макушку, где волосы больше подобны кокону, нежели человеческим волосам. Юнджи не спеша оглядывает комнату, подмечая идеально расставленные предметы интерьера и развешенные строго от светлого к темному цвету толстовки на напольной вешалке. Перфекционист во всем, что ж. Чонгук, пока та не видит, скользит незаинтересованным взглядом по открытым участкам чистой кожи, иронично усмехаясь мысленно. Его кожу расписывают затянувшиеся грубые рубцы и едва пропадающие синюшные отметины. Парень поступает опрометчиво, когда, не обращая и малейшего внимания на свою пижамную одежду — оверсайз футболку, открывающую предплечья и шею, и какие-то спортивные штаны — встает из-под одеяла и направляется к шкафу возле противоположной стены. До ушей доносится максимальное непонимание и удивление, выраженное в «Еб твою мать, что с тобой произошло вообще?», а затем звучный шорох атласного постельного белья и тихие шлепанья ступней по ламинату. Чонгук ужасается мысли, что все, так тщательно скрываемое годами, сейчас кому-то видно как на ладони. Хочется запереться где-нибудь в ванной и тихо по-девичьи истерить. Юнджи не пытается прикоснуться, это безусловно радует, однако тщательно изучающий взгляд неприятно обжигает кожу, словно Чон и правда держит руку в полуметре над костром. Парню даже смотреть не нужно, чтобы вспомнить каждый шрам и многочисленные окольцовывающие запястья бурые отметины от наручников и прочих изысков сумасшедшего педофила. — Можно.. — Нет. Чонгук натягивает первую попавшуюся под руку толстовку с длинным рукавом и поспешно покидает комнату, откуда по пятам за ним следует черноволосая. Встретиться в коридоре с братом Юнджи — весьма неожиданный поворот сюжета. Парень окидывает двоих скептическим взглядом и выдает просто лучшую фразу этого года: — Ого, ты такая шустрая, сестренка, — язык заплетается, а сказанные слова вступают в перепалку между английским и корейским, создавая вкуснейший салат с великолепным названием — «Пьяный Мин Юнги трезво оценивает ситуацию». То, что светловолосого зовут Юнги, Чонгук слышит от матерящейся девушки, что яро пытается затолкнуть брата в свою комнату и параллельно извиняется перед Чоном за сложившуюся ситуацию. Уже на кухне Чонгук позволяет себе позаимствовать немного из единственной стоящей на полке пачки кофе, заменяя напитком последующие и завтрак, и обед, и ужин. Проблема не в деньгах, у парня их всегда было с излишком, пусть даже он и жил в таких себе условиях; физически он не мог осилить больше одной тарелки рамена в день, то ли от проблем со здоровьем напутствующих, то ли от банального нежелания восполнять силы, как делают это все нормальные люди. После того самого происшествия, что подкосило не только всю семью, но и Чонгука с особенным извращенным удовольствием, любая имеющая некогда смысл надежда тлела, меркла, оставляя парня совсем одного, самого на себя. Мама умерла, когда Чону исполнилось пятнадцать. Роа, что младше парня всего на два года, наивно полагала, что это все шутка, отрицала действительность и тщетно делала попытки зацепиться за угасающую надежду на спасение. Шивон ходил совершенно отреченным, пытался держать лицо перед «щенком», не давая повода усомниться в себе; даже тут отец вел себя как чертов эгоист, в действительности погибая душевно каждый раз, когда взгляд цеплялся за оставшиеся картинки, напечатанные в красивых рамках фотографии с любимым лицом. Чонгук совершенно ушел в себя. На многочисленные, без умолку поступающие от тех же ровесников вопросы о его моральном состоянии ответ был один. Все в порядке, я справлюсь. Копошиться в собственной израненной душе, оказывается, невыносимо.