***
Мария снова всхлипнула и проснулась. Из-за неплотно задернутых штор пробивался тусклый предутренний свет, а часы на стене показывали без четверти шесть. К завтраку нужно было спускаться в половину восьмого, поэтому она могла позволить себе роскошь поваляться в постели еще немного. Девушка прикрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти привидевшийся только что сон. Зыбкое марево сновидения было куда приятнее, чем явь, хотя бы тем, что в нем темноволосый вампир был жив. Во сне они вместе сидели на крыше склепа и смотрели на звезды. А еще вампир рассказывал Марии что-то о своей прошлой жизни и слушать его тихий вкрадчивый голос было невыразимо приятно… Чего девушка не могла сказать о пробуждении. Те несколько дней после памятной ночи прошли для нее, как в тумане. Если б кто-то спросил Марию о том, как она провела это время, вряд ли бы он получил внятный ответ. Она посещала все занятия, отвечала урок, улыбалась и вела беседы с теми, кто заговаривал с ней, но все эти действия Мария совершала исключительно по инерции, мысленно находясь в подземелье, в компании малознакомого вампира. И больше всего на свете ей хотелось верить в то, что каким-то чудом он остался жив. Мария встала с кровати, сняла с вешалки халат и, на ходу завязывая пояс, подошла к балконной двери. Отдернула тяжелую темно-зеленую штору, открыла дверь и вышла на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Воздух оказался чересчур свежим, и девушка поспешно запахнула воротник халата, спасаясь от утренней сырости, настырно пробирающейся под одежду. Низкое, затянутое тучами небо начинало светлеть. В предрассветных сумерках можно было различить силуэты деревьев и кустарника, да еще отчетливо виднелась церковь вдалеке. Фонарь, который обычно болтался у ее ворот, теперь не горел. Мария с тоской посмотрела в сторону кладбища, скрытого где-то там, за деревьями. Она не слишком надеялась, что увидит в той стороне того, кто занимал все ее мысли, но все же зачем-то блуждала взглядом по территории пансиона. И каково же было ее удивление, когда недалеко от церкви показался темный силуэт, который стремительно передвигался в противоположную от храма сторону. Девушка вглядывалась изо всех сил, пока наблюдаемый объект не скрылся за деревьями, но так и не смогла понять, кто же это был. Здравый смысл утверждал, что наверняка она видела, как страдающий бессонницей священник отправился куда-то погулять, но вот интуиция считала иначе. А Мария привыкла всегда доверять своей интуиции. Она так обрадовалась, что ощутила острую необходимость поделиться своим счастьем с кем-нибудь еще. На беду Викторины, именно ее комната оказалась ближайшей. Надо заметить, что с момента пробуждения Марии прошло совсем немного времени и до подъема все еще оставалось около двух часов. Поэтому Викторина не пришла в восторг, когда в ее балконную дверь раздался тихий, но настойчивый стук. Девушка натянула на голову одеяло и пробурчала что-то малоприличное. Благо отец Мефодий значительно пополнил ее запас ругательств, и теперь Викторине было из чего выбрать. Но стук не ослабевал, а наоборот — усиливался. И продолжать спать под эти звуки было решительно невозможно. Девушка села, продолжая невнятно бурчать, стащила халат, небрежно кинутый вечером на изножье кровати, и натянула его наизнанку. Чтобы дойти до балкона и открыть дверь, ей потребовалось не больше минуты, но Викторине показалось, что прошли годы. Мария полностью разделяла ее ощущение. Только дверь приоткрылась, как она тут же ввинтилась в комнату и повисла на Викторине с радостным возгласом: «Он жив!» Ее подруга покачнулась, явно не ожидая такого напора. Сказать по правде, Викторина все еще находилась во власти сновидения, весьма пикантного свойства, и потому соображала не слишком хорошо. — Кто жив? — пробормотала она, пытаясь высвободиться из объятий Марии и протереть глаза. — Как кто? — возмутило Марию такое непонимание со стороны подруги. — Вампир! — О-о, в таком случае, я ему не завидую, — протянула Викторина, одновременно пытаясь подавить зевок. — Потому что об этом непременно узнает Эвридика. — О чем это я должна узнать? — послышался голос со стороны балкона, и через мгновение в двери показалась его обладательница, закутанная в