The Last year.

*** В голове Эдена Ривса пустота. Она окутала голову, собралась в густой комок, спустилась по горлу, сжимая его тисками, и застряла где-то в груди. Парень лежит на своей кровати, раскинув руки, и невидящим взглядом таращится в потолок. Лёгкие будто вот-вот лопнут, а сердце не выдержит переполняющих его эмоций. Такое ощущение, словно он бежал до дома, а не ехал на автобусе. Может, и так, Эден вообще не помнит, как добрался домой. Он просто скорее хотел оказаться в спасительных стенах своей комнаты, где его никто не достанет. Парень поворачивает голову и смотрит в окно. Он не слышит проезжающих по улице машин, пение птиц и редкие голоса людей. Он видит отблески солнечных лучей на стекле, плавные переходы теней на шторах и мягкие росчерки жёлтого света на стене. На его щеках остались мокрые дорожки от слёз, которым он дал волю дома, и светлые ресницы слиплись, задержав на себе несколько капель. Похолодевшими пальцами Эден нащупывает в кармане джинсов айфон и достаёт его, чтобы посмотреть сколько времени. Брови ползут вверх, когда парень понимает, что лежит вот так почти час. Он садится на кровати, окидывает взглядом комнату и, валяющаяся перед дверью грязная парка заставляет Эдена снова вспомнить случившееся. «Какого хрена я вообще решил, что он нормальный?» - думает парень. В узкой щели между дверью и косяком появляется любопытная рыжая мордочка с розовым носом, и через пару мгновений Апельсин бежит к хозяину, ластясь о его ноги. Эден протягивает руку и гладит кота, небывало остро ощущая, какая мягкая и тёплая у него шёрстка. «Привет, малыш», - парень не слышит, как глубоко и шумно он дышит. Он только щурится, сдерживая новый поток слёз. Кот запрыгивает к нему на колени и тычется мордой в ладонь, а Эден послушно продолжает его гладить, будто сейчас это самая важная вещь в мире. Ему удаётся взять себя в руки и даже выдавить улыбку, потому что невозможно спокойно смотреть, как Апельсин щурится от удовольствия. «О, тебя как будто год не гладили». По вибрации головы и горла животного Эден понимает, что кот довольно мурчит, и это ещё больше успокаивает. Сейчас Эден понимает, что рисовать Джека Салливана было плохой идеей, но ничего не мог поделать. Парень видел в нём столько живых эмоций, которые явно расходятся с мыслями в его голове, что руки буквально сами собой брали кисть или карандаш. Что ж, будет Эдену уроком, и нечего было теперь жалеть себя. Сам напридумывал в своей голове, что Джек не такой придурок, каким пытается выглядеть, сам виноват. Только пустота продолжала увеличивать гигантскую дыру в груди. Эден наклоняется и быстро чмокает кота в тёплую макушку, после чего встаёт с кровати и идёт к столу. Среди привычного творческого беспорядка он выуживает альбом, берёт из карандашницы маркер и садится за стол. Эден чувствует, что должен отвлечься, иначе эта тёмная бездна сожрёт его без остатка. Идея рождается сама собой, и руки парня летают над альбомом, выписывая аккуратные слова. Через полчаса он отрывается от бумаги и пролистывает альбом. Довольный результатом, Эден думает, что надо сходить в душ, взять еду на кухне и начать стрим. Он должен выплеснуть эти эмоции. *** Джек глушит мотор «детки», устало выдыхая сигаретный дым. Он смотрит, как серые клубы медленно просачиваются в открытое окно и растворяются в темноте ноябрьского вечера. Он бросает взгляд на пассажирское сиденье, где всё так же навалены кусочки рисунков того придурка с пятнами засохшей грязи. - Блять. В голове Джека Салливана полная, блять, мешанина, рабочий день прошёл так, словно он перед ним загасился пивасом по самое не балуй и теперь, сука, ни хрена не помнит. Чертовы рисунки на сиденье стояли перед глазами всё время, заставляя его чувствовать себя так хуево, словно он предал родину. Сжечь их он не смог. Он вообще не хотел их трогать, поэтому сейчас просто выскакивает из тачки как ни в чём не бывало и топает к крыльцу, гремя на ходу связкой ключей с ебанутым брелоком. Дома тишина, темнота и охуительно