— «Она скакала ночь и день, — читает строки хрипящим голосом отец. — Пришёл волк грозный, словно тень».
На жёлтой стене вырисовываются тонкие тени очертаний кухонной утвари, которые в один миг затмевает что-то огромное, рычащее и двигающееся. — Нет. Чайник свистит свиным визгом, заставляя Еву вздрогнуть от неожиданности. Она оборачивается в сторону плиты, машинально выключая огонь. Взгляд косит куда-то вправо, заставляя мазнуть им по песочной стене. Купер замирает, всматриваясь в пятна спалившего краску огня. Они большие, изогнутые и словно из картона и детских воспоминаний — заставляют напрячься. Еве пять лет, она обожает динозавров и спит в лёгком платье принцессы, специально, чтобы во сне, убегая, наступить на подол ночнушки. — Вы что-то там увидели? Около входной двери. Купер сглатывает тугой липкий ком — жвачку. Глаза Себастьяна мерцают в тусклом свете и кажутся особенно тёмными. Пугают — он склоняется над ней слишком сильно. — Мисс Купер? Ева мотает головой, наливая в кружку кипяток. — Расскажите. Стены в их доме ночью из-за ламп горят яркими цветами. Кто-то нещадно выбивает из них искры царапинами когтей. Скалится. Клацают зубы у уха. — «Щёлкнул зубами, выбив ток, — Ева знает, что если позовёт своих родителей, то они обернутся и увидят то же, что и она. У волка шикарный костюм тройка и запонки на рукавах, а ещё он оставляет после себя от когтей на стенах ущелья. — Осталась девочка без ног». Ева знает дом вдоль и поперёк, все самые укромные места и выходы, но всё равно каждый раз поворачивает в тупик. — Мисс Купер? Ева мотает головой, наливая в кружку кипяток. — Мисс Купер? — слышится совсем рядом над ухом. Купер вздрагивает, проливая горячую воду на стол. — А? — она резко разворачивается, натыкаясь взглядом на незнакомого мужчину. Он кидает беглый взгляд ей за спину на несколько капель пролитой на стол жидкости и снова поворачивается к ней. — Вы в порядке? — Да, — спешит быстро ответить Ева. Она опирается рукой о стол позади и медленно выдыхает, пытаясь сфокусироваться. — А вы..? — Бардрой. Я — местный шеф, — мужчина неловко проходится рукой по светлым волосам на затылке. — Очень приятно, — Купер заторможено выставляет вперёд ладонь для рукопожатия. — Ева Купер. — Да, я знаю. Господин предупреждал о вас, — Бардрой сжимает её ладонь в ответ, улыбаясь и чувствуя, как некая неловкость понемногу начинает испаряться из воздуха. — Ещё утром, сказал вас не тревожить, Мисс Купер. — Можно просто «Ева», — Ева выдавливает из себя усталую улыбку. — Американский акцент, — замечает она. — Вы — американец. — Да, — Бард усмехается, отпуская руку Купер. — Это так заметно? — Я тоже всё время задаюсь этим вопросом, — отвечает Ева. Она разворачивается к столу, указывая пальцем на кружку с кофе. — Вы не против, если я, — Бард мажет взглядом по кружке. — Я всё уберу. — Ничего страшного, — он только кивает, параллельно доставая из шкафчика маленькое блюдце. — Вы голодны? Я могу вам что-нибудь приготовить, — он накрывает блюдцем кружку, чтобы кофе заваривался качественнее. — Чуть позже, — Ева опускает взгляд на кофе, гадая, сколько он будет завариваться. — Я не знаю, как здесь относятся к такому, но, — она слегка наклоняется вперёд и чуть тише продолжает, — я бы сначала покурила. — О, тогда вам сюда, — Бард указывает большим пальцем себе за спину прямо на чёрный выход. — Слева от двери на улице есть пепельница, — он, чуть помедлив, подходит к двери и открывает её, пропуская Купер вперёд на улицу и указывая рукой на стоявшую на одинокой ступени стеклянную пепельницу с окурками. — Из здешних курю только я. Пепельницу чищу тоже только я, — Ева мажет взглядом по стеклу, отмечая про себя, что её достаточно давно никто не вычищал. — Себастьян не любит, когда мусор разбросан. — Понимаю, — Купер кивает. — Спасибо. — Что бы вы хотели съесть на завтрак? — Бард мнётся у двери, несколько не понимая, что ему делать теперь. — Я могу сделать что-нибудь простое, чтобы не смущать вас… заумными блюдами. Господин сказал, что вы к такому не сильно привыкли, — спешит добавить он. Купер только вскидывает брови, доставая из кармана брюк пачку сигарет. На улице в одном только свитере достаточно прохладно. — Спасибо. Что хотите, — коротко кивает Купер. Бард, получив ответ на вопрос, делает несколько шагов назад, в сторону кухни. Ева молчит. Пальцы тянутся к дверной ручке, чтобы закрыть. — Он много что рассказал? — вырывается через несколько секунд. — Не сильно, — Бард оборачивается на Еву и пожимает плечами. — Он просто беспокоится насчёт вашего комфорта, — объясняет он. Купер только, улыбнувшись, тактично прикрывает за собой дверь. Задний двор поместья в полпятого вечера зимой пахнет холодом, немного — сыростью и пустотой. Сумерки медленно опускаются на верхушки еловых деревьев, поощряя свои действия щипками льда и снега. Ева, пару раз вздрогнув, вытаскивает из пачки напичканную табаком сигарету и нервно вжикает спичкой, пару раз промахнувшись и не попав об её коробок. За пальто в комнату возвращаться слишком поздно и лень, а Бард, судя по всему, такой же непробивной, как она сама — вышел до этого (он тоже только что курил) в одной холщовой рубашке и фартуке. Ева затягивается, выдыхая жаркий пар и дым от табака одновременно. Плечи и колени легко трясутся, напоминая, что послезавтра — Рождество, и температура маячит где-то около нуля. Купер подавляет зевок. Прохлада дарит необходимую бодрость. Ева курит достаточно