***
Тэхён резко вдохнул, словно проснулся от ужасного кошмара, оторвал голову от пола и принял сидячее положение, хватаясь дрожащей ладонью за грудь. От жары и исходящего от тела горячего воздуха белоснежные локоны превратились в мокрые сосульки волос, рубаха насквозь пропиталась потом, прилипая к телу. Сердце в груди колотилось, как заведённое, едва не разорвавшись от такой сильной потери энергии. Любой другой чародей, оказавшись чуть слабее Тэхёна, умер бы от такого мощного ритуала. А вся абсурдность состояла в том, что маг не собирался переселяться в какую-то бедную служанку, это получилось совершенно случайно. Древние шумерские жрецы хорошо обучили Тэхёна обряду урушдаура, когда он был учеником в одной из деревень алых магов в Южном Междуречье. Урушдаур позволял перемещаться в тела живых существ на короткое время или же оставаться в них навсегда, но Тэхён не любил обращаться к этой магии, поскольку она сильно походила на вуду и требовала много жизненных сил. Весь обряд был довольно тяжёлой ношей, и обучался ему Тэхён практически насильно. Чародей родился и вырос в Месопотамии, в величественном городе Ниппур, что омывался животворящими водами реки Евфрат. Его отец был сильным жрецом, которые не подчинялись власти царей до тех пор, пока магов не начали массово истреблять, посчитав, что они слишком долго живут и имеют очень много могущества. Отец едва успел сослать его в тайную деревню алых магов, когда в Месопотамии начали истреблять жрецов. Деревня отделялась сильным магическим барьером и не была обнаружена смертными, мечтающими истребить последнего мага и войти в историю, как король Уотердипа, который якобы истребил последнего дракона. Однако, с магами этого так и не случилось, потому что подобных тайных поселений в мире было пруд пруди, и Тэхён побывал в большинстве из них. Он выжимал из этих мест все знания до капли, желая изучить как можно больше заклинаний и опробовать все виды магии. Чародей-кочевник добрался и до Уотердипа, пытаясь отыскать заветную скважину знаний. Но, увы, эта земля была настолько сильно пропитана кровью и болью сотен убитых драконов, что ни один чародей не смог бы возвести на ней тайное поселение. Помимо этого землю подпитывало какое-то старое проклятие, которое набухало внутри и вот-вот грозило разверзнуть землю. Тэхён чувствовал это каждый божий день, и готов был уйти уже давно, но внезапно встретил двух драконов, живущих в горах. И одним из них оказался водный — вид, который даже маги считали истреблённым. Чародею пришлось задержаться, а потом как-то прижилось. К урушдауру Тэхён прибегал крайне редко и только по необходимости из-за сложности ритуала и тёмных воспоминаний, живущих в его сознании по сей день. Несмотря на то, что прошли уже десятки лет с тех пор, как он ещё юнцом ступил на путь чародея, Тэхён всё равно помнил всё в мельчайших деталях. Если ученик был признан древними жрецами подходящим, то следующие три года он проводил в так называемом «погружении», целью которого была подготовка отделения души от тела. Процесс включал сложную технику телесных и умственных «упражнений», абсолютного послушания его «мастеру», который истязал его морально и физически. Когда подготовка заканчивалась, то искали жертву. Именно «жертву», потому что в большинстве случаев действо можно было едва ли назвать добровольным. Никто не желал, чтобы в его тело проникал совершенно незнакомый человек. После обряда ученик считался свободным и мог уйти, чтобы самостоятельно устроить свою жизнь. «Жертву» обычно похищали из деревень простых смертных крестьян, «готовили», и доставляли в место, где должен пройти обряд. В идеале, похищенный человек должен был быть как можно старше, но не настолько, чтобы смог