The Last year.

Утром Джек Салливан ощущает, что ему нихуя не семнадцать лет, а все шестьдесят пять. Локти и колени выламывает так, словно он вчера отпиздил половину Гринхилла, нестерпимо хочется ссать и прополоскать пересохшую глотку. Он устало трет сухими ладонями лицо, убирает мешающие волосы и таращится в белый потолок с плоской круглой лампой. До мозга запоздало доходит, что вчера произошло, где он, блять, сейчас находится, и Джек подрывается с места. Комната ожидаемо плывет мимо него, напоминая о том, сколько пиваса он вылакал, он закрывает глаза, выжидая несколько секунд, пока утрясется эта ебаная скачка, и затем оборачивается. Диван встречает его пустующими складками сваленного кое-как пледа, измятой подушкой и торчащим из-под нее смартфоном. - Да ладно, блять. Ни следа Эдена Ривса. Он просто, сука, испарился, как будто его и не было здесь, и это не он засыпал, зажатый между Джеком и спинкой дивана в не самой удобной позе, но им обоим вчера как-то было похуям. Салливан оглядывает комнату, просто не веря, блять, в происходящее. Горящие после сотен поцелуев губы и расстегнутая рубашка говорят о том, что это всё не приснилось, но сознание хохочет над ним на манер блядского папаши, и Джека прошибает холодный пот. А что если всё псу под хвост и вчерашнее просто плод ебанутого воображения Джека, пока он заливался пойлом и пиздастрадал в прокуренной гостиной? Салливан хватает смартфон, чтобы отвлечься от мерзкого ощущения тошноты и горечи. Он не хочет думать о том, что всё это приснилось, но ебучий внутренний голос нагоняет на него эту безысходность, и Джек тупо скользит пальцем по экрану, не соображая, что делает. Одна мысль о том, что он вчера ничего не сделал и просто нахуярился как свинья, пока Ривса жал этот пидор, скручивает его внутренности в тугой узел, пробегает ознобом под кожей. Он глубоко дышит, считает, сука, до пяти и думает о том, что слишком много думает о всякой херне. Всё было, он всё сделал, не будь он Джеком Салливаном. Нужно умыться, проснуться до конца и разобраться, что за хуйня и где Ривс. Джек поднимается, сует смартфон в карман и идет к ванной комнате на втором этаже, чувствуя, как его тошнит от нервяка, как какую-то сопливую малолетку. Сверкающий белизной кафель заставляет его морщиться и выжигает к херам глаза. Салливан справляет малую нужду, запрокидывая от облегчения голову, затем подходит к вычурной раковине и крутит такой же невъебенно сверкающий вентиль. Он плещет в лицо холодной водой, чтобы привести себя в чувство, едва, блять, не забираясь под струю воды головой, чтобы остудить прожаренные бесконечным потоком мыслей мозги. Ему приходится повторить процедуру несколько раз и с силой сжать ладонями щеки, поднимая голову и таращась на свое прекрасное, сука, отражение. Как же его задрало это собственное мозгоебство. Джек тяжело дышит, пытаясь взять себя в руки и прописать мысленных пиздюлей за эмоциональную, сука, нестабильность. Он смотрит в зеркало, разглядывая всклокоченные волосы, припухшие губы и синяки под глазами. Салливана, мать его, просто поражает тот факт, что сейчас его задница пригорает от того, что всё вчерашнее окажется пьяными фантазиями. Несколько месяцев назад тот Джек Салливан, каким он был, сожрал бы сам себя от собственных наклонностей, но сейчас ему кажется, что всё заебись и правильно. Именно этого он хотел вчера и не сказать, что не хочет теперь. Салливан сможет повторить это и без десятка выпитых бутылок горького пойла богатеньких ушлепков. «Ага, повторить. Осади коней, Джеки, не факт, что что-то поменялось у Эдена после вчерашнего». Вопреки остуженной ледяной водой башке, Джека бросает в лихорадочный жар от одной мысли, что все вчерашние разборки могли оказаться его последним, блять, писком перед окончательным падением на самое днище. Он мотает головой, чтобы прогнать к хуям эти навязчивые мысли, и его глаза цепляют небольшое темное пятно возле горловины футболки. Салливан упирается одной рукой в белоснежный край раковины, дыша загнанно, как ебанный спортсмен после стометровки, а второй рывком оттягивает горловину и смотрит на маленький, блеклый засос на ключице. В голове стихают все мысли, кадык болезненно дергается от нехватки воздуха, и Джеку кажется, что сейчас он перегорит, как старая лампочка в засранном гараже папаши. Он смотрит на засос так, словно, блять, увидел в реале восьмое чудо света, в горле сухо щелкает, а жар скатывается