быстро, смахивая пепел снежинками и выбрасывая бычок в самодельную пепельницу. Она необычная, немного резная и с аквамариновыми завитушками (вроде бы, так называется этот цвет). Купер возвращается на кухню спустя ровно две минуты и не без удовольствия замечает, что её новый знакомый Бардой решил подать на завтрак яичницу. Но всё же по привычке замечает: — Я могу приготовить сама. — Не волнуйтесь. Это — моя прямая обязанность, — немного весело усмехается Бард, разбивая яйца. — Мне только одно. И, — Ева подходит к столу, останавливаясь по левую руку от повара. — У вас есть какой-нибудь сыр? — Хотите добавить в яичницу сыр? — ноздри Барда немного расширяются, выдыхая поражённый им самим воздух. — Порезать и съесть вместе. Ничего такого, — Ева, проследив за любезно указывающей направление рукой, приоткрывает крышку одного из ящиков, стоящих в два ряда на полу. — Любите готовить? — Не-е, — честно отвечает Ева, оборачиваясь через плечо и встречаясь взглядом с Бардом. — Это, скорее, обыкновенная привычка. И, немного подумав, добавляет: — А вы любите? — Наверное, — немного туманно отвечает мужчина, выливая на сковороду масло. Слышится треск. — Наверное? — переспрашивает Ева, по локоть залезая в ящик в поисках интересного (и не французского, ни за что) сыра. — Вы разве не шеф? — Я привык всё делать быстро. Здесь так можно не всегда, — Бард с непривычным старанием выливает на сковороду яйцо. — Обычно этим занимается Себастьян. Я нужен, если он по какой-либо причине не может заняться готовкой, — поясняет он. Купер, отыскав моцареллу в банке, вновь подходит к столу. — Повод развеяться? — догадывается она — Систематизировать мысли, — кивает Бард. Они оба усмехаются. Купер подцепляет пальцами висевшую на стене доску и принимается рваными движениями нарезать сыр (который перед этим ещё с минуту вылавливает из банки). Получается неровно и с комками, но вкусно должно быть. Она исподтишка подглядывает за работой Бардроя, который неспешно мешает деревянной ложкой яичницу, чтобы не подгорела. Свободной рукой он снова проходится по волосам и отчего-то вздыхает. Хмурится. Ждёт. — А здесь есть ещё кто-нибудь, кроме вас и Себастьяна? — через несколько минут покончив с сыром и аккуратно выложив его на этой же деревянной доске, спрашивает Купер. — Из прислуги? — опомнившись, уточняет Бард. — Да. — Конечно. Ещё трое, не считая меня и мистера Себастьяна. — О. Дальше разговор не спешит вязаться. Может быть, потому что Ева не сильно жалует незнакомых людей (вернее думает, что они не сильно жалуют её), а, может быть, потому что у Барда сегодня ровно два года с тех пор, как он начал работать на семью Фантомхайв. Сказать точно никто не мог. Ясно было только, что каждый свил себе собственное гнездо в своих мыслях, и что яичница всё-таки подгорела. Дьявол с ней. В ритме монотонных будней и тихих ночей проходит неделя. Ева с чистой душой упускает тот момент, когда недовольство присутствием Михаэлиса в одном с ней здании сменяется азартным желанием уколоть его посильнее непослушанием. «Ну давай, почувствуй, приятно ли это — когда ты ничего не можешь со мной поделать?» — усмехается Ева, расскладывая с Сиэлем газетные вырезки и очередной раз не притрагивалась к предложенному чаю. Блюда, приготовленные Себастьяном она не ест чисто из принципа и маниакальной идеи о том, что, раз Михаэлис — демон, то должно же быть в нём что-то «Демоническое», которое, как в еде, воплощать больше негде (сквозит мысль о том, что мясо Себастьян готовит исключительно человеческое и из врагов Фантомхайв). Михаэлис только раздражённо дёргает бровью, чувствуя, что упрямством Евы сыт уже по гланды. Себастьян прекрасно понимает, что Купер нужно дать время, чтобы освоиться и привыкнуть. Остыть от своей напускной злобы и не волноваться насчёт того, что — проболталась о сне, или из-за чего она там так яро переживает. Но, как ни прискорбно, к ней ему пока что не подобраться, а Ева только так и может к нему привыкать — через свои маленькие иголки. Себастьяну остаётся только наблюдать. Первое, что замечает Себастьян — это некоторое омерзение к своим же суждениям и поступкам, которые Ева пытливо старается спрятать от самой же себя. Закрывается, отрицает и всё равно упрямо варит в котле бесчисленное множество рефлексии; она со стороны смотрится достаточно маниакально. Себастьян не раз задаётся вопросом, откуда вообще у такой пресной души Евы взялся такой масштабный и восполнимый ресурс ненависти к самой же себе. И за что. Скоро ужин. Руки нарезают ядовитый чеснок. Сегодня он подаст йоркширский пудинг с ростбифом и жидким соусом*. В мыслях между делом вспыхивают забавные факты его собственных наблюдений мисс Купер на кухне или в её личной комнате, заставляя Себастьяна снисходительно прикрыть глаза, улыбаясь. Ева не любит овощи в сыром виде, всё время старается сделать из них какой-нибудь рататуй, но не знает рецепта и из-за этого бесится и постоянно всплескивает руками. Купер не переносит молочные продукты, кроме сыра, который ест постоянно, так же, как постоянно проводит своё время на кухне за чашкой чёрного кофе. Она держит фарфоровые чашки не за ручки, а за горлышко, зачем-то чистит огурцы от шкурки, не умеет читать время с циферблата и нон-стопом отстукивает пальцами какой-то выдуманный ритм по поверхностям мебели или стенам. Дурная привычка Евы — кусать губы. Ещё одна — экспериментировать с составом кофе настолько сильно, что часто