хорошо. Можно скинуть с себя шмотки вместе с говеным настроением, забросить это в стиралку с намерением смыть всё это дерьмо водой и запереться в душ. Джек запрокидывает голову, руками зачесывая мокрые волосы и улыбается. Всё отлично, всё просто круто, блять. Нужно просто отмыться, приготовить хавки и потупить в инете пару часов, чтобы переключить внимание. Он остервенело трет мочалкой плечи, растирает кожу докрасна и проваливается в пустоту мыслей так, что едва не протирает на себе, сука, дыру. Джек матерится, Джек ненавидит весь свет и хочет отодрать от себя эту липкую плёнку дерьма, покрывшую его с того момента на стоянке. Сука, какого хера? Ему хочется уебать и Ривса, и корешей, просто потому, что сука Салливан не должен так себя чувствовать. Это не про него, не для него, ему абсолютно похуй. - Просто. Похуй, - говорит Джек своему распаренному отражению в запотевшем зеркале, и уходит на кухню, натянув на мокрое тело чистую одежду. Он готовит себе ужин на автомате, особо не выебываясь и не задумываясь о том, что швыряет в сковородку. Джек насвистывает под нос мотив приставшей попсовой дичи, которую слышал по радио во время работы, только чтобы хоть как-то занять свою ебанную голову. Он не хочет ни о чем думать, не хочет разбираться, он просто пожрет, поспит и всё станет так же охуенно, как раньше. Салливан заходит к себе в комнату после ужина с кружкой кофе и пачкой печенюх, включает комп и присаживается за стол. Завешанный шмотками стул скрипит под его весом, Джек фыркает и запускает браузер, всё так же ни о чем не думая. - Чо там нового. Он проверяет фейсбук, пролистывает ленту новостей, заходит на ютуб и тормозит в инстаграмме. Он морщится, видя все знакомые, приевшиеся рожи своих корешей, шлюху Сэнди и её сучек-подружек. Джек видит в сторизе блядского Эдена Ривса, от которого у него холодеют пальцы, и, не подумав, кликает мышкой. Он читает пост, смотрит на знакомый, сука, альбом с написанными словами, видит рыжую макушку Апельсина и у него выключаются тормоза. Кофе становится пиздец каким горьким и отвратительным, он видит, что сегодня у Ривса стрим и просто заходит на него, сам не зная зачем. «Сегодня я разочаровался в одном человеке». На белом альбомном листе черные буквы смотрятся вырвиглазно и мрачно. Салливан замирает, невольно выпрямляя спину, и следит за тем, как ладонь с перепачканными краской пальцами меняет один лист на другой: «Поэтому решил провести стрим грустных рисунков». У Джека начинает бешено скакать сердце, едва не пробивая ребра, потому что он прекрасно, сука, знает, о каком человеке идёт речь. Он не идиот, хоть Ривс и не называет имени. Эден приступает к первому рисунку, быстро орудуя карандашом под какую-то ненавязчивую, спокойную музыку. Джеку интересно, кто посоветовал ему её, ведь Ривс этого не слышит, но его мысли тут же тают. Он смотрит на вырисовывающийся профиль на белом листе и ему кажется, что грифель карандаша скоблит по его коже. Сука, какого хера вообще… Когда Ривс переворачивает страницу блокнота и приступает к прорисовке какой-то мрачной, архитектурной херни, Салливан поднимается со стула точно пьяный и идет к выходу. Говеное настроение возвращается с удвоенной, блять, силой, Джек чувствует себя полным днищем, а во рту горчит вкус дерьмового кофе. Он закуривает на крыльце, выдыхает дым в морозный воздух и гремит ключами, делая шаг к своей «детке». Клочки рисунков всё так же лежат на сидении, никуда не исчезнув. Джек распахивает дверь странным, деревянным жестом и таращится на белые кусочки с присохшей грязью, с черными росчерками рисунков, разорванных его убогими корешами с мозгами меньше грецких орехов. Салливану кажется, что душ нихуя не смыл с него это дерьмо, оно стекает по его коже густым потоком, капает под ноги и смердит так же отвратно, как поношенные шмотки его папаши. Джек кривится, невольно прикусывая фильтр, дышит дымом, словно, сука, ебаный дракон, и наклоняется, чтобы собрать эти сраные бумажки. Пальцы дрожат, как у конченого