вниз, стучит по ребрам и сворачивается раскаленным прутом в пустом желудке. Ему просто жизненно необходимо увидеть Эдена, мать его, Ривса. *** С Катариной он сталкивается внизу лестницы, когда приводит себя в более менее адекватный вид и становится похож на человека. Он вытягивает шею, пытаясь высмотреть знакомый светлый загривок среди вяло передвигающихся оставшихся после вечеринки подростков, хлопает себя по карманам в поисках ебучих сигарет, и едва не сносит Катарину, выскочившую, из-за угла, как черт из табакерки. - Доброе утро, Джек Салливан. - Доброе. Джек чувствует себя гребанным имбецилом, когда не может подобрать связных, сука, слов. Как будто он шестилетний сопляк, и его поймали с поличным за кражей жвачки в универмаге на углу, и теперь он не знает, как отвертеться и что придумать. - Он уехал еще два часа назад, - Катарина обрывает поток мыслей одной фразой и складывает руки на груди, словно этими словами только что вынесла приговор. Джек таращится на нее, как тупой хер, открывает рот, чтобы хоть что-то сказать, но Катарина предупреждающе поднимает руку, и Салливан понимает, что её сейчас рванет. - Ни слова. - Слушай, Катарина… Салливан не успевает не то, что, блять, договорить, а даже додумать фразу, как ему по ебалу прилетает звонкая оплеуха, вышибая последние мысли. Он по инерции запрокидывает голову, чувствуя, как нехуево ему прилетело, и что наверняка на пол рожи сейчас у него красный отпечаток, но не может ничего на это сказать, потому что, сука, заслужил. Джек сцепляет зубы, подавляя волчий оскал, смотрит на, кажется, уже бывшую девушку и настороженно молчит. «Ты здесь единственный, кто не слышит, Джек». Очень кстати в голове мелькают отрывистые жесты бледных пальцев, и Салливан в очередной раз сухо сглатывает, приглаживая волосы. Его охуеть как накрывает сейчас чувством облегчения от того, что вчерашний вечер ему не приснился в алкогольном, сука, припадке, и он чертыхается про себя, потому что настроение Катарины и ее затрещина нисколько не колышет его. Как будто, так и должно быть. И то, что их, скорее всего, вчера видели или этот обмудок Саймон, захлебываясь кровью и соплями, притащил половину Гринхилльских выблядков на второй этаж Джека сейчас не ебет. Если кто-то посмеет вякнуть в их сторону хоть одно ебаное слово, то пусть лучше самостоятельно выдерет себе свой сучий язык и сдохнет в канаве. - Мы поговорим об этом, - Джек нарушает гробовую тишину первым. - Да. А сейчас иди за ним. Сколько можно уже тупить, - Катарина закатывает глаза и уходит с его пути, указывая рукой на дверь. Салливан не находит слов и просто тупо кивает ей, пролетая в прихожую и схватывая потертую косуху с вешалки. Свежий воздух сжимает легкие ледяными пальцами, забирается под черепную коробку, обнажая все мысли и заставляя задыхаться от переполняющих эмоций. Джек прихватывает из пачки зацелованными губами сигарету за фильтр, усмехается, вспоминая судорожный вздох Эдена над ухом, и забирается в салон тачки, чиркая зажигалкой. Ебаное чувство легкости. Та самая грань, когда до опизденения легко внутри, словно его накачали гелием, но при этом держат за веревку – потому что всё заебись, да не точно. Салливан чувствует себя неебически свободно, но при этом мерзкий голос нашептывает ему в голове, что не время расслабляться и ему бы лучше сейчас спустится с небес на землю, потому что рано он разжал булки. Ему хочется думать, что все налажено, но тот пьяный бред, что он нес вчера в изумленное лицо Ривса никак не подходит, блять, под определение «всё решено». Им необходимо поговорить и всё решить окончательно, и сделать это надо сейчас. Салливан разворачивает «детку», заезжая на знакомую улицу с аккуратными дворами, уже очищенными от зимней каши и грязи газонами и вертящимися флюгерами на покатых крышах. Он тормозит на обочине, поднимая пыль, высушенную холодным, апрельским солнцем и переводит дух. Его бесит собственная нервозность, и он выкуривает ещё одну сигарету, чтобы вставить на место мозги. Мысли не идут, и он просто вдыхает в себя горстями никотин, пялясь в одну точку так, словно его парализовало к херам. Дом Ривсов не изменился ни на цент. Та же калитка, аккуратный газон с выцветшим за зиму гномом возле черных кругов клумб, занавески на окнах в приторный цветочек. Джек выбирается из прогретого салона, прочищает горло и на секунду застывает, прежде чем рвануть на себя калитку и пройти по выложенной