противостоять волей этой чёрной магии. У молодых людей сознание было ещё не столь окрепшим и постоянным в теле, а потому легче подавлялось «гостем», решившим переселиться в тело. Но если «жертва» была слишком молода, то могла не выдержать длительного периода «подготовки» с жестоким обращением, необходимым для отделения души от физического тела. Когда пред Тэхёном с головы перепуганной до смерти избитой девушки сняли чёрный мешок, по его телу прошла дрожь, и он едва не заплакал. Но ему было необходимо провести ритуал, чтобы его самого отпустили и перестали истязать, называя это учением. В этот раз сильным проводником для ритуала послужила частичка магии, которую он случайно оставил на теле Чонгука в виде ожога, не сумев вовремя сдержать свою силу в порыве чувств. Как бы сильно чародей не хотел оставить Чонгуку что-то на память о себе, он не мог просто уйти. Эта частичка не исчезла бы и ожог бы не прошёл, пока слуга не перестал бы испытывать чувства к Тэхёну. И в итоге она рано или поздно могла убить Чонгука. Чародей собирался внедриться в птичку или даже крупное насекомое, подобраться к спящему Чонгуку и аккуратно вытянуть из него остатки собственной магии. Кто же мог подумать, что слуга расхаживал по замку с какими-то девицами поздней ночью. Девушка оказалась не из робкого десятка, и её сознание сильно взбунтовалось. Она отказывалась принимать гостя и изо всех сил вытесняла его дух из своего тела. И когда Тэхён понял, что у него не так много времени, то закрыл глаза и оставил последний поцелуй, пытаясь вернуть Чонгуку все чувства и эмоции, которые слуга когда-то заставил испытать самого чародея. Пока он целовал его, то мог видеть его мысли, трогать их, колоть пальцы об их острые концы. Он увидел, как слуга проговаривает каждую ночь, закрывая глаза: — Я не люблю тебя, — глотая слёзы, надрывно шепчет Чонгук. — Я обожаю тебя навеки. Я не хочу тебя, но просто не могу без тебя теперь существовать. Кажется, только одна молния могла бы излечить меня от этого, просто уничтожив, — скулит брюнет в пустоту своей коморки. — Прощай. Оставайся. Или уезжай, но только не смей думать, что я не страдаю. Что не буду страдать в будущем и забуду тебя. Только это одно может заставить меня ещё больше страдать. Моя любовь, моя жизнь, моё сердце. Сбегай, но можешь убить меня перед уходом. Поцелуй так вскружил Чонгуку голову, а сам Тэхён балансировал на тоненькой ниточке над пропастью и, если бы он хоть на секунду ошибся или поддался чувствам, то сорвался бы и полетел вниз, тем самым навсегда оставаясь в теле служанки. Сила его чувств была настолько сокрушительной, что сознание девушки могло не просто уснуть, а лопнуть и раствориться. Но он смог сдержать себя и вытянуть из Чонгука свою магию, которая приносила сплошь одни беды им обоим. Он покинул сознание бедной служанки, миллион раз извиняясь перед ней, будто бы она хоть что-то сможет понять. Нет, она не вспомнит, как билась в клетке своего разума, не в силах вернуть контроль над телом. Она ничего не поймёт, как, наверное, и сам Чонгук, который теперь сможет жить дальше. Тэхён надрывно вздохнул, потянувшись к кувшину и налив себе ещё гадарского вина, заранее подготовленного для того, чтобы промочить горло после тяжёлого ритуала. Он не понимал, что вдруг стряслось с его, казалось бы, беспечной жизнью. Чародей утратил свою изощрённость, утратил суетную обаятельность, потерял магическую защитную скорлупу. От страданий того же Юнги (или своих?) пропало чувство юмора. Ему так сильно хотелось всё это обратно. Пусть всё приходит к нему так же легко, как и раньше. Но почему-то он заранее уже знал, что ни шиша не вернётся, по крайней мере — сейчас, пока он не покинул эти земли. Тэхён и дальше обречён на муки совести и беззащитность, которые возникли в его жизни вместе с появлением чернявого мальчишки из прислуги. Чародей отставил бокал, поджал ноги и обнял колени, чуть покачиваясь, утыкаясь в них и позволяя себе бесшумно пролить три слезинки. Только три. Первая — за их первую встречу, вторая — за время, проведённое вместе, и третья — за прощание. Он понял, что Чонгук не пойдёт за ним. «Сбегай, но можешь убить меня перед уходом».***