результаты неудачных экспериментов выливать в раковину. Еву совсем не интересует, находится ли Себастьян в комнате, когда она переодевается или нет. Демон только усмехается, догадываясь, что Купер понятия не имеет, как вести себя с мужчинами. А ведь она наверняка состояла в отношениях, удивительно даже, куда только люди смотрели? Вот Себастьян прекрасно осознаёт, куда смотрит он. Спина у Евы покрыта родинками, всего их двенадцать — если считать две на шее — а из-под кожи незаметно выпирают рёбра. Рисунок на шее портит весь вид. Кольца, треугольники и не разобрать, что ещё — тонкая шея исписана кляксами на позвонках. Мешковатая одежда беспощадно скрывает хрупкую фигуру за несколько секунд. Еве не занимать упорства. Своими чертежами Купер занимается исключительно ночью, а когда ловит краем уха вопрос Михаэлиса о том, почему она продолжает этим заниматься, только усмехается в ответ. Себастьян узнаёт, что для неё — как пить дать, что эта жизнь — «сложная чертовка», и кто, если не Купер? — Ты видишь здесь людей, готовых мне помочь? — голос сквозит цинизмом и нотой спокойствия. Еве не занимать упорства, повторяет Себастьян, наблюдая, как Купер продолжает и дальше делать вид, будто бы ничего не случилось и не случится, и она вовсе не видит в Себастьяне что-то другое, а не Ничто. В чёрством сердце шевелится что-то вроде уважения, но мимолётный порыв милости небесной сменяется едкой усмешкой. Для человека Купер очень усердна. Стоит ли это похвалы? Не больше, чем младенец, нарисовавший пару линий на белом листе. Себастьян только усмехается, догадываясь, что Купер понятия не имеет, как вести себя с мужчинами. Он ничего не говорит, беспристрастно разжигая огонь в камине и считает про себя секунды. Потом — часы. И дни. Ева, только развернувшись к нему спиной, упрямо пытается надеть на себя свитер и одновременно с ним — чёрную майку с блеклым рисунком. Не видит его. Не замечает. Хочет обладать способностью не замечать до конца.***
К концу первой недели выясняется одна наинтереснейшая штука — Сиэлю приходит повестка в суд по делу Ньюнеса и пропавших по его вине девушек, чтобы предоставить необходимые показания против обвиняемого. Дело нешуточное, но морока ещё та и требует задержаться в Лондоне на несколько дней — Сиэлю ничего не остаётся, кроме как в зале суда появиться. Еву он решает оставить в поместье. — Не издевайся надо мной, — Ева поджимает губы, упрямо стараясь разбить стену непоколебимости Сиэля. — Это я принесла тебе документы. И благодаря мне сейчас происходит этот процесс, — она несколько раз тыкает пальцем в стол и наклоняется над ним ближе к графу. — Тебе нельзя в Лондон, — отвечает Сиэль. — Во всяком случае — не сейчас. Ты прекрасно знаешь, что Барлоу ищет тебя, и я не хочу, чтобы она знала, что я в чём-то подозреваю её, раз записался в благодетели. — Я тебя умоляю, она и так всё знает, — Ева фыркает, выпрямляясь. — Я хочу в суд. Прошла неделя, Сиэль. Неделя. — Я понимаю, что тебе здесь скучно, — граф вздыхает, прикрывая рукой глаза. — Почитай газеты, хроники происшествий за последний месяц, — он встаёт из-за стола, двигаясь в сторону выхода из кабинета. — Потом расскажешь мне, что их всех связывает. «На отгребись задание, только чтобы не мешалась». — Это будет хорошей практикой для тебя, — замечает Сиэль, оборачиваясь. — Но в другой раз. Ева нахохлилась, становясь похожей на чумазого воробья. Граф обещал уехать с концами примерно на три дня и, может быть, по возвращению привезти сувенир. — Привези сигареты! — убеждает Ева, сжимая руки в кулачки. В лоб стремительно прилетает отказ. — Это была одноразовая акция, — чеканит граф. Позёрство. Сиэль выстроил свою прислугу в аккуратный рядок и увлечённо помурыжил их напоследок, завещав защищать поместье и заботиться о мисс Купер. На том и разошлись. Двадцать седьмое декабря выдалось мрачным и каким-то уж слишком осенним. Весь снег закончился в тот же день, когда тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год отпраздновал рождение Христа. Три дня назад всё отгремело и рассыпалось, оставляя после себя только вырезки из газет и указ Сиэля штудировать хронику. Ева стояла на пороге поместья, запахнулась в лёгкое пальто и провожала удаляющийся кэб, размышляя о том, что машины в тысячи раз быстрее и практичнее. Она мазнула взглядом по выстроенной в ровный ряд прислуге. Бард закурил, окутывая себя и Финниана с Мейлин тонкими нитями дыма, успокаивал себя и других этой привычной монотонностью сигарет. Они стояли от Купер слева, полубоком и таким образом, что Еве было прекрасно видно выражение их сияющих глаз. Она немного повернула голову вбок, стараясь как можно лучше рассмотреть Мейлин. У неё очки на пол-лица, но, если смотреть сбоку, то можно увидеть уголки глаз, да и косточки очков не сильно мешают, так что — наблюдать можно. У горничной взгляд был невообразимо глубокий и вымученно мудрый. Не такой, как у старцев в кино, но как у человека, который за всю свою жизнь видел много или какого-нибудь Леона. Горничная, без сомнений, была натурой намного сложнее, чем пыталась казаться всем и себе, но упрямо от Купер это скрывала. Как и остальные. У Евы на этой почве просыпалось что-то отдалённо похожее на обиду на несправедливость. Это чувство было невообразимо крошечным, как тыквенное семечко, но ощутимым, будто застряло в зубах. Она понимала, что, может быть, прислуга свои секреты скрывает не только от Купер, но и от самих себя, но