The Last year.

Последующие дни пролетают мимо Джека одной вспышкой. Он не осознает, какого хуя происходит с того злоебучего вечера, как вернулся домой от Ривса, и забивает огромный хуй на это. Салливан ощущает себя ебаным роботом, просиживая джинсы в школе, помогая Катарине таскать непонятную хуету в актовый зал, работая у Уилсона и копаясь в проржавевших легких нескольких тачек. Его восприятие действительности словно вырубили, о чем ему с беспокойством сообщает Катарина, когда они прощаются возле её дома. - Джек, с тобой всё хорошо? Выглядишь ты неважно. - Не переживай, куколка, просто заманался, - Джек давит из себя подобие прежней улыбки. Катарина смотрит на него пристально, хмурится, но ничего не говорит. Они прощаются, и когда Джек забирается в свою тачку, перед его глазами маячит вовсе не лицо его девушки. Он вспоминает, как обычно хмурится Ривс, как поджимает губы, когда недоволен, и это заставляет его нервно рассмеяться. Нашел, что вспомнить именно сейчас. Эден Ривс сам продинамил его, и Салливана никоим образом не должно поглощать это днищенское чувство, что он наступил мимо ступеньки и провалился в прежнее дерьмо по самые уши. Джек убеждает себя, что всё нормас, всё идет своим чередом, ничего стремного не происходит. Это жизнь, бывает всякое, и вся эта ругань просто одна из её составляющих. Пиздец подкрадывается незаметно и бьет наотмашь, выбивая из-под ног Салливана твердую землю. Смартфон пиликает в кармане косухи, когда он глушит «детку» возле своего дома. Джек выуживает гаджет и несколько секунд просто сидит в тачке, таращась невидящим взглядом в светящуюся строку оповещений. Среди строчек об обновлениях и лайках в инсте светятся две – Эден Ривс только что заблочил его в мессенджере и занес в черный список на фейсбуке. - Да ладно. Салливан фыркает, проверяет всё несколько раз, перечитывает оповещения, как будто вдруг резко стал тупым имбецилом и не понимает элементарных, сука, слов. Эден только что удалил его отовсюду. Заблокировал. Вычеркнул из своей жизни точно пройденный этап и поставил жирную точку на всём этом. Джек медленно опускает руку с гаджетом себе на бедро и таращится сквозь лобовое стекло на темный двор с покосившимся крыльцом, старыми покрышками под брезентом и вытоптанным газоном, который никогда не бывает зеленым. Тишину в салоне можно резать ножом, Салливан слышит, как ебашит его сердце в ребра, и ему чудится, что от этого ебаного стука дрожат стекла. Он не верит в происходящее, ему, блять, просто не верится. В голове мысли сталкиваются друг с другом, накатывают одна на другую, как ледяные волны, вымывая из Салливана последние остатки самообладания и какого-либо разумного поведения. Он хочет ещё раз посмотреть на это оповещение и убедиться, что ему не приглючилась эта хуета, но не может наскрести в себе никаких сил. Он заебался. Просто заебался от этой ебаной жизни и чувствует, как всё ближе к краю. Какому краю – хуй разберешь, но очень скоро мысли сожрут его заживо, обгладывая до костей, и оставят гнить в полной тишине, как ржавые кузова брошенных тачек на свалке. Джек выбирается из машины, закрывает дверь, сжимая пальцами корпус смартфона так сильно, словно если отпустит – рухнет к херам на дно. Проходит к дому, открывает дверь и проваливается в пустоту. Стены встречают его выцветшими плакатами с потасканными шлюхами, на кухне тихо дребезжит холодильник, а у соседей воет собака. Джек поднимается к себе наверх, до жжения ощущая желание зажать руками уши и погрузиться в блаженное ничто. В полную, блять, тишину. Он хочет, чтобы его оставили в покое хотя бы дома. Хотя бы тут. Хочет выдрать к хуям это дребезжащее чувство между ребер и швырнуть его к ногам с голыми лодыжками, чтобы он ответил за это. «Это нихуя не значит. Похер. Просто похер». Это не должно его волновать. Какая ему хер разница – Джек Салливан не