Ближе к церемонии бракосочетания Чонгук начал сильно переживать за Чимина, потому что внезапно его самого разжаловали от «слуги принца» до «прислуги по кухне». Особых причин такому приказу не было, да и кто будет всё разъяснять обычной челяди? Приказали — выполняй. Волнение возросло в тот момент, когда Чонгук перестал встречать принца в одиночку. Чимин всегда находился под стражей, которая не позволяла приближаться, не то, что словом перекинуться. В покоях жила принцесса, а самого Чимина отводили на несколько этажей выше и запирали в комнате с одним входом и выходом. Чонгук несколько раз ночевал за углом в надежде, что стражники задремлют, и он сможет пробраться, дабы поговорить с принцем, но всё было тщетно. Гвардейцы отличались от обычных тем, что их доспехи были позолоченные, а это значило лишь одно — особая охрана, которая стережёт покои самого короля. Но почему их приставили к Чимину? Что такого могло произойти? Чонгуку никак не давало покоя и то, как принц выглядел. Он сильно исхудал, на губах виднелась маскируемая ссадина, под глазами появились синяки, а на лице растерянность и, казалось, вселенская тоска вросла в его взгляд. За день до церемонии Чонгук смог договориться со слугой-чашником, что подавал еду на одном из приёмов. Пришлось отдать свои последние накопления, но Чон одолжил сюртук прислужника и вышел один раз вместо него. Казалось, всё это было проделано зря, потому что он находился слишком далеко от Чимина. Принц же, заметив своего друга, взглянул на него так, словно Чонгук был последней твердыней спасения в этом мире. Чимин указал взглядом на дверной проём, ведущий в сторону балконов. Слуга всё понял и, возвращаясь после подачи блюда, ловко юркнул за угол, прижимаясь спиной к стене. — Прошу меня извинить, — отложив столовые приборы, Чимин встал из-за длинного стола, а ножки громко проскрипели о паркетный пол. — Мне нужно отлучиться. Мало кто из придворных обратил на это внимание, продолжая вести светские беседы. Один из хмурых стражников двинулся следом, но принц притормозил громилу, что был на голову выше и раза в три шире его самого. — Я сам в состоянии посетить уборную, — прошептал Чимин так, чтобы услышал только солдат, нависший над ним огромной тенью. — Или вы хотите, чтобы я объявил об этом на весь честной народ? Что солдат королевской гвардии меня на горшок водит? Гвардеец, явно не желающий слыть пред сослуживцами нянечкой принца, опустил глаза, едва кашлянув, и отступил, принимая стойку смирно рядом с пустым местом принца. Нервно усмехнувшись, Чимин быстро засеменил к коридору, хватая Чонгука за руки. — Слушай меня внимательно, — проговорил принц, глядя в глаза слуге, точнее своему единственному верному другу. — Ты должен покинуть дворец, слышишь? — Что вы такое… — Перед свадьбой все будто с ума посходили, в том числе «его святейшество» мой старший брат, — голос принца заметно дрожал, а лицо стало бледнее, чем обычно. — Он ищет людей, которые знали о моих побегах и помогали покидать дворец, понимаешь? Тебе грозит опасность, они придут и будут допрашивать тебя. Они допрашивают всех, а ты мой приближённый слуга. — Но… — Нет, — Чимин с силой сжал чонгуковы запястья так, что уже причинял боль. — Завтра. Будет такая суета, что никто не заметит, как ты пропадёшь, а