всё же — она неизменно сильно чувствовала себя здесь чужой. И, стараясь не нарушать личное пространство этой семьи, упорно их избегала. «Не самая правильная тактика, — очередной раз за эту неделю говорила себе Ева. — Но по-другому я не умею. Не сильно хочу?» «Наверное, всё же не слишком сильно», — Купер, постояв на улице ещё несколько минут, возвращается в дом. Сидеть, окружённой газетами, словно Шерлок или одержимый маньяк, Купер пока что не собиралась. Хотелось гулять, но пальто было тонким и для зимнего леса не подходящим. Ева принялась искать альтернативу и не заметила, как поиски элемента верхнего гардероба превратились в повторное блуждание по поместью. Ева прошлась по коридорам, покрутилась в огромных залах, потыкала клавиши фортепиано, со скупой грустью замечая, что звук у инструмента глухой. Прошлась взглядом по висевшим у Сиэля картинам. «Оставил меня здесь. Предатель», — Ева завернула в очередную петлю коридора. Она не терпела жить за городом, в глуши, где ничего никогда не происходит и время будто застыло. Злость подстёгивала включить в наушниках самый тяжёлый и не разбери какой рок на максимальную громкость. Она поскиталась наверху и внизу, затем — снова наверху и в правом крыле, нашла узкую лестницу на крышу, но на чердак — пока что нет, посмотрела на башенки и подержалась за зелёные перила на крыше. Снова спустилась на первый этаж. Время медленно ползло к двенадцати, периодически останавливаясь вместе с Купер перекурить и поцедить чай. Целый день обещал быть скучным. Настроение скакало между отметками «Нормально» и «Задушите». Нужно было срочно что-то придумать. Ева принялась рассеянно дёргать ручки дверей. — Комната. Комната. Кладовка, — Купер разочарованно вздохнула, рассматривая небольшое помещение. — Невозможно скучная кладовая с тремя ужасно серыми швабрами. Дальше, — она закрыла дверь, медленно направляясь вперёд по светлому коридору. Остановилась на секунду, вглядываясь в пейзаж за окном. Снег всё же пошёл, но он был серым, безжизненным и быстро таял. Купер поплелась дальше в поисках хоть чего-то, отдалённо напоминающее «интересное». Вынужденные обстоятельства душили раздражением. — Так, а это что? — размазано спросила Ева, хватаясь за ручку очередной двери. — Комната? Или, может быть, комната? «Я уже круги наворачиваю», — раздражённо вздохнула Купер, замечая, что уже видела этот коридор раньше. Идея найти что-то занятное в поместье была безвозвратно утрачена и восстановлению более не принадлежала. Вообще, Еве вполне было, чем здесь заняться — она снова достала свои чертежи, которые вместе с одеждой ещё тогда приволок ей Себастьян, а ещё часто зависала в библиотеке. Да и хроника газет Сиэля преданно покоилась у неё на столе в личной комнате. Короче, ей вполне было, чем заняться и сегодня. Поэтому Купер немного подкосило то, что ничего дельного ей найти не удалось и, судя по всему, в поместье может быть интересна только библиотека, да лес около него. Купер дёрнула ручку двери на себя, одновременно шагая в сторону проёма в комнату. В голову тут же прилетело не сдвинувшееся с места дерево, припечатывая Еву лбом к двери. Ева моргнула, поморщилась и потёрла ушибленное место ладонью. И уже удивлённо уставилась на дверь. Заперто. Сердце отбивало бешеные ритмы и больно ударялось о грудную клетку, когда Ева неслась на кухню, перепрыгивая все ступени и препятствия. Это дверь была единственной дверью во всём поместье, которая была заперта. Конечно, Ева могла бы забить на это, ведь она более, чем была уверена, что ничего сверхъестественного там не найдёт. Ни атомной бомбы, ни порножурналов или, в конце концов, маленькой шоколадной фабрики. За дверью однозначно точно скрывалась самая обыкновенная комната. Но она была закрыта. И Ева хотела её открыть. Купер прекрасно знала, где дворецкий оставил связку ключей от всех комнат. Кухня, самый дальний ящик слева, верхние полки, около банки с коллекционными монетами Финни. Ева влетела в кухню, поставила перед собой табуретку и, прыгнув на неё, принялась копаться в шкафу. Отделение с ключами нашлось быстро, которое было тотчас же полностью вытащено и унесено с собой, чтобы подобрать тот самый ключ. Купер примчалась обратно к двери, на всякий случай ещё раз её дёрнула и, убедившись, что дверь — та самая — упала на колени, принимаясь копаться в неглубоком ящике в поисках железяки. Вытащила первую попавшуюся, вбивая её в замочную скважину. — Не тот, — Ева отбросила его в сторону и снова погрузилась в изучение содержимого ящика. Руки от нетерпения безбожно тряслись. — Слишком маленький, — Купер откинула железный ключик. — Слишком старый, — махнула взглядом по ржавому, которым никто уже давно не пользовался. — Слишком одинаковые, — прокрутила в руках связку медных ключей. — Только не говорите мне, что его здесь нет, — обессиленно прорычала Ева, полностью перемешав пальцами все ключи и уничтожая былой доселе порядок. — Нет, он должен быть здесь, он обязан быть здесь, — рука мазнула по чему-то холодному и достаточно тяжёлому, заставляя Купер в ту же секунду замереть на месте. Она проследила взглядом за рукой, натыкаясь на то, чего мягко касались пальцы. Ключ. Самый обыкновенный. Железный, достаточно большой, но сильно похож на те, что были в связке на кольце. Практически ничем не примечательный. У него резная ручка в самом конце, чтобы пальцами хвататься было удобнее, но излишками здесь не пахло. Так же, как и чем-то «не таким». Но