брусчаткой дорожке. Он замечает два пластиковых стула на пристройке, привязанный велик и ему кажется, что он не был тут вечность. Рука поднимается тяжело, но Салливан упрямо выпячивает подбородок и нажимает кнопку звонка, прислушиваясь к звукам. Да, он не ебанулся и помнит, что Эден Ривс не слышит, но ведь в семье он такой один. Джек даже, сука, не ссыт, когда за дверью слышатся шаги – всё-таки с семьей Ривса он ни разу не виделся напрямую - и девчачий тонкий голос спрашивает: - Кто? - Я… к Эдену Ривсу. Дверь приоткрывается на несколько сантиметров, и на Салливана таращится младшая сестра Ривса, хмуря брови из-под челки. - Зачем? Джек скрипит зубами, чтобы, сука, не выматериться, и выдавливает из себя: - Поговорить надо. Позовешь? Малая раздумывает, разглядывая Джека настороженно, потом молча хлопает дверью и уносится в дом. Ожидание кажется вечностью и одновременно с тем проходит слишком быстро, не дав Салливану продумать в голове свой, сука, монолог. Он успевает спуститься со ступеней и подняться обратно, нервно поправляя косуху и встрепанные волосы. Салливан замирает, невольно прислушиваясь к шагам за стеной, и когда слышит их, внутри него всё съеживается и затихает, как перед надвигающейся угрозой. Он облизывает пересохшие губы, делает вдох-выдох и отходит одновременно с открывшейся дверью. Эден выбирается на крыльцо нехотя, и, сука, то, как он знакомо сжимает губы в линию и хмурится вызывает в груди Салливана болезненный спазм. Он давится воздухом и, кажется, сейчас выхаркает свои почерневшие легкие прямо на чистый порог Ривсов. Сколько можно уже терпеть эту внутреннюю встряску, когда кидает от ебаной крайности в крайность. Эден устало прислоняется плечом к дверному косяку, прикрывая за собой дверь - этот мир художника всё ещё закрыт для Джека. "Что?" - без приветствия спрашивает Ривс. В голове Джека просто пиздец из скомканных мыслей, выветрившегося алкоголя и блядского ощущения собственного проигрыша. Ты всё перевернул с задницы на башку, Салливан. Ты просчитался и втоптал свою жизнь обратно в грязь и бесконечное хуеплетство самому себе. Он смотрит на мешковатый зеленый свитер, голые лодыжки, поднимает взгляд и замечает, какие опухшие и красные веки у Эдена. В другой раз Салливан бы взбесился. Сейчас ему хочется выдрать сердце к херам и сдохнуть, как псине, прямо у этого крыльца, дальше которого его не пускают. "Я скучал по тебе". Джек с трудом складывает эти жесты – пальцы словно деревянные. Ему кажется, что момент проебан, что это не те слова, что надо сейчас говорить, но в голове, словно белый шум, как от старого бабушкиного телека. Эден неслышно выдыхает, натягивает рукава и низ свитера так, словно хочет погрузиться в него, как в кокон. Джек смотрит ему в глаза, пытаясь считать вдохи и проглотить ебучий ком, что мешает ему дышать. «Если это про «остаться друзьями», то, пожалуйста, не надо. Я этого не хочу». «Я тоже!». Салливан понимает, что «сказал» только когда видит округлившиеся зеленые глаза. Джек проводит ладонью по лицу, чтобы прийти в себя, шумно выдыхает носом и ловко складывает пальцами те слова, что горчат на кончике языка так давно. «Это пиздец, Ривс. Почему ты уехал?». Эден слабо пожимает плечами, не отводя взгляда, а потом отвечает: «Не хотел говорить об этом». «А я хочу. Мне это важно». «Чтобы всё снова стало, как раньше? Я не смогу». «Я тоже». Салливан кусает губы и торопливо, дергано добавляет. «Я, правда, скучал. И потому приехал. Не могу так. Моя жизнь пиздец без тебя, Эден». Он показывает жестами его имя по буквам, жар заливает шею под воротником клетчатой рубашки, а в груди словно тарахтит сдыхающий мотор старой колымаги. «Ты - жестокий придурок, Джек», - Ривс так же показывает имя по буквам, и его бледные щеки становятся такими же красными, как, наверняка, уши Салливана. Джек рассеянно пожимает плечами и проводит рукой по загривку, желая стереть к херам этот жар. Только не сейчас, у него и так мозги к хуям выкурились, он не может и двух слов связать, чтобы хоть как-то донести свои мысли и чувства до Эдена. Он вскидывает руки, чтобы начать снова, но Эден опережает его. «Хочешь снова поиздеваться надо мной? Попробовать с парнем после одного поцелуя?». «Он был не один», - с внезапной ухмылкой добавляет Джек, не удержавшись. Ривс грозно пихает его плечо обмотанным в рукав свитера кулаком: «Пошел ты!». «Я уже попробовал без тебя. И мне это охуеть как не