Металлический

      С того вечера в трактире проходит неделя. За это время Купер занимается выполнением таких первостепенных дел, как покупкой личных вещей, встречается с Джорджем и воюет с трактирщиком за жильё. Итого из полученных в ломбарде денег у неё остаётся ровно четыре фунта, пять шиллингов и тридцать два пенса. Деньги уходят быстро.       Ева думает о переезде. Необходимо было найти комнату с водопроводом и даже, возможно, маленькой кухней где-то вблизи Сити. В трущобах она оставаться больше не хочет. На то было несколько причин.       Первая и, пожалуй, самая важная — в трактире не было туалетов и душевых. Вернее, нашёлся один сортир — выгребная яма в глубинах первого этажа, к которой Еве было попросту мерзко подходить. Вторая — нужно было электричество. Телефон стремительно разряжался. И третья — от смрада трущоб зверски тошнило. А от всех тех грязных слов, которых Купер успевает услышать долгими вечерами за ужином, хотелось вешаться.       К чистоте Ева относится с особым трепетом — сотрудники местной бани удивленно хлопают глазами, встречая одну и ту же посетительницу каждый день, на что Купер только пожимает плечами — будь её воля — мылась бы каждый час. Целых семь шиллингов и десять пенсов уходят на парфюм. Купер и раньше следила за тем, чтобы от неё пахло приятно, потому и сейчас не скупится на что-то хорошего качества. У Евы мелькает мысль, что, плюнь она на это и, купив первую попавшуюся же воду, окружающие бы стали чаще видеть в ней проститутку.       — Ну, откуда-то пошёл же этот стереотип, — говорит себе Ева, рассматривая цветастые бутылочки. Взгляд падает на тёмно-бордовую. — Хоть что-то хорошее, — выдыхает она.       Хотя, это была не единственная радость. Новый знакомый Джордж подвернулся очень удачно — он старается всячески поддерживать Купер, хоть и не знает о проблеме, а ещё как-то раз вскользь произносит, что она напоминает ему его дочь.       — Она сейчас за городом с матерью. Живут в небольшой деревне ближе к югу, — Джордж выдавливает из себя першащий смех. — Да, бедная моя Зоуи, ей нужен отпуск.       Джордж Миллер — простой заводской рабочий, имевший жену, пятнадцатилетнюю дочь и множество знакомых в сфере погорелых театров. Откуда появлялись последние, мужчина искренне не знает, но зато не брезгует рассказывать Еве о семье и побольше.       — У нас всего лишь одна книжка в доме, мне даже самому смешно, — как-то говорит Джордж. Он выпивает вторую пинту пива и явно настраивается поболтать.       — Библия? — тянет Ева.       «Сто процентов — она».       — Детские сказки, — отвечает Джордж. — Мы — атеисты.       После этого Купер начинает относиться к мужчине несколько по-другому. Она слышала и предполагала, что люди из прошлого были очень набожными, но что же заставило всю семью утратить свою веру? Ответа Ева не знает, но Миллер начинает заслуживать уважения.       — Удивительно. И какие? — Купер очерчивает пальцем изгибы кабацкой столешницы.       «Нужно будет поискать библиотеки», — отмечает про себя.       — Немецкие. В переводе, — Джордж даже как-то выпрямляется, чеканя каждое слово. Видно, что горд. Ева быстро смекает — видимо, перевод достать сложнее, чем оригинал. — Сказки братьев Гримм. И ещё парочка каких-то старинных. Про бобы.       — Про стебель, что ли? Который ещё в небеса растет.       — Не эта, — Джордж отмахивается своей большой тяжёлой ладонью. — Там про то, как мальчик и девочка ели стебли бобов, стали умными и много разного узнали. Девочка потом, вроде, ушла в страну, где никто никогда не страдает.       — А мальчик?       — Не знаю. Они не заканчиваются. Наверное, потому что народные, — Ева думает, пилит взглядом фасоль в тарелке.       — А почему они не ели сами бобы?       — Там говорилось, что в бобах живут души умерших. «Так можно мать свою или отца съесть», — дословно цитирует Джордж.       