несмотря на то, что с виду этот ключ был совершенно точно самым обыкновенным из всех ключей, он почему-то внушил Еве то, что как-то выбивается. Он был таким же, как и все остальные в связке, но он не был пристёгнут к ним, хотя точно должен был. Ключ будто бы кто-то положил в этот ящик позже, чем все остальные. В последний момент и как бы несколько нехотя — потому что он был не в связке остальных. Лежал в самом углу. Как бы невзначай. Как бы специально для Купер и в тоже время — совершенно точно не для неё. Ева схватила ключ руками, сильно впиваясь в ножку пальцами. Медленно вставила его в замочную скважину, попадая в отверстие с четвёртой попытки. Выждала секунду. Двумя руками и повернула. Что-то внутри дерева звонко щёлкнуло. Ева на негнущихся ногах поднялась, всё так же опираясь руками о торчащий из скважины ключ. Кровь кричала где-то внутри, заглушая все посторонние звуки. Подошёл. Купер медленно потянула дверь на себя, закрывая глаза. На ощупь шагнула вперёд, чувствуя, что пол под ногами отдаётся более глухим звуком, нежели в коридоре. Дерево. Ева выдохнула, чувствуя, как страх борется с нетерпением поскорее открыть глаза. Она принялась считать до пяти. Один. Три. Открывшейся перед Купер вид заставил взлетевшее в небеса сердце рухнуть камнем на свалку разочарования. Все фантазии и предположения о тайном месте полетели в тартарары. Комната. Самая, блять, обычная комната. — Это розыгрыш? — скривилась Ева. — Очень смешно. Очень, блять, смешно. Она мазнула взглядом по небольшой комнате. Кровать у стены напротив входа. Слева — стол. Шкаф. Серые, крысиные стены. И на столе даже ни черта не лежит. Только перо справа — одинокая, чёрная ручка с золотым ободком. Раздражающая. — Здесь вообще хоть кто-то живёт? — Купер прошла вглубь комнаты, забывая закрыть за собой дверь. — Может, Танака? — она принялась искать взглядом японский сервиз, вспоминая рассказ Барда о том, что у второго дворецкого вся комната обставлена нефритовыми фигурками и чаем. На глаза не попадалось ничего. Только огромный, забирающий на себя всё пространство, шкаф. — Это, конечно, неприлично — копаться в чужих вещах, — Ева сделала несколько аккуратных шагов в сторону шкафа, рассматривая его дверцы. — Но по одежде пойму, чья это комната. Ева схватилась за ручку шкафа, гадая, сколько за сегодняшний день она успела открыть дверей. «Сто двадцать, — сквозило в голове. — Пусть будет сто двадцать», — Ева потянула ручку на себя, открывая сразу же и вторую дверцу. Содержимое шкафа заставило Купер нервно усмехнуться. — Да нет, — губы невольно растянулись в предвкушающей улыбке. — Гоните. На Еву из шкафа смотрел строгий фрак. — Комната Себастьяна. Это — комната Себастьяна, — Купер резко крутанулась на пятках, яро стараясь оценить пространство по достоинству. Перед ней возвышался самый настоящий клад. В шкафу было замечено несколько просторных выбеленных рубашек, в столе нашлись ящики, да и на самой столешнице Ева заметила тусклые корешки книг. Личные, никем доселе не тронутые вещи Себастьяна источали от себя манящий холод и желание посмотреть. Ева любопытная до безумия, неприличия и уж слишком неправильно, а ещё, хоть такую шутку, как месть, ни во что не ставит, но колени прямо сейчас подкашивались от огромного желания этому искушению поддаться. — Ох, и отвечу же я за это говно, — весело протянула Ева, в два шага преодолевая расстояние от центра комнаты к столу. — Посмотрим, будет ли тебе приятно, когда кто-нибудь будет копаться в твоих вещах. Ева отхватила такого вторжения в её личное пространство по крайней мере два раза — когда Себастьян её треснул и вместе с тушей Купер забрал чертежи, и когда собирал в саквояж её вещи. А ещё — он бывал в её комнате в Лондоне по меньшей мере шестьдесят три раза, потому как пузырьки с лекарством продолжал оставлять и по истечению того самого ноября. А Купер самолично нашла эту комнату, подобрала ключ и сейчас, никем не остановленная, стояла в единственном запертом в этом особняке месте, где каждый сантиметр воздуха был в её власти. Себастьяна обещало не быть три дня. Конечно же, Еву подначивало отомстить. Резко, криво и как ещё поступают дети в детсаде — отобрали игрушку у тебя, ты отберешь чужую у другого. Закон круговорота игрушек в природе, наверное — из какой-нибудь физики, и потому нерушимый, как никогда удачно подходил Еве сейчас. Ева уже дотронулась пальцами до корешка книги в предвкушении увидеть её название, как тут же отдёрнула себя. «Не сейчас», — она бросила взгляд в сторону двери, где в полуметровой щели проёма виднелся лежащий на полу коридора ящик с остальными ключами. Если за что-то берёшься, надо уметь заметать следы от других. Купер вынырнула из комнаты, собрала все ключи в ящик, хоть как-то систематизировав их, и закрыла за собой дверь на тот самый ключ Себастьяна, отправляя его в карман брюк. Она схватила ящик в руки и поспешила вернуть его за дверцу верхнего шкафчика слева. И встретила на этой же самой кухне Барда прямо в тот момент, когда, вернув всё на место, пододвинула табуретку к столу. Махнув пятёрней и заверив в том, что обедать Ева пока что не хочет, Купер поспешила обратно, избегая Мейлин и Танаку в коридорах. Быстро залетела в комнату и закрыла её изнутри. Сунула ключ в карман. Ещё раз — осмотрелась. Была идея немного передвинуть мебель. На несколько сантиметров, но ощутимо, и чтобы он заметил чьё-то вмешательство. И раздражался. Ещё хотелось украсть