The Last year.

Джек бросает на пол учебник по алгебре с такой силой, будто тот, сука, виноват во всех смертных грехах. -Я никогда не постигну великий смысл этой ебанины, - Салливан откидывает затылок на кровать и нервно выдыхает, чтобы через пару секунд поднять голову и посмотреть на Ривса, который сидит рядом с ним на полу в окружении конспектов и учебных пособий. Ему хочется заржать от комичности всего происходящего. Если бы кто-нибудь сказал Джеку, что он будет сидеть у себя дома весенним вечером и решать задачки, чтобы справиться с предстоящим тестом, то он бы покрутил у виска того мудилы, которому такое могло прийти в голову. В глаза будто насыпали песка, а жёлтый свет лампы кажется слишком тусклым после нескольких часов занятий. На кровати разбросаны пустые обёртки от бургеров, смятые пачки от чипсов и несколько пустых банок газировки. Джек хочет курить и выветрить из головы всю эту ебалу про синусы и косинусы, но сосредоточенный вид Эдена, грызущего карандаш, заставляет Салливана посмотреть в конспект. «Ривс, давай на этом закончим, потому что мой мозг просто плавится от всего этого», - Джек не видит перед собой текста. Формулы и уравнения расплываются перед глазами, будто Эден писал их не карандашом, а кисточками. «Хорошо, но только если ты найдёшь нормальной еды, а то мой желудок сейчас переварит сам себя», - Ривс улыбается своей типичной идеальной улыбкой, и Джек ловит себя на мысли, что упустил тот момент, когда Ривс перестал относиться к нему настороженно. «Вот это у тебя ультиматумы», - Салливан подмигивает ему, до опизденения довольный, что это бесконечное занятие закончилось, и уже собирается подняться, чтобы отправиться на кухню, как вдруг слышит на подъездной дорожке к дому знакомый звук, от которого внутри всё холодеет, будто резко наступила ядерная зима. -Блядь, - ругается Джек. – Блядь, блядь, блядь, - он в спешке сгребает с пола тетради и книги и заталкивает их под кровать. Удивлённый взгляд Эдена напоминает ему о том, что он же нихрена не слышит звук за окном, поэтому быстро показывает жестами: «Папаша приехал какого-то хера». «Ты же говорил, что утром он уехал в рейс». «Так и было. Наверно, что-то случилось». Чёрная футболка, в которую одет Джек, моментально прилипает к спине от пота, будто он пробежал пару километров, а не задачки решал. Мысли о том, что папаша может застать здесь Ривса, заставляют яйца сжаться до микроскопических размеров. В лучшем случае он вышвырнет «богатенького ублюдка», в худшем ещё и отпиздит. Джек часто дышит, поднявшись с пола и оглядываясь, ища пути к отступлению, как загнанный зверь. Он замирает на секунду, таращась на дверь, будто папаша вот-вот откроет её. Мысль пулей прошибает висок, словно он играет в «русскую рулетку», и ему выпал главный приз. Салливан не боится, что отец отпиздит их, потому что Джек не трясущаяся собачонка, он защитит Ривса. Салливан не хочет, чтобы Эден увидел папашу Джека, потому что тот одним своим видом может разрушить всё, что так долго склеивал Джек. Взгляд смещается вправо, а дальше Салливан действует на одном лишь адреналине. «Залезай в шкаф», - объясняет Джек и радуется, что ему не нужно ничего говорить вслух, потому что язык прилип к нёбу. Ещё больше его радует то, что Эден не задаёт никаких вопросов, а быстро пихает свою сумку под кровать и неуклюже залезает в шкаф, где на дверцах всё ещё висят склеенные рисунки. -Ублюдыш, ты видел мои документы?! – раздаётся раздражённый голос снизу, и это подстёгивает лучше любого мотиватора. Салливан распихивает вещи в стороны, замечает распахнутые то ли в страхе, то ли в удивлении пиздецки зелёные глаза Ривса, протискивается в шкаф и закрывает дверцы, погружая их в темноту. Щель между дверей кажется огромной, и Джек уверен, когда папаша зайдёт в комнату, он увидит, как его сынок что-то делает в шкафу с каким-то педиком. Та-дам, последние мгновения в жизни их обоих. Внутри пахнет стиральным порошком, дезодорантом Салливана, туалетной водой и потом. Джек упирается рукой в заднюю стенку, как будто по счастливой случайности за ней окажется ебучая Нарния. Он чувствует лёгкое прикосновение руки Ривса и слышит, как тот шумно дышит. -Джек, блядь, я с тобой разговариваю! Где мои документы, сраный ты выблядок?! – орёт папаша, поднимаясь по лестнице. В такой темноте хер покажешь Эдену, чтобы он молчал. Адреналин ебашит в висках. Инстинктивно Джек напирает на Ривса и зажимает ему рот рукой, словно Эден способен разораться, как бабища в дешёвом ужастике. Волосы Эдена щекочут руку. Салливан чувствует горячее дыхание на коже, и едва уловимый запах туалетной воды, который смешивается с его собственным запахом. Рука Ривса касается бока Джека, слегка задирая футболку, и по