Очаг в трактире есть, пусть и небольшой, как говорит разбирающийся в пабах Миллер. Он горит слабо, надрывно, и заставляет тени вокруг плясать в безудержном танце, опрокидывая посуду, разливая пиво, поглощая людей. Внезапно восприятие мира становится детским, давно забытым, как те времена, когда Ева ещё верила в нечисть. Сейчас же, вместе с холодной расчетливостью и любовью к киберпанку в сердце Купер осталась только фантомная тяга к сказкам, не более. Ева всё сваливает на отголоски прошлого.       Сегодня народу в трактире немного, а потому в воздухе застывает совершенно другая атмосфера; недалеко от стола Купер сидит женщина, которая пьёт одну пинту пива битый час и каждую минуту содрогается в истошном кашле. Тени танцуют быстрей, они — манящие любовники сладострастия, что разливаются в матовой жидкости портера по столу, огибая блеск убогой посуды и женских пальцев.       Еве кажется, что скользкие нити теней касаются её спины, очерчивают изгиб позвоночника, бедёр, костяшек на пальцах. Что-то скользит по скуле, придавливая. У теней трактира длинные руки — дотянутся до чего угодно, чтобы обжечь холодом испарений миазмов. Это пугает и называется проявлением доминации.       Ева поворачивает голову в сторону больной — женщины там уже нет. Вместо неё — пустая пинта, капли крови на столешнице, тёмный угол.       — Я завтра не смогу встретиться, — Ева поворачивается к Джорджу. — Хочу пойти к Хуго.       — Знаешь, как дойти?       — Посмотрю по карте.       Джордж допивает всю пинту, у Евы на дне ещё четверть. Кружки со стуком опускаются на стол.

***

      У Евы не наблюдалось никаких алкогольных пристрастий. Раз уж на то пошло, то с Джорджем она выпивает всего три раза: в день знакомства, в субботу и вчера. Может быть, всё дело в реакции организма на неизвестный продукт или трактирщик Хенкофф всех наебал, разливая своим клиентам разбавленную мочу, но в любом случае — голова на следующее утро не безумно, конечно, но ощутимо так болит. К несчастьям Евы — душ спасает не так, как излюбленные таблетки, последних же в Лондоне нет.       На часах стояло без четверти три. Будильник Ева вечером не ставит, а из-за выпитого алкоголя умудряется проспать. Хотя, не так, чтобы смертельно — к пяти она должна быть на месте. Паб на Сильвер-стрит был открыт сутки напролёт, а про Хуго ходили слухи, будто он здания не покидает. Так что — есть надежда найти его на лавке ещё более-менее трезвым.       Паб встречает Еву неожиданной заторможенностью; жизнь в нём кипит, но шуму не создаёт. Всего людей в нём немного: несколько посетителей, измазанный в румянах палочник-бармен.       «Не самое удачное время для приватных разговоров»,  — замечает Купер.       Хуго сидит в самом дальнем углу. На столе перед ним стоят три пинты пива, заставляя Еву криво усмехнуться. Хмельной — язык без костей, но в сознании, почти идеально. Проходя через весь зал Купер успевает заметить на себе пару косых взглядов. Мозг быстро смекает — здесь люди знакомы всем налицо.       — Вы — Хуго Вессер? —  спрашивает Ева. Старик кашляет, прочищая горло.       — А кто спрашивает? — хрипит он. Купер успевает заметить, как Вессер стряхнул газету со своей скамьи — видимо, до этого активно её изучавший.       — У вас свободно?       — Не помню, чтобы кто-то здесь сидел, — Хуго хлебает портера. Липкая жидкость течёт по его усам. Купер приземляется на скамью напротив, замечая, что в пабе стало в два раза тише.       — Это — «Панч»*?       — «Титбитс»*, — ответил Хуго, кидая взгляд на газету. — Отборное дерьмо.       Ева легко скривилась. Манера говорить у старика была, видимо, особо резкой и грубой, к такой надо привыкнуть.       — Этот плебей Ньюнес смачно пудрит всем мозги. Если ты правильно ответишь на его вопрос, то получишь работу редактором, вы знали об этом? Неслыханная щедрость!       — А что за вопрос?       