алкоголика, но Салливан матерится сквозь зажатую в зубах сигарету и собирает их в кучу, подхватывает, и хлопает дверцей «детки» так, словно это она во всём виновата. Потом очухивается, гладит по холодному сверкающему капоту и устало выплевывает сигу, чтобы тут же задавить её ботинком. - Прости, малышка. Не хотел. Блядские кореша. Блядский Ривс. Блядская совесть, которая вообще давно должна была подохнуть. Джек захлопывает дверь, швыряет ключи от тачки на тумбочку и поднимается к себе наверх. Стрим всё так же идет, музыка такая же умиротворяющая, а руки Ривса пляшут над белыми листами, вырисовывая неведомых тварей, унылые пейзажи и полную депрессуху. Получается, сука, красиво, но Джек чует задницей, как от всего этого несёт унынием и ощущение налипшего дерьма становится всё ярче. Салливану впервые кажется, что на него давят стены, но он прогоняет это, потому что это – для слабаков и неудачников. - Я ни в чем не виноват, сука, - он заявляет это заляпанным краской длинным пальцам в экране ноута, хочет добавить, что нихуя не сделал, но именно это заставляет его вывалить куски рисунков на кровать и достать скотч и ножницы. Именно это его и прибивает – он нихуя не сделал. Джек раскладывает куски, как ебаный паззл, старается понять, что и куда, сука, вообще относится. Изредка бросает ненавидящий взгляд на экран, но тут же злоба стихает, загнанная в глотку очередным унылым пейзажем с одиноким человечком на фоне огромного города. Музыка продолжает играть, поставленная на повтор, Ривс всё рисует, изредка отвечая в блокноте на комментарии. «кто тебя обидел, няш? ТоТ» «Скажи, кто это, мы его уроем!» «Давайте убьем урода!» Салливану хочется написать в этот ебучий чат, что ни хуя не урод и приходите, ботанские мальчики и девочки, он всем, сука, пропишет по первое число, но лишь стискивает зубы и яростно отрывает кусок скотча. Внутри него всё сжимается в какой-то скользкий ком, пульсируя в висках и горле, мешая нормально думать и реагировать по-джековски. Он занимается полной хуетой. Он не должен сейчас сидеть и клеить эти рисунки, думая о том, что сука, не прав, но продолжает это делать. Джеку хуево настолько, что остальные проблемы отходят на второй план. На него будто вылили ушат холодного дерьма, и он никак не может отодрать от себя это. Ривс ему никто, он просто очередной ушлепок из богатенького района, возомнивший себя сраным добрым самаритянином. Но Салливан прекрасно осознает, что на месте Ривса вряд ли предложил бы помощь тому, кто унижал его и обзывал педиком, а этот, сука, придурок подошёл. Когда и Сэнди, и кореша спали дома, сука, в тепле, пока им подтирали сопли их ебучие предки, этот идиот даже не подумал включить инстинкт самосохранения и пригласил в дом. И когда Джек мог хоть как-то отплатить ему этой же, сука, злоебучей монетой, он нихуяшеньки не сделал. Стоял и смотрел, как эти две гориллы ржут, как кони, и рвут то, на что наверняка ушла туева куча времени. Салливан не хочет это вспоминать и думать об этом, но, блять, думает. Скотч скрипит в его перебитых пальцах, он склеивает кусочек за кусочком, матерясь и чертыхаясь. Он вспоминает ошалелые, зеленые глаза этот недоделанного Ривса, и его уши начинают полыхать, как долбанные факелы. Склеенные рисунки выглядят нелепо и ебануто, некоторых кусочков всё-таки не хватает, но Джек разглаживает пальцами уголки и смотрит на проделанную работу. За окном давно уже темно, стрим кончился минуту назад, и он просто сидит в долбанной тишине, медитирует на плоды своей работы. Глаза жжет от перенапряжения, сердце гулко бьется, отдавая эхом в череп, а Салливан всё так же сидит и пырит на эти сраные портреты. Хорошие, сука, портреты, красивые. Всё. Обо всем остальном он подумает завтра. Хватит с него уже этой ебанины в мозгах. Джек пришпиливает скотчем рисунки к внутренней стороне дверцы шкафа, захлопывает её и плюхается на постель, намереваясь забыться во сне, где его оставят в покое эти обвиняющие блядские глаза Ривса и заезженная унылая музыка.