понравилось». Салливан показывает это, жалея, что не успел схватить его за руку. «Я не хочу быть попыткой». Эден серьезно смотрит на него, сжимая губы в тонкую струну так привычно, словно не было бесконечных бессонных ночей, сумасбродного мониторинга соцсетей и ебучего мессенджера, копаний в себе и воспоминаниях, наполненных ароматом кофе, красок и зимней стужи, скребущей по мутно-грязным стеклам. Осколки осыпаются внутри Салливана, превращаясь в неясное серое крошево, дребезжащее на дне диафрагмы. «Я наломал дров, Эден. Наговорил много. Но я стою здесь, перед тобой, потому что отвечаю за свои поступки. За слова. Я не хочу, чтобы ты был попыткой». Джек выдерживает паузу, чтобы собрать себя заново по частям и навести блядский порядок в том словесном водопаде, что рвется из него сейчас, но замирает, едва не поломав себе пальцы, когда натыкается на взгляд Ривса. Его губы сжаты настолько сильно, что побелели, а зеленые глаза, вырывающие из Салливана по куску жизни каждый раз, когда он в них смотрел, мутно блестят. Эден растерян, разбит и стоит перед ним, устало сгорбив угловатые плечи под складками огромного зеленого свитера. Джек видит его красные веки, не уложенные волосы и неряшливо смятые штаны, открывающие тощие лодыжки, и это вызывает в нем осознание собственной уебищности. Не нужно быть ебаным экстрасенсом, чтобы понять, что хуево было не только ему. Нет, все эти дни он жалел себя, проклиная всех и каждого, но на самом деле всю эту ебалу начал он сам, запертый в своих ебаных рамках, не желающий высунуть носа из сраного панциря. «Я хочу быть с тобой». Джек чувствует себя ублюдком, втаптывающим свою жизнь в черную пыль, но руки сами складываются в жесты, пока он смотрит на Ривса, затаив дыхание. Он понимает, что это последний шанс. Больше Эден ему не даст попыток. Жизнь сжалилась над тупым ушлепком Салливаном, выдав ему третий раз попробовать свернуть в другую сторону. Шанс на спасение. Тот самый третий порог «Грэнни». «Это было хуево, Джек», - пальцы Ривса едва заметно дрожат, и Джека прошибает от самых кончиков пальцев до больно сжатой челюсти. Кажется, сейчас у него заскрипят зубы и поломаются к херам. «Очень хуево», - подтверждает Салливан. «Найдется в твоей коллекции извинений Салливана ещё одно место? Побольше?». Эден морщится, часто-часто моргает, опускает голову и плечи, словно бросает какую-то борьбу внутри себя. Салливан смотрит на цепляющиеся за низ свитера бледные пальцы с пятном краски на указательном, и не знает, как отреагирует на то или иное решение Ривса. Он пустой, будто полый, и совершенно точно обессиленный сейчас. Руки Эдена поднимаются, как в замедленной съемке на истертой годами винтажной кинопленке, дергано и ломано, пальцы отрывисто кидают: «Это последнее». И Джек выдыхает весь скопившийся за все ебаные дни воздух. Он протягивает руку, хватает Эдена за запястье и рывком стягивает в свои объятия, сгребая как игрушку и едва не приподнимая над землей. Ривс охает от неожиданности, вцепляется в обтянутые косухой плечи Салливана и та скрипит от соприкосновения с кожей. Джек отстраняется на секунду, чтобы окинуть взглядом плотно сжатые губы и внимательные глаза глухонемого художника, перевернувшего с ног на башку его жизнь, но Салливан скорее откусит сам себе язык, чем признается, что его что-то не устраивает. Он не хочет сейчас пиздастрадать и думать, ему достаточно просто обнимать Эдена в трезвости, не на пропахшем сладким куревом диване, а здесь и сейчас, осознавать твердо, что это не плод его фантазии. Ебал он в рот все эти правила и слал к херам всю ту сопливую мутотню, что когда-либо читал. Та свобода, что он ощущает сейчас, когда к нему прижимается самый охуительный человек, шагнувший в его жизнь будто случайно, не подвергается никакому описанию. Эден уверенно заводит руки ему за спину и крепко обнимает в ответ, зарываясь лицом в плечо и это охеренное чувство, как будто Салливан впервые испытывает, что такое простые объятия. Он вдруг так ярко ощущает всё вокруг, чувствует запахи, как будто Ривс своими руками что-то переключил в нем, выкрутив все рычаги на максимум. Джек стискивает его крепче, словно хочет втянуть в себя, ерошит светлый загривок и дышит глубоко и ровно. Он запомнит это на всю жизнь. Каким охеренно холодным был ветер, бьющий в спину, как тепло прижимался к нему Эден, как вокруг пахло нагретым деревом, влажной землей и первой зеленью. Как будто вернулся домой.