телу бегут мурашки от прикосновений тёплой руки и ткани других вещей. Дверь комнаты распахивается и ударяется о стену, заставляя парней одновременно вздрогнуть. -Твою мать, ублю… - крик папаши обрывается, когда он входит в комнату и не видит там Джека. Салливан буквально физически ощущает, как яростно дышит этот сальный кусок дерьма под названием его отец. -Ах ты пиздюк недоделанный, - рычит папаша, вырубая свет в комнате. – Съебался из дома, а я потом плати эти сраные счета! Ну, погоди, мразь, я с тобой разберусь, когда приеду. Дверь захлопывается, грозясь слететь с петель, и Эден опять вздрагивает всем телом, передавая этот мандраж, как по проводам, Джеку. Салливан стискивает зубы крепко, так что челюсть отдает болью в виски, слушает, как громыхают по коридору второго этажа грязные ботинки ублюдка-отца. Салливан слушает, но не слышит, потому что пульс долбит слишком громко в этом тесном шкафу, а влажные губы Ривса шевелятся, задевая его ладонь, заставляя сознание Джека расплываться. Кажется, Эдену нечем дышать, но вместо того, чтобы убрать руку Салливана, он цепляется в его бок, скользя своими охерительно горячими пальцами по коже снова и снова. Футболка задирается складками на боку, Джеку приходится вжаться в Ривса сильнее, загораживая его от сраной щели в дверцах, когда слышит приближающиеся шаги. Его лихорадит, уши, словно забило ватой от осознания надвигающейся катастрофы. Салливан чувствует, как пуговица на рубашке Ривса впивается ему в живот, как скребут аккуратно подстриженные ногти по коже, как клочками вырывается дыхание Эдена, опаляя его ладонь, кажется, сука, до кости. В какой-то момент в голове проносится мысль, что, блять, они дозанимались до горячки, и разъяренный, орущий кусок дерьма под именем «Салливан-старший» это плод их пережаренных от алгебры мозгов. Ему хочется посмеяться над всем этим, как малолетнему дебилу-первоклашке, он хочет поделиться этой гениальной мыслью с Эденом, но вспоминает, что в этом шкафу темно, как в заднице. Джек чуть опускает голову, чтобы посмотреть на Ривса, убедиться, что тот реально не увидит не единого его жеста в такой кромешной темноте и каменеет всем телом. Через херову щель между дверцами падает свет, расчерчивая внутренности шкафа пополам идеально ровной светлой полосой. Она бесполезна и ни хрена не помогает сориентироваться в душном пространстве, но, мать его, четко проходит по лицу Эдена, высвечивая его зеленые глаза до нереального оттенка. Он таращится на Джека и тот с отупением понимает, что видит каждую крапинку на радужке и каждую светлую ресницу, как будто этот долбанный луч света специально сделал акцент именно там, где больше всего не хотел увязнуть Салливан. Приехали. Осталось только напустить в шкаф ебланских поющих птичек с их слащавыми диснеевскими голосочками и у сцены встречи Принца и Принцессы, заезженной в каждом сраном мульте вдоль и поперек, появится жесткий конкурент. «Ага, в лице Мистера Идеальности, запертого в душном шкафу с местным бандюганом». Ривс продолжает смотреть на него поверх его собственной ладони, не предпринимая никаких попыток вырваться или хотя бы отстраниться. Шаги папаши грохают совсем рядом по коридору, и наверняка Эден чувствует эти вибрации, потому что практически перестал дышать. Салливану кажется, что воздух в шкафу становится на несколько градусов выше, потому что в его глотке сраная пустыня Сахара. Если бы он мог говорить с Эденом, то сейчас не вытолкал бы из себя ни единого звука, язык намертво приклеился к небу, а воздух слишком быстро покидал его прокуренные легкие. Джек мог бы соврать, что у него просто сдали нервы, но он привык самому себе выплевывать правду в лицо, и этот случай не станет исключением. Салливан смотрит в широко распахнутые глазищи Эдена, мать его, Ривса, и понимает, что докатился. Доигрался в хорошего мальчика, допрыгался выше головы и просто съехал к херам с катушек, потому что никогда раньше его не тянуло сократить расстояние между их лицами. Он медленно убирает руку от его лица, чувствуя, как влажно на ладони от губ Ривса, как дыхание со свистом вырывается из пережатого горла со скоростью один выдох в минуту, и проваливается в вязкую пустоту, спрессованную с четырех сторон деревянными панелями и его собственной одеждой. Когда горячие, сухие пальцы весьма осознанно пробегают по его боку выше к ребрам, Салливан отчетливо понимает, что его мозг только что ссохся до размеров грецкого ореха, а сорванное едва осязаемое дыхание Ривса стало на несколько сантиметров ближе. Он замечает, как влажно блеснули приоткрытые в немом вопросе губы Эдена, и посылает мир ко всем чертям. Мир сузился до пределов грёбаного шкафа, и Джек решает, что это всё можно оставить здесь, среди