заморачивается из-за таких пустяков. Это называется ебаная жизнь и то, что у него не сложились дружеские отношения с Ривсом, не трагедия. Его ничто не колышет. Просто в какой-то момент Джеку взбрело в голову, что в Гринхилле может быть не всё так хуево, а этот художник только подбросил топлива в это дрянное пламя. «Но я думаю, что Гринхилл слишком тесный для тебя. Он запирает тебя в рамки, и ты становишься совсем другим там», - бледные пальцы, пропахшие хипстерским кофе, выписывают каждое слово в воздухе, разгораясь тем самым днем в запертой на замок памяти Джека. Он подходит к постели и швыряет телефон на кровать. Следом летит остервенело сдернутая с крепких плеч косуха. «Все эти ваши выпускные, последний год школы, розовые сопли. Сейчас, кажется, что это просто конец и край, но поверь мне, сынок, будет у тебя ещё миллион девчонок и покруче той, что тебя отшила! Одна ссора не трагедия, Джеки». Джек дышит глубоко и рвано, чувствуя бессильную злобу и изжигающую его изнутри ненависть. Ему хочется достать ящик пива из запасов папаши и наебениться до поросячьего визга, а потом курить, курить без остановки, развалившись на старом, пропахшем сигами диване в гостиной и смотреть тупые американские шоу. Хочется выключить свою голову, выдрать голыми руками себе ребра и просто быть. Просто стать тем Джеком Салливаном, без всяких заебов и загонов, каким он был раньше. Не чувствовать этой хуйни внутри, чем бы это ни было. «Кстати, знакомьтесь. Это Саймон Крофтон. Мы учимся вместе». Рука «хера с инста» на плечах Эдена лежит слишком панибратски. Пальцы сжимаются в кулаки непроизвольно, и Салливан бьет в дверцу шкафа, сдирая костяшки. - Сука! – он ебашит снова и снова, и старой дверце хватает трех ударов, чтобы слететь с петель. Грохот дерева о пол заставляет Джека вздрогнуть всем телом, зарычать и пнуть дверцу с такой силой, словно это она виновата. Костяшки противно ноют, наливаясь краснотой, но едва ли его это ебет. «С такой рожей не таращатся в телефон, если дело касается учебы, сынок. Ощущение, будто тебя девчонка кинула». - Нихуя, - рычит Джек, запрокидывая голову. Разворачивается, перешагивает через дверцу, но спотыкается о брошенный рюкзак и зло пинает его, отшвыривая под кровать. – Нихуя, я сказал! Кровать скрипит под его весом, он свешивает ноющие руки между расставленных колен и таращится сквозь пол, сквозь лежащую дверцу. - Нихуя. Джек не понимает, почему задело то, что его удалили из друзей в каких-то ебучих соцсетях. Что его удалил из друзей глухонемой художник, возомнивший себя самым охуенным человеком в этом грязном городишке, заставивший Салливана повестись на свои блядские, честные зеленые глаза. «Мне просто нужно время, чтобы научиться общаться с тобой по-другому». Салливан дышит ровнее, разглядывает шурупы, вывалившиеся из петель шкафа, скользит безразличным взглядом по сорванной дверце, лишь бы отвлечься на что-то иное. Эти мысли до добра не доведут. Он закрывает глаза, но видит бесчисленное число жестов, ветряные мельницы по дороге из Гринхилла и стаканчик дорогущего кофе на приборной панели «детки». Джек не давал себе даже просто подумать о том дне, закончившимся ощущением полного пиздеца, но сейчас словно срывает плотину и его сносит к хуям, раздирая на куски. Он убеждает себя, что практически забыл все, но фантомное ощущение чужих губ возвращается так, словно это случилось несколько минут назад. Джек трясет башкой, натыкается взглядом на смятые уголки склеенных рисунков, глупо торчащих из-под дверцы, и раскалывается на тысячи Салливанов. «Он в тебя втюхался. Пид-риии-ла Ривс». Ржач Стэна в голове заставляет Джека морщиться, словно у него разом заныли все зубы. Одним движением переворачивает деревянную панель, садится на кортаны и осторожно отдирает скотч. Рисунки здорово пообтрепались со временем, на них черными росчерками курит Джек, кажется, в