Пиво Хуго отдавало кислым скотским запахом. Пара капель со стуком упали на стол, тотчас же заливаясь в разрисованные разными непотребными надписями щели. Одна из них рассуждала о актуальности эмансипации, другая заверяла о малых размерах достоинства бармена.       «Какие контрасты», — взгляд скользнул дальше, складывая буквы в слова. Занимательно дело, однако — читать чужие шалости.       — Молчание намного ценнее пустого разговора. Всегда слушайте паузы, а не только слова… — сказал Хуго, словно бы обращался вовсе не к Еве. Он встрепенулся. — А теперь послушайте: «Кто, по преданию, был удержан на горе Иде за гвозди сапог?»       Ева моргнула.       — Что?       — Ваше выражение лица олицетворяет всех поклонников Ньюнеса. Однако ж, плут ещё тот.       — Что это за вопрос такой? Не случайный набор слов? — Хуго засмеялся.       — Как вас зовут? — спросил он. Ева думала секунду. Лучше она скажет ему настоящее имя, чего таить? К тому же — над псевдонимом лучше хорошо подумать.       «Интересно, фамилия Ривз не будет сильно выделятся?» — она усмехнулась.       — Ева Купер.       — Выпьете?       — Откажусь, — Хуго тряхнул своими медвежьими плечами, после чего неожиданно стукнул кулаком по столу.       — Портера! — завопил он. Мальчик, до этого дремавший недалеко от старика, вскочил и принялся вилять между сбродом в пабе, протесняясь к барной стойке. Несмотря на раннее время, народ начинал вваливаться в питейные заведения. Удивительно, ведь ещё несколько минут назад здесь никого не было.       — Это всё та компания, — Хуго заметил, на что обращает внимание Ева и, видимо, догадался, о чём та думает. — Просто говорите тихо, и они не станут слушать.       Купер кивнула. Какое-то время они сидели молча; Хуго пил пинту, а Ева рассматривала толпу. Какие-то новоподшедшие проститутки в ярко раскрашенные лицах скакали к толпе бедламских пьянчуг, видимо, узнавая в них знакомых. Они смачно целовали щёки друг друга и обменивались приветствиями.       Мальчишка, тем временем, поставил перед стариком ещё две пинты пива. Хуго издал смешок.       — Ужасное пойло. Процеженный сок.       — Тогда зачем пьёте? — спросила Ева. Хуго снова рассмеялся. Его голос сильно скрипел.       — А зачем вы едите отходы? Курите скверный табак? — сказал он. — Потому что нам это нравится. Никогда не забывайте о зверской природе человека. В нас всего хватает — и дерьма, и сахара, — Хуго поднял кружку над головой и, кивнув, отпил больше прежнего — выпьем за жизнь!       — Так что же терзает вашу душу, раз вы решили прискакать в самое дно трущоб?       Ева наклонилась к старику поближе, взглядом цепляясь за серые глаза немца. Пальцы Купер скользили по липкой столешнице, останавливаясь на особо глубоких рубцах повседневности.       — Вы знаете что-нибудь о независимых организациях, проводящих лабораторные исследования? — Хуго усмехнулся. Как точно и одновременно слишком расплывчато.       — Я много чего знаю. Смотря, что вам нужно. Частные клубы, может быть — опыты над людьми? Или акушеры? — ему было смешно. Не каждая девушка спрашивает о таком. Он ставил на то, что она — золотоискательница, возможно — хочет в Телему*, но чтобы искать в Лондоне лабораторию? Зачем.       — Скорее, независимое сообщество с трезвыми взглядами на жизнь, — Ева достала пачку сигарет, подпалила одну. Хуго молчал.       — Хотите там работать? — наконец произнёс он.       — Да, — это было так очевидно? Ева хмыкнула и очередной раз затянулась, стряхивая пепел куда-то на грязный пол.       Немец задумался. У него были на примете пара организаций, но какая могла бы подойти этой девушке? Ева курила, сидела нога на ноге и ёрзала постоянно на одинокой плоской скамье — это всё перед ним. Переживала.       — Вам нужен доктор Барлоу. Он в последнее время зашевелился, собирает людей непонятно для чего. Пошлите визитку по адресу Хаттон Гарден, семьдесят три — это ближе к Вест-Энду будет, сукины они дети — договоритесь о собеседовании. Как знать — может, вам повезёт, — старик откинулся на спинку скамьи. Ева кивнула.       — Спасибо.       — Вы же понимаете, что это — тёмный бизнес? — спрашивает Хуго. Купер напрягается, подсознательно зная ответ.       — Почему?       — Почему? — Вессер наклонился ближе, обдавая Еву запахом спитого пива. — Потому что город давно уже гниёт. Лондон, — сказал Хуго, — жестокий, как проклятье уличной девчонки… Совсем как вы, кстати — милая у вас мордашка.       Пальцы скользили по столовым рубцам. Они были кривые, утратившие всякий смысл и необходимые этому месту ради поддержания авторитета паба калибра распутного. Множество объявлений для желающих потешить своё самолюбие и обратиться к дамам «особым», счастливым устроить оргию в сортире и заразить вас чахоткой. Дальше — слова о Христе и «Повешанье века»*. Желании убивать. Пить. Играть на кларнете.       Купер встаёт, дёргается от очередного громкого восклицания толпы. Слышатся песни, народ безбожно хмелеет. Ева тушит сигарету, запахиваясь в длинное чёрное пальто.       — А вы знаете ответ? — спрашивает она, замирая. Хуго вопросительно смотрит на Купер. — На вопрос из той газеты.       Вессер переводит взгляд на стол.       — По преданию, в обувь с торчащими гвоздями одели святого мученика, кто ещё шёл за Богом. Да только… — он стучит указательным пальцем по дереву, — всякие ходят слухи, мисс Купер. Ева опускает взгляд.       Дерево хранит историю, оно глубокое и сильное, пропитанное пивом и исцарапанное кривыми буквами. Ева читает одну из надписей: «Ваш бог мёртв».

***

      Из заведения Купер сдувают смешанные чувства. Мысли крутятся, словно в тщеславной рулетке, проносясь мимо с библейской скоростью или застывая веками на месте. В голове уже давно царит бардак, невозможный, поглощающий и настораживающий своей ненормальной сумбурностью, но всё же имеющий с себе три ясные вещи.       Первое — нужно послать визитку доктору Барлоу и применить всё свое женское очарование — Ева сардонически усмехается — чтобы получить у него работу. Второе — убраться из этого болота трущоб. Если предположить, что работу Купер получит, то Ева не сможет каждый день бегать марафоны до лаборатории Вест-Энда.       — А если же нет — то у меня хотя бы водопровод будет, — общественные бани были ещё тем весельем. И дикостью, конечно же; Ева неловко вздрагивает, вспоминая, как пару раз обнаруживала, что за ней подглядывают. Скользкая змейка стыда и омерзения скользит по позвоночнику, такое лучше забыть.       Взгляд цепляется за часы на столбе, необходимо несколько секунд, чтобы понять, какой сейчас час. Всего лишь пять с половиной, Ева просидела в баре около получаса.       «Время идёт быстро», — думает Купер. Не самый приятный факт, учитывая то, что у неё, вообще-то, каждая минута на счету. В конце концов, Ева находилась в Лондоне уже больше недели. И если время в будущем течёт так же, как и здесь*, то за неё там, наверное, волнуются.       Родители заметят не сразу, Еве почти двадцать один, она живёт отдельно и созванивается с ними где-то раз в полторы недели, так что пока что ещё всё в порядке. Но позже — что они подумают, узнав, что их дочь пропала без вести? Хорошо, что другие не узнают.       В том, что мать с отцом никому из своих ближних и дальних родственников ничего не растрещат, Ева была уверена на сто двадцать процентов. У Купер семья большая, хоть и не с великой историей, но вмещающая в себя как минимум несколько десятков тёть и кузенов. Семья у них втроём безумно огромная, но отец навещает собственную мать раз в три месяца, а мама Купер из этой, казалось бы, бездонной ямы чисел и семейных ячеек общается только с Евой.       Ева в свои двадцать лет объездила семь штатов и сменила семь школ — число совершенно не смертельное. Зато рядом с ним шагает гордое «двадцать три квартиры» и полное отсутствие чувства дома.       Ева также уверена в том, что мать на подсознательном уровне уже прекрасно всё поняла, а отец узнает об её исчезновении спустя месяца полтора.