пару рубашек, потому как носить Еве, по вине Себастьяна, было нечего. И напакостить как-нибудь ещё. — Но, сначала, — Ева отодвинула стул от стола, стараясь максимально сильно пройтись его ножками по паркету, чтобы остались царапины и опустилась на деревяшку. — Мне нужно знать, чем ты дышишь, Себастьян. Купер достала первую попавшуюся книгу, повертела её в руках. Руки всё ещё немного трясло от предвкушения увидеть её содержимое. Пальцы подцепили обложку, открывая книгу на первой странице. Ева вслух прочитала: — «Учёт Финансов семьи Фантомхайв. Тысячи восемьсот восемьдесят восьмой год», — Купер фыркнула, повторно пробегаясь глазами по надписи. — Что за отстой? «Предполагаемые затраты на тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год полностью соответствуют действительности». Ему не влом такое писать? Ева отложила открытую книгу на стол и подтянула вверх ноги, устраиваясь поудобнее. Она достала вторую на очереди книгу, принимаясь быстро листать её. — Расписание молодого господина: скрипка, уроки танцев. Скука, — второй сборник ежедневных дел Сиэля и список выполненных поручений полетел прямиком на первую книгу. — А здесь у нас… — пальцы подцепили третий корешок. — Книга рецептов? Ты издеваешься? — Ева вымученно вздохнула, прикрывая глаза. Она открыла книгу наугад где-то в конце, потом — в начале, затем — в середине на одной третьей всех страниц. Кулинария от руки. Собственный роман авторства Михаэлиса. Сборная солянка скуки. — У тебя есть хоть что-то интересное, Себастьян? — отчеканила Ева, отправляя третью книгу вслед за второй на угол стола. И, чуть подумав, опустила стопку раскрытой макулатуры на пол. Всего в столе стояло пять книг, три из которых были авторства Михаэлиса, большими тетрадями и несли в себе немысленную формальность. У Евы начало создаваться впечатление, будто бы Себастьян не демон, а самый обыкновенный и умело её наебнувший клерк. Поэтому, когда она уже без особого энтузиазма потянулась к четвёртой книге и раскрыла её на первой странице, Ева несколько удивилась. Первое, что бросалось в глаза — шрифт печатной машинки. Штампованный. А не, пусть искусные, но завитушки Михаэлиса. — Перси Биш Шелли, — Ева ещё несколько раз пробежалась взглядом по имени, пытаясь понять, слышала ли она его раньше. — Какой это год? Она повертела книгу в руках, посмотрела на заглавные страницы в поисках мелкого шрифта, но так ничего и не нашла. — Книга выглядит старой. Ей где-то лет сорок? — Купер нахмурилась, изучая корешок обложки. Затем — мазнула взглядом по последней книге, которая от одиночества свалилась набок и теперь блистала пёстрыми буквами на болотном зелёном фоне. — Уайльд. Хм, — Ева сжала губы, вновь возвращаясь к книге в руках. Оскар интересовал не сильно, и Купер была более, чем уверена, был здесь потому, что у него совсем недавно вышел новый сборник*, с которым обязал себя познакомить каждый умеющий читать человек. Чтобы быть в курсе, ну, или, может, потому что им Оскар нравился. Ева перелистнула страницу, натыкаясь на выцветшее название. «Аластор, или дух одиночества» — являла надпись. «Одиночества? Сколько пафоса», — Купер со стуком закрыла книгу и резко поднялась со стула, осматривая комнату. Копаться в ящиках стола и красть белые рубашки не было настроения. Ева прошлась по комнате, навернула пару кругов, постучала пальцами по поверхности стены и стола, упала на кровать. Матрас тут же отозвался жёсткостью и заставил спину неприятно зудеть. У Себастьяна постель была заправлена идеально ровно, а одеяло он повтыкал под матрас, придавливая и разглаживая поверхность. Его постель казалась слишком мёртвой и несуществующей. Купер разбросала себя звёздочкой по покрывалу и принялась пилить взглядом потолок, мысленно витая очень далеко и только изредка, словно — по будильнику раз в несколько минут, возвращаясь к мыслям об этом месте. Комната у Себастьяна была странной, потому что упрямо навязывала впечатление того, что здесь с самой постройки поместья никто никогда не жил. В ней не было ни тепла, ни каких-то неудачных мелочей, которые могли бы намекнуть на то, что в этом пространстве обитает хоть кто-то. Ни черта здесь не было. Ева закрыла глаза, прислушиваясь к своему сердцебиению и стучащему пульсу в висках. Он то ускорялся, то замедлялся, аккуратно стихал вместе с кровью, но в секунду разрастался грохотом и внутривенным конвульсиями, заставляя вместе с ними чувствовать себя некомфортно ещё и Купер. С одной стороны, Еве здесь нравилось. Запретный плод, сладкая месть и всё в этом духе были, хоть и типичной историей для всяких мультиков, но подстрекателями на шалости и баловство. С другой стороны — Купер сглатывает огромный ком напряжения и ощущения того, что Себастьян эту комнату не покидает до сих пор. И, прямо сейчас, внимательно наблюдает за ней и её решениями. Покровительствует. Подталкивает. Любезно предлагает ключ. Это чувство незащищённости заставляло хотеть остаться здесь ещё ненадолго.***