одеяло, свободный конец которого тащился за Эвридикой по полу, как шлейф. — О том, что вампир жив! — легкомысленно провозгласила Мария, не задумываясь о последствиях. Эври величественным жестом вдовствующей императрицы перекинула свободный конец одеяла через плечо. — Нет, ну это уже ни в какие ворота! — сказала она возмущенно. — Ведь отец Мефодий обещал с ним разобраться! — Только он не уточнил, каким образом, — хихикнула Викторина. — Может, в его понимании «разобраться» — это благословить и отпустить домой? Если ты помнишь, священник изначально не поддержал твою идею насчет того, что убийца именно вампир. — Я этого так не оставлю! — продолжала негодовать Эвридика. — Сразу же после завтрака пойду к нему и расскажу все, что я о нем думаю! С этими словами Эври удалилась, волоча за собой многострадальное одеяло. Однако ни после завтрака, ни после обеда Эвридика не смогла найти свободное время для выяснения отношений со священником. Внезапно большинство уроков заменили на пение, где мистер Маррлоу изо всех сил пытался разучить с воспитанницами, которые подавали определенные надежды или обладали слухом и хотя бы каким-то голосом, церковные гимны. В этой же группе оказалась и троица юных охотниц на вампиров. Латынь ученицам давалась с большим трудом, и к концу занятий они просто валились с ног от усталости. Но пострадали не только те, кто обладал музыкальными способностями. На всей территории пансиона царило нездоровое оживление, охватившее все слои его обитателей, от преподавателей и учениц, до самой последней служанки. Пансион создавал впечатление растревоженного улья, вот только на кого накинутся обозленные пчелы, пока что было не ясно. Данные перемены мало кому пришлись по вкусу и воспитанницы в недоумении пытались понять, что же произошло? Только к концу дня стало известно, что в воскресенье в пансион пожалуют гости в лице главы попечительского совета и нескольких его приближенных, но какого рожна они вдруг здесь позабыли — это была тайна, покрытая мраком. Обычно подобные посещения происходили всего два раза в год: перед Рождеством и в конце весны, когда выпускался очередной класс воспитанниц. Но Рождество они отпраздновали четыре месяца назад, а до выпускного было никак не меньше двух. День пролетел незаметно и только за ужином подруги смогли собраться вместе и обсудить план действий. Пока Мария и Викторина строили догадки насчет причин всеобщей паники среди педагогов, Эвридика незаметно воровала чесночные колбаски. Это у нее уже выходило практически профессионально, так что пострадавшие думали, что сами съели их и не заметили. Эвридика как раз увлеченно размышляла о том, куда бы положить добытое добро, ибо изгаженный ридикюль пришлось выбросить еще в прошлый раз, как Викторина окликнула ее. — Эври, тебе удалось поговорить с отцом Мефодием? — спросила она, задумчиво ковыряясь в тарелке с салатом. Судя по сосредоточенному выражению лица Викторины, она наверняка искала в нем смысл жизни. — Ха! Когда бы это я с ним разговаривала, на твой взгляд? Если мы целый день долбили «Символ веры» на пении? — иронично прищурилась Эвридика, а затем с гордостью добавила. — Кстати, мистер Маррлоу сказал, что я пою лучше всех и он возьмет меня солировать! — Ему просто больше некого брать в солистки, — гнусно захихикала Мария. — Что поделаешь, если все остальные понятия не имеют, как правильно подавать голос? — парировала Эври, манерно поправляя выбившийся из прически локон. После чего наклонилась к подругам, заговорщицки им подмигнула и прошептала. — После отбоя спать не ложиться — идем на дело! Мы должны выяснить правду у священника, во что бы то ни стало! Кстати, Викторина, ты одолжишь мне свой ридикюль?Глава двенадцатая
6 сентября 2016 г. в 23:30
Собрание, наконец, подошло к концу и педагоги, озадаченные срочными и маловыполнимыми поручениями, начали поспешно расползаться из кабинета. Даррен и Мефодий тоже потянулись к выходу, однако, далеко уйти им не удалось.
— Святой отец! — окликнула Мефодия миссис Картрайт строгим голосом. — А вас я попрошу остаться!
Священник возвел очи горе и что-то беззвучно прошептал. Интуиция подсказывала Даррену, что обращался он явно не к Богу. Учитель пения бросил другу сочувствующий взгляд и поспешно скрылся за дверью.