***

      — Прошу — проходите, мэм, — служанка открывает дверь в комнату, пропуская Еву. — Здесь есть водопровод и горячая вода. Кухня общая этажом ниже. По соседству живут семьи с детьми, они приличные соседи. Комната сдается за шесть шиллингов в неделю.       Цена соответствует качеству. Комната чистая, просторная, светлая. Окно в два раза больше, чем в трактире. Железная ванная.       — Я возьму, — немного рассеянно произносит Купер, взглядом проезжаясь по неказистому узору серых обоев.       — Отлично, — женщина поправляет пенсне. — Ваше прошение не будет рассматриваться до тех пор, пока вы не будете вакцинированы в ближайшей больнице в целях безопасности вашего здоровья. Проходы, лестницы, туалеты и окна должны мыться каждую субботу в соответствии с местом в очереди из съёмщиков. Кроме того, необходимо протирать все окна в коридоре каждый день до десяти утра. Вы обязаны сообщать управляющему о всех своих заболеваниях в первостепенном порядке. Кухня общая для всех жильцов, находится…       — Стойте-стойте. Инъекции?       — Это решение совета жильцов. Вам также будет необходимо зарегистрироваться там…       — Спасибо, до свидания! — Ева дёргано жмёт руку женщине, разворачивается и устремляется прочь из дома. — Инъекции, уборка, совет жильцов — ни за что. Ещё социальной жизни с соседями мне не хватало. «Семьи с детьми — приличные соседи», — чеканит Ева, передразнивая служанку. — Может, ещё тоталитарный режим устроить в нашей маленькой чудесной коммуне?       Идея жить в маленьком обществе, где каждый не имеет секретов и вынужден сообщать единому совету всё обо всём, безумно раздражала Купер. Хотелось выть от их действий — это какими же идиотами надо быть, чтобы придумать такое? Прежде всего Еве нужна приватность.       — Неужели в этом городе так сложно получить личное пространство? — раздражение пульсировало в венах, не желая отступать куда подальше. Купер схватилась за голову, впилась пальцами в волосы и зарычала. — Как же это бесит, бесит, бесит, чёрт возьми, — она зажмурилась, стараясь успокоиться.       Купер находилась в западной части Сити в тридцати минутах ходьбы от Ковент-Гарден*, до уже родных трущоб на кэбе где-то час езды, в это время немудрено попасть в конную пробку; а на своих двоих — намного дольше. Хотелось есть. Ева скурила сразу две недавно купленные за пять пенсов сигареты в надежде, что никотин притупит чувство голода. С решением она промахнулась — через восемь минут блужданий по городу в сторону Уайтчепел* желудок начало мутить. Появилась слабость в коленях.       — Замечательно, — устало выдохнула Ева. Живот настойчиво требовал положенную пищу.       Внезапно Купер уловила запах. Он был слабым, даже можно сказать — фантомным, но Ева с каждым шагом ощущала аромат горячей свежей выпечки всё сильнее. Причём, пахло не сладкими булочками с корицей или яблоком — от них Еве стало бы только хуже сейчас — в воздухе витал аромат хлеба. Просто хлеба. И, кажется, ветчины.       Спустя полминуты Купер набрела на пекарню. Посетителей внутри было много, а из окон доносился тёплый электрический свет.       «Как странно. Это же — небогатый район».       Ева зашла внутрь, желанный аромат ударил с новой силой, а воздух пропитался разговорами. Они очень сильно отличались от тех, которые можно было услышать в трактире — почему-то вообще всё вокруг отличалось от Ист-Энда. Может, всё дело в самих посетителях — несмотря на ужасный день недели — четверг, а ужасным он был, потому что не выходные, во взглядах читалась некая умиротворённость.       «Если рай в этом городе существует — так это он», — пронеслось в голове у Купер.       Сама пекарня была небольшая. Позади стойки стояла огромная пылающая печь, казавшаяся Еве необычайно древней и по-своему дикой, а в воздухе летали нотки пока ещё не существующего джаза; хотя в этом странном месте не было и намека на роскошь, пекарня казалась произведением искусства.       