Ева с дребезжащим звоном посуды опустила на тележку кружку с кофе и сандвичи, махая на прощание Барду и отправляясь по коридору налево. В тележке этажом ниже устроилась стопка из бесконечных газет и чернил. Все запасы чёрной нефти Себастьяна Купер успела безбожно просрать. Ева достала ключ из кармана, привычно открывая им дверь и проскальзывая внутрь. Щёлкнул замок, остановилась у стола тележка. Кружка уже без одного глотка кофе опустилась на звонкий поднос. Купер чувствовала себя странно. Она была на коне, потому что смогла отомстить не только за то, что Себастьян в прошлом лез в её личное пространство, но и осмелилась одолжить безвозвратно одну из его рубашек, потому как собственный гардероб даже не тянул на типичное «оставлял лучшего». Это был полный хлапдыщ, и Еве было откровенно нечего носить до тех пор, пока Фантомхайв и его дворецкий не слиняли из поместья. Ева даже, как и планировала, подвинула всю мебель и вещи в комнате на десять сантиметров вправо, предвкушая, как Себастьян будет дезориентирован первые несколько секунд, а ещё вдоволь повалялась на его идеально заправленной кровати, оставляя после себя, пусть и аккуратное, но не безупречно ровное застеленное одеяло. На том ещё в первый же день обещала остановиться. Но у неё как-то не получалось. Второй день без Михаэлиса встретил Купер навязчивой мыслью о том, что в ту комнату ей надо вернуться и дела в ней ещё не закончены. Ева отнекивалась и держалась до десяти утра, после чего, как ошпаренная, выкурила несколько сигарет подряд и уже вновь стояла напротив заветной двери. Ручка нещадно обжигала пальцы. Ева проводит там весь день. И ещё один. Себастьян чужой, необузданный и ей его никогда не узнать. Особенно — через вещи в личной комнате, которых практически-то и нет, а если и есть — то вот они-то как раз-таки не «личные». У Купер создаётся впечатление, что у Михаэлиса ничего своего не бывает. И никогда не будет. Купер предпочитает заниматься в его комнате собственными делами и штудировать от корки до корки статьи из газет. Таймс витиеватыми заголовками вещает о рождественской ярмарке на реке Темзе, нескольких пожарах в Ист-Энде, турецких ваннах за полцены и возвращении какого-то политика в страну. Некролог полнится краткими очерками о самоубийствах и вспышках гриппа. Ева пытается выцепить из статей хоть что-то полезное, но в глазах рябит сплошная реклама. Она обводит в кружок небольшой очерк на пятой странице Таймс о том, что Барлоу официально открыла свою больницу, куда теперь уже приглашает детей. — Вспышка гриппа, говорите, — Ева заходится сухим кашлем. — И как вы планируете его лечить, доктор? Жаропонижающими? Сиэль дал Себастьяну задание: знать, посещали ли люди Барлоу пекарню миссис Тэтчер на этой неделе в поисках Купер. Ответ был дан положительный и даже дополнен — два раза. На второй Джоанн показала им записку от Евы, гласившую, что она уехала по делам в Европу и будет через недели две-три. Они обещали зайти ещё. Пока что ни Тэтчер, ни саму Еву никто не трогал, что, несомненно, вселяло в душу призрачную надежду на то, что Купер как-нибудь вырулит. Подкашивало только то, что она торчала в поместье. Справедливо можно было назвать желание находится в личном пространстве ненавистного человека диагнозом к маниакальному мазохизму или (что полный пропиздон, если это действительно так) стокгольмскому синдрому. Но у Евы язык поворачивался только горько смеяться с самой себя. Какое такое месиво варят её мозги и где они для этого достают ингредиенты, Купер не знала. Как и не знала, почему в комнате Михаэлиса думается легче. Здесь прохладно, хоть и не в минус, и воздух свежий, в постоянном движении и не застыл, как и мозговая деятельность Евы вместе с ним. А поселившаяся ещё в первый день тяжесть внизу живота кажется необходимой и правильной. И усыпляющей бдительность своими липкими пальцами. У него тут нет никакого камина или батареи, но Еве всегда в ней очень жарко, а она только может, что поджимать под себя ноги и каждый раз смиренно возвращаться обратно, засоряя мозги бесконечными объявлениями и рекламой из газет. — Сиэль бы мог постыдиться. — Купер трёт глаза от усталости. — Придумать хоть что-то простое, а не это, — взгляд мажет по статье о том, что в Темзе подо льдом было найдено десять трупов никому неизвестных эмигрантов. Признаков насильственной смерти не обнаружено. — «Отдел расследований считает, что найденные тела при жизни совершили самоубийство, стараясь облегчить свои страдания от чахоточной лихорадки», — Купер устало вздыхает, прикрывая глаза. — Это была оспа, идиоты. Ева замечает, что газеты, до этого активно обсуждавшие сбежавшего из страны Пиллингтона (которого также хотели задержать вместе с Ньюнесом, но найти не смогли) где-то с двадцать шестого декабря всеми изданиями о нём начинают молчать. К концу третьего дня Купер всё же решает вернуться к книге, которую доселе оставила покоиться стопкой на полу, чтобы хоть как-то отвлечься. Биш Шелли одет в тёмный переплёт, достаточно тонок со стороны. Страницы у него будто матовые и скользкие, хоть буквами с них соскальзывай. Они напоминают Еве тончайший в мире латекс. Она открывает книгу, задерживаясь на двух первых строчках. — «Я ещё не любил, но любил любовь и, любя любовь, искал, что бы полюбить»*, — Ева нахмурилась, перечитывая эпиграф. — Черти. И он это читает? Она цокнула языком, откинула книгу на стол и одну секунду смотрела на стену напротив, систематизируя мысли. Эта книга выделялась от остальных. Казалось, что её место здесь не временное и не вынужденное обстоятельствами, как тот же сборник Уайльда. Купер подтянула к себе ноги, сгибая их в коленях и устраиваясь поудобнее. Она оглянулась через плечо назад, окидывая комнату затуманенным взглядом. Ещё одна дрянная привычка — оглядываться. Купер продолжила монотонно читать.— «Сначала добрые умрут, А тот, кто сух и вспыльчив, словно трут, Дотла сгорает».