какой-то параллельной вселенной. Он думает, что сейчас выдерет с мясом эти бумажки и выкинет к херам, так же, как Эден вышвырнул его изо всех своих контактов, но вместо этого устало опускает плечи, складывает рисунки и кладет на тумбочку, сметая с неё всё остальное на пол. Салливан поднимается на ноги, проводит ладонями по лицу, чтобы скинуть напряжение, глубоко вдыхает и хочет курить. Ему срочно нужна лошадиная доза никотина, чтобы прийти в себя. Джек хватает пачку сиг, гитару и практически бегом выскакивает из дома. Вечерний воздух ниже на несколько градусов, остужает голову и выхолаживает горящую шею и скулы. Салливан глубоко затягивается, зажимая фильтр зубами и раскатывая по языку горечь. Злость всё ещё плещется в нем, словно жидкое олово, подсовывает наглую рожу этого Саймона, его руку на плечах Ривса, бледные сжатые в нить губы Эдена и его упрямое выражение лица. На чернильном небе загораются мелкие точки первых звезд, и Джек пялится на них, думая о том, что не может подобрать сравнения. Пальцы ложатся на тонкие струны, перебирают их почти ласково, но выдают только тихий звон. «Да. Мы всё решили, но это не значит, что моё отношение к тебе волшебным образом изменилось, и я спокойно буду смотреть, как вы с Катариной тискаете коленки друг-друга». Джеку кажется, что даже через миллион световых лет он будет помнить эти блядские зеленые глаза, упрямо выпяченный подбородок и бледные дрожащие ладони. Он закрывает глаза и проваливается в тот вечер, колючими лапами сжимающий его горло. Ему кажется, что Уилсон не прав. Никто ни хуя не прав, потому что лучше не будет. Отношение Ривса было больше, чем дружеское? Эгоист здесь только Джек? Внутренности скручивает спазмом, заставляя его горбиться и давиться дымом, но всё равно упрямо пыхтеть сигаретой, словно он хочет задохнуться нахер. Джек разбит и раздавлен, он как ебучая двухголовая змея сжирает сам себя в своих мыслях, но так ни к чему конкретному и не приходит. Он ходит по ебаному кругу, раз за разом наступая на одни и те же грабли. Что с того, что у него сейчас всё в сраном шоколаде? Счастлив ли он от того, что есть крутая девушка, в школе всё на мази и подработка норм? Это ли его место? Джек думает, что упускает что-то очень важное, если уже не упустил, что ошибся ебучим поворотом и теперь топчется, охуевая от очередной ошибки. Ощущения ни хуя не приятные, и он снова на дне, как в тот раз, когда на его глазах рвали рисунки, а он ничего не сделал. Этот год вдавливает глубже в Гринхилльскую грязь, а Джек не старается изогнуться, чтобы выкарабкаться, проебывая свои шансы. Каждый ебаный раз. Пальцы перебирают струны, но он не узнает звука, что выбивается из-под них. Он не может наиграть даже самый простой мотив, в горле все пересохло и стянуло больной удавкой, мешая дышать. Тлеющий окурок падает к его ногам в темную пыль, гаснет вместе со злостью. Дыхание вырывается изо рта клубами пара, и Джек вспоминает картину с подсолнухами в безмолвном выставочном зале, устало опущенные плечи в вырвиглазном мятном джемпере, и понимает, что это осталось далеко в прошлом. «Я чувствую вибрацию. Ты ведь как-нибудь споешь?». Он понимает, что обещание сыграть аннулировано вместе с блоком в мессенджере, что собственноручно загнал себя в рамки, что никогда не выберется из этого дерьма. «Стоп. Хватит. Достаточно». В голове Джека Салливана бьются друг о друга ладони с бледными пальцами в пятнах краски. Он замирает, не замечая, как перестает терзать струны и наступает тишина. Где-то за покосившимся забором продолжает скулить соседская псина, мимо проносится машина, освещая светом фар забытый всеми Богами район Гринхилла. Джек поглаживает корпус гитары ладонью, словно кота положив на колени, и уставившись в хромированную решетку «детки». Джек очень четко понимает, что не сможет сыграть даже Катарине. Никому не сможет.