когда хватятся — будет поздно. Пожалуйста, Чонгук, — в глазах принца застыли слёзы. — Он казнит всех, кто мне помогал. Если я увижу тебя на эшафоте, то мне нет смысла оставаться в живых. Ты мой друг… Единственный, кому я могу верить. — Милорд, — Чонгук не заметил, как его голос предательски задрожал. — Н-но… К-как же вы? Он заглянул Чимину в глаза, и в них увидел всё ту же доброту, что принц проявлял по отношению к Чонгуку с самого детства, именно она придавала смысл чонгукову существованию. Но вместе с добротой — безмерную, тоскливую усталость. Ту, что означала: утомлено было не тело Чимина, без сил осталась его душа. — Ничего уже не изменить, — губы принца сжались в узкую полоску, а по лицу было понятно — выгорел. Смирился. — Ты ещё можешь быть счастливым, но ты никогда не будешь счастлив в этом гнилом месте. Не то что счастлив, ты и живым не будешь. Ты меня понял? — Д-да, — не удержавшись, Чонгук кинулся на шею принца, крепко прижимаясь и зажмуриваясь. — Простите мне эту наглость, милорд. Благодаря его любопытству Чонгук открыл для себя новый мир. Если бы он не был слугой этого принца, он бы никогда не познал, что такое дружба, любовь, волшебство. Всё благодаря Чимину, и у Чонгука надрывалось сердце от своей беспомощности. Он ничего не мог сделать. Единственное, что он мог пообещать Чимину — остаться в живых. Он был беспомощен ровно настолько, насколько беспомощна муха, попавшая в паутину. — Прощай, друг мой, — прошептал принц, сжимая слугу в объятиях. — Коль не свидимся больше. — Я не знаю, как сказать «прощайте», милорд. Серовласый, заслышав шаги, быстро затолкал в карман друга три серебряных столовых ложки, которые преждевременно ловко стянул со стола. Затем резко оттолкнул Чонгука, да так, что тот ойкнул, ударившись спиной о стену и тем самым еле оклемавшись от нахлынувших чувств. Чимин двинулся из-за угла, чуть не врезавшись в стражника, которого, видимо, отправили вслед за принцем. Брюнет, еле удерживаясь на ватных ногах, побежал вглубь коридора, попутно стаскивая с себя сюртук. Его сердце бешено колотилось, а разум затмевала паника. Чонгук впадал в истерику и не знал, что с этим делать. Он вернул чашнику сюртук, натянул свою пропотевшую рубашку и под подозрительными взглядами стражников стремглав рванул в свою коморку, запираясь и сползая по двери. Из последних сил пытался привести своё взбудораженное сознание в порядок. Не то чтобы Чонгук боялся смерти, ему просто ещё было, для чего жить. Он очень многого не попробовал, нигде не побывал, не нашёл своего места даже тут, во дворце, прожив в нём большую часть жизни. Следующая ночь прошла для него в полном бездумии и белой пелене на глазах. Он не понимал, что ему делать дальше, потому что покидать дворец не входило в его планы. В голове зароилась дюжина мыслей, несколько раз он поднимался и открывал сундук, чтобы собрать свои вещи, но тут же захлопывал его, потому что не мог позволить себе этого. Чонгук не мог бросить принца, но на кону стояло ничто иное, как собственная жизнь. За судорожными размышлениями прошла вся ночь. На рассвете он попытался обо всём забыть и приступил к работе, в день королевской свадьбы все окончательно потеряли разум. Оно и ясно было, не какой-то там бал или приём, а союз двух крупнейших государств, сотни приезжих гостей с разных уголков мира, пышный праздник и много работы. Снующие туда-сюда слуги, портные, повара, повсюду крики, недовольные дворяне, переполошившаяся стража. На кухнях нечем было дышать, а жарко было настолько, что с Чонгука сходил уже седьмой пот. В послеобеденное время, поймав момент, когда никто не накидывал ему поручения, Чонгук ускользнул с кухонь и помчался в свою комнатушку, подпирая дверь ветхим стулом. Руки