«Язык заплетается». — «Земля, вода и воздух, вы союз Возлюбленных, когда бы ваша мать», это — поэма? О нет, только не поэма, — Ева быстро пролистала страницы, оценивая масштаб книги. — И почему все так любят стихи. Не понимаю. Спина скрипела нервными движениями и требовала принять другое положение. Ева устало поднялась, разминая затёкшие бёдра и подхватывая с собой книгу. Она решила аккуратно переместиться на кровать, потому как заправленное бельё Себастьяна было, хоть и резким, но не твёрже деревянного стула, от которого ныли кости. Ева скинула ботинки, забираясь на кровать с ногами и устроилась полулёжа, опираясь спиной о стену у изголовья. Ноздри расширились, вдыхая горячий запах.— … «Когда бы ваша мать Великая позволила ответить Взаимностью на вашу мне любовь; Когда заря, благоуханный день»…
Ева перелистнула пару страниц, несколько раз сильно зажмурилась, стараясь отогнать подступающий сон. В комнате Себастьяна разливалось масляное тепло. Купер продолжила читать с середины.— «Ты шествуешь, а сердце заглянуло В глубь тайн твоих глубоких; я ложился»…
Себастьян никогда не спал. Ему не нужен был сон, а, может быть, он и вовсе не умел засыпать — Ева не знала. Страницы скользили в пальцах, запутывая и пытаясь порезать кожу острыми концами.— «И в склеп, и в гроб, где дань твою хранит Смерть чёрная; так жаждал я постичь»…
Буквы патокой мешались на листе и друг с другом, из-за чего Еве приходилось перечитывать строки несколько раз подряд.—… «Тебя, что мнил: быть может, утолит Посланец твой, дух одинокий, жажду Мою, поведать принуждённый силой, Кто мы такие».
— Так много слов, и ничего не разобрать, — Купер вздохнула, откладывая книгу в сторону и опускаясь на подушки. Она перевернулась на бок, всматриваясь в складки заправленного под матрас одеяла, которые белыми волнами расползались по периметру. Чистые. Ясные. Себастьян никогда не спит. А ещё у него нет личных вещей и книга Оскара Уайльда стоит на полке только для общего ознакомления. — Кто мы такие, — Ева закрывает глаза, глотая вдохом разряжённый воздух. Комната пахнет Себастьяном. Его стол, шкаф, рубашки и простыни сосредотачивают в себе жар его тепла и бесстрастность дворецкого. Купер честно думала, что он её за эти недели порядком достанет — на деле же Ева почти никогда его не видит. А если и да, то только на пару секунд, мимолётными бликами в уголке глаза и только маску дворецкого. Хладнокровную. Безразличную. Не ту, которую видеть действительно хочется. Он раздражает тем, что только ходит вокруг, и абсолютно ничего дельного ей не говорит. Будто бы он забыл своё обещание о том, что сделает всё возможное, чтобы Купер здесь чувствовала себя максимально комфортно. И Еву такой расклад событий, честно, устраивает. Ровно до того момента, пока она не находит эту комнату. Это пространство стало её тайным местом, где всегда царит тишина, прохлада и иллюзия мнимой близости с кем-то. Не с Себастьяном (нахер надо?), но с самим поместьем и временем, проведённым в Англии. Этот стол с книгами, аккуратно заправленная кровать и старинный шкаф были точкой соприкосновения этого мира с Евой. Они дарили спокойствие и будто бы неизменно опекали чужой сон. Ева не хочет, чтобы сюда приезжал Себастьян, потому что он, вероятно, своим появлением всё испортит. Купер громко вдыхает ртом воздух, чувствуя нёбом резкий горячий запах Михаэлиса. Строгие покрывала топят Еву в прочитанной поэзии и мыслях о том, что здесь ей чего-то не хватает. Ноги безбожно подкашиваются, теряются в складках простыни. Ева поджимает их к себе, утыкаясь носом в колени. Спутанные волосы неприятно щекочут шею. Купер чувствует, как поддаётся скользкой идее о том, что в эту комнату она ещё не раз вернётся. В независимости от того, будет ли Себастьян в поместье или нет. Ева знает, что Сиэль и Себастьян возвращаются этой ночью, но силы для того, чтобы пойти к себе, не находит. Всякое действие — форма, а форма — есть просто ложь, вспоминается Купер. Эта комната с одиноко горящей свечой, книгами и запахом есть ложь в её первозданном виде. У Себастьяна не может быть личных вещей. Себастьяна вообще, как дворецкого, не существует. Единственным ответом на вопрос: «Кто он такой?» является только форма. Её собственная форма. Купер проваливается в дурманящий сон. Тело постепенно остывает, засыпая вместе с сознанием и, как всегда, тепло ночью не излучая. Становится прохладно, затем — холодно. Ева шмыгает носом, откашливаясь и сжимаясь ещё сильнее, всё так же продолжая спать. Она мёрзнет до двух часов ночи. Что-то скользит по щеке, легко и невесомо очерчивая контур скул кончиком вороньего пера. Опускается на плечо, чуть придавливая. На секунду исчезает и возвращается другим. Ева сквозь сон чувствует что-то тяжёлое, мягкое и горячее.