За стойкой стояла в меру полная женщина и беседовала с клиенткой, выбиравшей белый хлеб.       — Билли научился ходить, представляете! — самозабвенно вещала женщина. Работница пекарни лишь кивала, прикрыв глаза.       — Они все такие, оболтусы. Быстро учатся.       Рядом с женщиной за кассой стоял парень лет двадцати, видимо, служивший помощником женщине. Она повернулась к нему.       — Слушай и запоминай, новоиспеченный женишок. С детьми никогда не спеши. Ты сначала жену обеспечить должен, а уж потом думать о большем.       Тот незаметно улыбнулся, считая купюры.       Через несколько минут подошла очередь Купер.       — Добрый вечер, — поздоровалась женщина. — Что будете?       — Мне батон хлеба, пожалуйста, — Ева взглянула на прилавок за женщиной. Выбор был достаточно большим. — Того, тёмного, — она указала рукой на багет. Женщина быстро упаковала хлеб в бумажный свёрток. Она уже протягивала его Купер, когда она внезапно спросила. — А вы, случайно, не продаёте кофе?       Женщина замерла и, не моргая, посмотрела на Еву.       — Не помню, когда кто-то в последний раз просил у меня кофе, — она быстро глянула за спину девушке. Ещё два клиента. — Гюнтер, касса на тебе. Не оплошай, как в прошлый раз. А ты, — она снова повернулась к Купер, — давай-ка за мной.       Хозяйка пекарни развернулась и направилась к дверному проёму, что располагался около старой печи. Видимо, дальше была кухня.       — Проходи-проходи, — проговорила она, не оборачиваясь. Двери в кухню не было — вместо неё висели занавески, прикрывающие вход.       Ева аккуратно раздвинула одну из них, проходя в помещение. Оказалось, что печь была вдвое больше — видимо, всю основную выпечку они запекали на кухне. Слева, чуть дальше печи стояли железные перекладины с противнями, за ними — деревянные шкафы с мукой и специями. По правую же сторону от входа оказалась плита и раковина, огромный стол из светлого дерева — посередине комнаты. Он был почти весь в муке, а ещё на нём лежали какие-то овощи и полупустая бутылка с белой жидкостью внутри.       «Молоко».       — Ты — американка? — спросила у Купер женщина, открывая и закрывая шкафчики. Ева кивнула. — Я так и знала, — хозяйка кинула на неё взгляд через плечо. — Здесь не любят американцев. Разве что извращенцы, — женщина и Купер синхронно усмехнулись.       — Почему?       — Почему извращенцы? — женщина подошла к плите и зажгла огонь.       — Почему не любят?       — Потому что лондонцы вообще всех не англичан не любят. Да ещё и Америка с каждым годом становится всё сильней — конкурентность не приносит ничего хорошего в народ. Присядь, — женщина указала рукой за спину. Ева подошла к столу и села на стул, притянув к себе одну ногу и сцепив вокруг неё руки в замок.       — Я — Ева Купер. Мисс Купер.       — Джоанна Тэтчер. Миссис, если вам так угодно, — ответила женщина, впервые за весь вечер обратившись к Купер на «вы». Девушка усмехнулась.       — Классная фамилия.       — И чем же? — миссис Тэтчер не поняла до конца значение слова «классная», но догадывалась, что это значит что-то положительное.       — Звучит интересно, — Купер скинула пальто и аккуратно сложила его на соседний стул.       Джоанна коротко рассмеялась.       — Как скажешь. Тебе со сливками? — в воздухе витал знакомый аромат, заглушая запах хлеба и заставляя с головой погрузиться в светлые и нередко полные нелепостей воспоминания тёплого дома.       — А молоко есть? — спросила Ева, посматривая на стеклянный сосуд. Джоанна обернулась.       — Это сливки.       — Тогда давайте с ними, — женщина странно хмыкнула, наливая напиток в кружку.       — Можно на ты, я не старая карга, — Ева невольно улыбнулась. Эта женщина казалась ей необычайно интересной.       — Как скажешь.       «Всё же — немного непривычно».       — Другое дело! — она со стуком поставила кружку перед девушкой. Затем — села напротив, перебирая пальцами вторую. — Сахар нужен?       Ева покачала головой. Миссис Тэтчер одобрительно усмехнулась.       — Правильный ответ, — она сделала глоток. Горячий кофе приятно обжигал горло. — Он у меня не самый лучший, конечно. Но это — не их смешанная с мочой трава. — Ева прыснула, подавившись напитком. Эта женщина читала её мысли. Джоанна тем временем наклонилась поближе и поднесла раскрытую ладонь к лицу. — Сказать по правде, я их терпеть не могу.       Ева моргнула.       — Кого?       — Англичан. И чая у меня дома никакого нет. Гюнтер приносит свой для пекарни, а меня от него тошнит.       — Но разве вы сама — не англичанка? — Ева поставила кружку на стол, снова по какой-то странной привычке переходя на «вы». Женщина усмехнулась, прикрыв глаза. Потом привстала и поддалась навстречу ещё сильнее.       — В том-то и дело, — она улыбалась, а Ева захотела её себе в бабушки. — Ты голодная? Могу предложить масло и ветчину, с тем хлебом, что ты купила — то, что надо.       Миссис Тэтчер отошла к окну слева от плиты и взяла с подоконника несколько свертков.       — Вот держи, отрежь себе. Уж больно ты бледная на вид, — она передала Еве нож. Купер оторвала половину от хлеба, разорвала ту вдоль и намазала светлую часть маслом. Затем, тонко порезала ветчину. Джоанна заметила, что девушка делает всё уж больно резко.       — Спасибо вам большое, — в глазах Купер было столько благодарности, что женщина невольно усмехнулась, глядя на это.       Ева взяла сделанный сэндвич и поднесла ко рту, затем — откусила огромный кусок, разрывая немного затвердевший хлеб.       — Смотри, не подавись, — вставила Тэтчер, смотря, с какой жадностью Ева уминает еду. Та взглянула на женщину и немного сбавила обороты под её весёлым взором. Джоанна же снова села на стул, отметив, что девушка напротив совсем не брезгует есть еду руками, хотя она была готова поспорить, что Купер не вылезла к ней из трущоб и обучена элементарному этикету. Джоанн почему-то это понравилось.       — Спасибо вам большое, — повторила Ева, как только доела. Она выпила ещё кофе из кружки.       — Почему ты приехала в Лондон? — внезапно спросила миссис Тэтчер.       Девушка напряглась. Она ещё никому не рассказывала о своей тайне. Тут всё просто — её сочтут сумасшедшей, но врать этой женщине почему-то не хотелось. Ева тут же придумала, как грамотно соскочить с этого вопроса, но Джоанне хватило секунды замешательства девушки, чтобы всё понять.       — Можешь не рассказывать. Как я понимаю — это личное, — она отпила кофе. Еве стало неловко.       — Случайно, — только и сказала она. — И хочу обратно домой.       Женщина понимающе кивнула.       — Этот город слишком ужасен, чтобы собирать в себе ещё и молодых людей. На твоём месте я бы уехала отсюда как можно скорее.       — Я пока что не могу, — пожала плечами Купер. — Обстоятельства не те.       — А где ты остановилась? — каково было удивление Джоанны, когда она услышала:       — В Доклендсе, в моряцком трактире, — Купер задумчиво постучала пальцами по столу. — Но я планирую переехать.       — Уже нашла, куда? — девушка только усмехнулась. Она немного подалась вперёд, притянув колено к себе сильнее.       — Все приличные комнаты входят в состав совета жильцов. Кто вообще придумал этот бред? Я ненавижу жить в социуме, — Ева нашла в глазах женщины понимание. Последняя как-то давно натыкалась на объявления в газетах — теперь у таких-то жильцов в таких-то домах есть коммуна — все мы на пути к самоуправлению. Попахивало странной формой либерализма*.       Миссис Тэтчер выдохнула.       — У меня есть комната наверху, — через три секунды сказала она. — Можешь глянуть, если хочешь. Я, правда, давненько её не сдавала, — она указала куда-то за спину Купер. Девушка повернулась — дальше шёл ещё один дверной проём. — Лестница слева.       Женщина встала, а Купер направилась за ней. Половицы приятно скрипели, когда они поднимались.       — Комната закрывается на ключ, он только один, — продолжала Джоанна, открывая комнату. Дверь была из тёмного дерева, прочная и сухая. — Тут есть отопление и ванная. За тем поворотом — небольшая кухня.       Она отступила, пропуская Еву внутрь. Первое, на что упал взгляд девушки, это кровать. Большая, стоящая посередине комнаты перпендикулярно ко входу и пока ещё ничем не застеленная. Напротив кровати стоял дубовый шкаф, правее шёл камин, левее — проход на кухню. Хотя, кухней это сложно назвать, небольшое углубление, сделанное для прохода в ванную и кончающееся плитою. Слева от кровати стоял огромный стол, рядом с ним — окно. И ещё одно — на кухне.       — Комната небольшая, потому и цена соответствующая — будешь платить пять шиллингов. Питание входит в стоимость — то есть как — считай, запасы общие. Будешь приносить что-то мне, а я буду делится чем-то с тобой. — Ева зашла в ванную. Она была размером со шкаф. Не слишком большая ванная, туалет, раковина с водопроводом.       — Я согласна, — сказала Ева. Это действительно то, что надо.       Джоанна улыбнулась.       — Будет приятно иметь с вами дело, мисс Купер. Примечания: «Панч»* — (сокр. от «Панчинелло») еженедельный английский сатирический журнал. «Титбитс»* — еженедельная газета, которая печатается на шестнадцати страницах. Обычно в нее входили не только статьи о политике, но также — о спорте, различных скандалах и сплетнях. Очень нестандартное издание для Английской газеты. Телема* — религиозное течение, развитое Алистером Кроули в 1904 году, но зародившееся гораздо раньше. Здесь — упоминается о клубе, так как основным тезисом организации являлось: «Твори свою Волю, таков да будет весь Закон». (На самом деле — безумно интересная штука, о которой я узнала года три назад и позже намеревалась строить историю вокруг нее, но все мы видели последние главы манги, так что, ребятки, быстрее хватайтесь за идеи, или их утащит кто-то ещё. Так что сейчас мучу другую штуку, и может быть — получится интересно). Повешанье Века* — 13 ноября 1849 года толпа из тридцати тысяч человек собралась возле тюрьмы в Южном Лондоне, чтобы лицезреть публичную казнь Мари и Фредерика Мэннингов, супругов, убивших состоятельного Патрика О’Коннера, бывшего любовника Мари, и похоронивших его под полом на кухне, а потом безуспешно попытавшихся бежать с его деньгами. «Супружеских» казней не было уже более ста лет, поэтому общественность лихорадило — дело окрестили «ужасом Бермондси», а казнь стала «повешаньем века». В тот же день в газету «Таймс» пришло письмо от мистера Чарльза Диккенса, которое зовётся складным названием: «Я стою поражённый и удивлённый» и которое я яро советую к прочтению. Оно — один из тех самых отправных пунктов, задавших мне ритм на мой личный Ист-Энд со всеми его пороками, вульгарщиной и дрянным пивом. Кому интересно, надеюсь, в интернете найдёте. «Время в будущем течет так же, как и здесь»* — имеется ввиду, что, если ты попал в прошлое первого числа, а отправляешься обратно пятого, то в настоящем поменяется только год, число останется тем же. Сделано для того, чтобы не смещать возраст персонажа. Ковент-Гарден* — район в центре Лондона. Уайтчепел* — район в Ист-Энде, известный благодаря орудовавшему там Джеку-Потрошителю. «Странная форма либерализма»* — тогда ещё не было понятия «коммунизм», как такового. Поэтому Тэтчер называет это направление странным либерализмом, который был в ту пору в моде в Англии и был известен даже среднему классу.