предательски дрожали, по спине от страха то и дело пробегала холодная дрожь. Стерев со лба пот и нервно почесав мокрый затылок, он принялся заталкивать свои вещи в мешок. В какой-то момент ему казалось, что он принял решение, но уже спустя некоторые мгновения накатывала истерика и он хватался за голову, сбито дыша и пытаясь избавиться от липкого панического страха. После того странного поцелуя со служанкой что-то произошло с его разумом. Ему перестал сниться чародей, ожог на ключице начал быстро заживать, а тело окончательно стало пустым, словно трухлявый пень. Не хотелось ни пить, ни есть, ни спать, порой даже жить. Теперь Чонгук не знал, куда себя деть, места не осталось даже во дворце, куда он всегда мог вернуться. Может быть смерть на эшафоте была уже и не таким плохим исходом для него? Лишь бы всё это уже закончилось. Размазывая по щекам слёзы, Чонгук весь окостенел при звуке громоздких шагов и звона доспехов. Раздались тяжёлые удары по двери, которые заглушались ударами сердца в ушах. Час пробил.***
Повозка чародея тихонько поскрипывала, белоснежная лошадь взмахивала гривой и фыркала на потускневшего Тэхёна. Он аккуратно тянул за уздечку, не слушая распри животного. Сердце тихонько постукивало в груди, но по мере приближения к заветному Мёртвому перекрёстку ускорялось. До полночи оставались считанные минуты. Чародей знал, что никого не дождётся, но соврал бы, если бы сказал, что не было ни единой искры надежды в его душе. — Тш-ш, милая, — потягивая за уздечку, он притормозил свою вьючную. — Посидим немного на дорожку, да? Вытащив из сумы на поясе кусочек сахара, он протянул лакомство лошади. Она с удовольствием начала им хрумкать, отгоняя хвостом мушек. Тэхён потрепал животное за ухом, затем обошёл нагруженную повозку и взобрался на край, подтягивая ногу ближе к себе. Он грыз соломинку и смотрел на тёмно-синий горизонт: солнце садилось прямо за дворцом, от чего было чётко видно его контур. Во всех окнах и балконах ярко горел свет сотен свечей, и даже настолько далеко можно было расслышать гул празднеств как в городе, так и в самом замке. Покачивая ногой, Тэхён взглянул на музыкальный инструмент, что давно пылился у него в вещах. Он раз за разом перевозил его с собой, но так ни разу и не сыграл. Это была испанская виуэла, которую ему подарил один перекупщик магических диковинных предметов за океаном. И Тэхён бы уже давно выкинул этот, казалось бы, никому ненужный хлам. Только вот виуэла была бы явно против, потому что инструмент имел свою душу. Стоило чуть подпитать его магией, он начинал сам лить мелодию. Инструмент едва походил на лютню, но имел совершенно иной звук: обладал тем же резонаторным корпусом, шейкой и коробкой с колками. Струны, обычно от трёх до шести, крепились к круглому выступу на нижнем крае корпуса и приводились в колебание пальцами музыканта. — Чего в тишине сидеть, — пожал печами Тэхён, касаясь виуэлы и воздействуя на неё своей магией. — Что скажешь?The Civil Wars — Dance Me to the End of Love
Лошадь в ответ лишь фыркнула и в своей обычной манере взмахнула гривой. Инструмент издал один звук, затем второй, третий. Струны начали двигаться и складываться в мелодию, которая звучала в голове чародея до этого. Он помнил эту песню, услышанную в одном из кабаков на пиратском острове. Он помнил, как две пиратки танцевали под неё, страстно касаясь друг друга и едва не поедая друг друга взглядами. Тогда он мог только позавидовать такой огненной любви. Ноги покачивались в такт мелодии, слова касались губ. Тэхён начал пританцовывать, сидя на повозке. Воспоминания сами проносились у него в голове: первое знакомство, яркая невинность, маленькие пухлые губы слуги, дрожащие при виде чародея. Каждая встреча была