его потрепанных клетчатых рубашек, пропахших старым лаком деревянных панелей и склеенных рисунков, шуршащих от каждого движения. Запах Ривса бьет под дых, Салливан закрывает глаза, оставляя за пределами созданной ими за пять минут Вселенной орущего папашу, сраные предрассудки и стереотипы, чувствуя себя охерительно свободным, и целует этот влажный, молчаливый рот, высосавший из него остатки разума. Эден вздрагивает всем телом, цепляется в футболку Джека обеими руками и тянется целоваться с таким голодом, словно ждал этого сотню лет. Салливана ведет от его податливости, от того, как ловко язык Ривса сплетается с его, как шумно он дышит носом и жмется к нему теснее. Он обхватывает ладонью его челюсть, оглаживает большим пальцем гладкий подбородок, скользит всей пятерней по щеке к светлым, встрепанным волосам. Эден неслышно стонет ему в рот, прикусывает нижнюю губу и когда его бедра притискиваются вплотную, Джек чувствует, как у того крепко стоит. Жар охватывает загривок, заливает Салливану шею и скатывается вдоль позвоночника вниз. Ему кажется, что этот раскаленный шар спалил к херам его желудок и прочно обосновался у паха, заставляя его потираться бедрами об обтянутый джинсовой тканью член Ривса. Руки Эдена карабкаются вверх, пальцы путаются в складках футболки, и, наконец, зарываются во взмокшие на затылке волосы, сжимая их с такой силой, словно он хочет содрать с Салливана скальп. И, твою мать, Салливан готов поклясться своей проебаной гетеросексуальностью, что ему это больше чем нравится. Он снова и снова целует влажные, припухшие губы, отпихивает мешающую одежду локтями и обхватывает поджарую задницу, прижимая Ривса теснее. Джеку хочется услышать его голос, он забывает, что где-то за тонкой стенкой, покрытой скукоженными прокуренными обоями в коридоре, орет его мерзкий папаша, который вполне может и услышать. Жар выталкивает из Салливана сознание мягкими волнами, как морская вода выбрасывает вырванные с корнем водоросли, оставляя его стерильно чистым, пульсирующим красными оттенками, как на холсте Ривса, который он красил последние недели. Джек утыкается носом в его мокрый от пота висок, вдыхает запах почти с животным остервенением, и на задворках сознания слышит мерзкий, дребезжащий звук, раскраивающий полыхающую черепную коробку. Он цепляется в Эдена, вдавливает его в стенку шкафа, словно хочет проломить её к чертям, аккорды знакомой приевшейся мелодии бьют в спину, словно желая отрезвить. На столе в комнате звонит блядский смартфон, мигая экраном, как самая настоящая приманка. Салливан напрягается, ожидая услышать, как отец вынесет дверь с петель. Эден перестает шумно дышать в его руках, духота, облепляющая его влажными объятиями, разом спадает, выхолаживая и остужая. Джек дергается, на миг ему кажется, что под ногами разверзлась охерительно глубокая яма, в которую он проваливается, а в следующий момент он подскакивает на собственной кровати. На тумбочке, среди скомканных оберток от шоколадных батончиков, тетрадей и прочей херни настойчиво вибрирует смартфон, едва не подскакивая от натуги. Салливан, всё ещё ошалевший после пробуждения, остервенело отпинывает жаркое и влажное одеяло, хватает телефон и вырубает будильник к херам, с трудом сдерживая порыв метнуть гаджет в стену. Он чувствует, как неприятно липнет к потной спине просторная майка, и бросает ненавидящий всё живое взгляд в сторону шкафа. Те же поцарапанные приоткрытые дверцы, с торчащими между ними рукавами рубашек. До Джека заторможенно доходит, что это был всего лишь сон, и он устало опрокидывается обратно на подушку. За окном какой-то урод вопит и хлопает дверями своей сраной тачки, и Джеку хочется уебать этого придурка с ноги, но тело словно ватное. «Блядь, приплыли. Отродясь такой херни не снилось». Он с минуту пялится в потолок, поглаживая большим пальцем корпус смартфона, затем хмурится и приподнимается на локтях, чтобы посмотреть, не обкончался ли он, как малолетний сопляк после мокрых сновидений. И тут же разочарованно рычит, стискивая зубы – член крепко стоит, оттягивая ткань боксеров. - Пиздец, - изрекает Салливан, закатывая глаза. Кажется, хватит ходить вокруг да около иначе эти пидорские темы и мысли сведут его в дурку. Уже сны начали сниться, причем настолько яркие, что Салливану всё ещё с трудом верится, что это вообще был сон. Он решает первым делом пойти в душ, а потом разобраться с Эденом Ривсом и поставить, наконец, точку в этой истории. Ему просто нужно знать – да или нет. И он просто придет и спросит его об этом в лоб. Джек не знает и не хочет думать, как отреагирует в том или ином случае. Обо всем этом он позаботится потом, на месте, а сейчас ему нужно принять прохладный душ и прийти в себя.