особенной, пусть даже Тэхён скрывал это всеми силами. Чонгук был простым и добрым, он искренне влюбился в магию и волшебство, увидев, насколько это может быть прекрасным. Он не злоупотреблял чувствами и знаниями, он просто любил и хотел быть любимым в ответ. Маленький одинокий слуга, брошенный всеми, но не растерявший при этом свою невинность и чистоту. Не только Тэхён показал ему этот волшебный мир, но и Чонгук открыл глаза чародею на многое. На искренность чувств и внезапность порывов. Убедил, что слишком рано чародей поставил крест на людях и их желаниях. Тэхён привык оставаться для всех тайной, приходить и уходить, но почему же только сейчас он ощущал стыд? Его душу разъедало чувство несправедливости, неправильности своих поступков. Ему впервые за долгую жизнь было стыдно оставаться тайной. Уйти, не раскрыв себя настоящего в ответ на такие глубокие и сильные чувства простого человека. Он опустил ноги наземь, слезая с повозки и обнимая себя в медленном покачивающемся танце. В прощальном. Маг закрыл глаза, чувствуя в них влагу, потому что пробила полночь, но на горизонте никого не было. В этот момент Тэхён с горечью признавался самому себе: сколько бы ещё не пришлось пройти миль, преодолеть расстояний, а он уже никогда не сможет забыть Чонгука. Невозможно забыть того, кто раскрыл новые чувства и эмоции, будто разноцветный антука над головою. Летней ночью, когда будет идти тёплый дождь, или суровой зимой, когда большие пушистые снежинки будут тихо лететь вниз, или в минуты своего гордого одиночества Тэхён будет понимать: те мгновения любви больше не повторятся. Ни в его жизни, ни в жизни Чонгука. И всё, что теперь останется от этого мрачного места и человека — это воспоминания. Воспоминания ведут и составляют Тэхёна. Ведь жизнь это не только обычная часть реальности, которую люди и чародеи берут и проживают. Всегда внутри есть что-то самое сокровенное и ценное, заставляющее испытывать то, что нельзя подтвердить никакими достоверными взглядами и аксиомами. Пожалуй, это и была самая глубокая нота внутреннего звучания обычного человека с короткой жизнью. Нота мага, способного прожить больше двухсот лет, теперь же была похожа на человеческую благодаря слуге. Для некоторых людей именно эта нота и воплощала всю жизнь. Эти фантазёры жили воспоминаниями, своими и чужими, цепко держались за них, как за единственную опору в своей сырой жизни. Интересно, теперь и Чонгук будет таким? В чём же была их сила? Кем были они с Чонгуком в прошлом? Были ли они чьим-то воспоминанием? И станет ли всё, что между ними было, чьей-то мечтой, которая изменит жизнь? Но жизнь меняет не время. Люди сами меняют её — так, как подсказывают их чувства… Песня подошла к концу, виуэла затихла. Тэхён в тишине окружающего его леса замер, всё ещё обнимая себя и тихо нашёптывая: — В танце до конца любви… Когда слёзы начали срываться с подбородка и падать на воротник, он пришёл в себя. Шмыгнул носом, вытер лицо полами бежевой накидки и выдохнул. Двинулся к лошади, хватаясь за уздечку и крепко её сжимая. Чародей словно бы стоял перед дверью и не мог повернуться назад, тогда как сердце безумно умоляло о ещё одном взгляде, одном мгновении. Но Тэхён знал, что, не бросив взгляд назад, он тем самым скажет: «Я никогда тебя не забуду». Повозка скрипнула. Не справившись с эмоциями, Тэхён на мгновенье обернулся, вглядываясь в очертания дворца. Ноги подкосились, сердце в груди пропустило много ударов, из глаз градом покатились слёзы, ноги дрогнули, и он тут же рухнул на колени, сжимая пальцами траву. На горизонте мелькал тусклый фонарь, а ещё спустя несколько невыносимо длинных мгновений появилась чернявая макушка несущегося со всех ног Чонгука.SYML — Where's My Love?