Мефодий вернулся к директорскому столу и изобразил на лице живейший интерес:
— Прекратите паясничать, — поморщилась миссис Картрайт. — То, что вы приходитесь мне двоюродным племянником, еще не означает, что вы можете позволять себе подобные вольности. Еще не хватало, чтобы об этом узнали другие и по округе поползли слухи о том, что я принимаю на работу людей из-за родственных связей.
— До настоящего момента, я еще ни разу не предал вашего доверия, дорогая тетушка! — трагическим голосом взвыл священник, но наткнулся на еще один уничижительный взгляд и понизил тон. Однако, боевого запала этот взгляд его не лишил.
— Разве я проговорился кому-нибудь о том, что нас связывают родственные узы, факт наличия которых вас так раздражает? — Мефодий навис над тетушкой, уперев руки в столешницу, и продолжал: — Разве я хоть раз дал повод усомниться в своей добропорядочности, ежедневно находясь в обществе трех сотен юных девиц, о чем вы так переживали, принимая меня на работу? И, наконец, разве я сказал хоть слово о настоящей причине смерти вашей подопечной Аделаиды?
— Достаточно, — ледяным голосом отрезала миссис Картрайт, приподнимаясь на своем месте. — Вы забываетесь, святой отец. Сядьте и успокойтесь. Все же, в этом кабинете пока что главная — я, а не вы.
Мефодий сел в кресло, но на его лице не отразилось и тени смирения. Наоборот, этот жест следовало расценивать, как огромное одолжение с его стороны.
— Вы, Мефодий, высокомерный упрямец и бунтарь, — продолжила директриса. — Я вижу вас насквозь. Не думайте, что вы можете запугать или надавить на меня.
Священник иронично ухмыльнулся. Затем вальяжно откинулся на спинку кресла, подавив еще один зевок:
— Что же вам понадобилось лично от меня?
— Немного терпения, святой отец, немного терпения, — будничным тоном ответила тетушка и, поправив очки на носу, погрузилась в изучение бухгалтерской книги.
Мефодий уставился в потолок. Некоторое время он задумчиво изучал хитросплетение трещин на его штукатурке, с ехидством заметив, что трещины над столом директрисы подозрительно напоминают один непристойный знак. Затем от потолка перешел к обоям, принявшись пересчитывать на них количество цветочков, и внезапно задремал, уронив голову на спинку кресла.
Миссис Картрайт окинула его взглядом поверх очков, но промолчала, продолжая что-то сверять в своей книге. Мефодий как раз начал откровенно посапывать, когда раздался тихий стук в дверь и директриса громко сказала: «Войдите!»
Священник подскочил на своем кресле и попытался сделать вид, будто он совсем не спал, а так… задремал буквально на мгновение.
В дверном проеме сперва показалась блестящая, словно отполированная, лысина, и только после — ее обладатель — садовник фон Штерн, известный Мефодию, как нелюдимый труженик, буйно помешанный на розах. Он состоял при пансионе дольше священника, но за те три года, которые Мефодий работал здесь, ему так и не удалось толком узнать этого человека.
О садовнике были известны только его непробиваемая молчаливость и неистовая любовь к зеленым насаждениям любого вида, но особенно его сердцу были милы розы. Мефодий подозревал, что из всего мира только они и удостаивались его предельного внимания, ибо людей фон Штерн предпочитал обходить стороной. Сам священник тоже не мог назвать себя альтруистом, но так же он придерживался мнения, что кроме раздражения, люди могут принести и немало пользы. Особенно, если ими умело манипулировать. Вот и сейчас садовник выразительно посмотрел на миссис Картрайт, смешно заломив кверху левую бровь, вместо того, что бы просто попросить разрешения войти.
— Да входите же! — махнула рукой директриса.
Фон Штерн просочился в кабинет, насколько это было возможно с его немаленькой фигурой, трогательно прижимая к груди соломенную шляпу. Несмотря на ранний час, он уже явно успел начать работу, о чем Мефодию подсказал холщовый комбинезон садовника, выпачканный на коленях о траву и землю.
— Присаживайтесь, герр Штерн, — пригласила его миссис Картрайт и жестом указала на кресло, соседнее с Мефодием.
Садовник окинул выразительным взглядом сперва светлую обивку кресла, затем свой, не слишком чистый, комбинезон, и снова — кресло. Но директриса резко взмахнула рукой, указывая ему на несчастный предмет мебели, и садовник был вынужден подчиниться.
Миссис Картрайт посмотрела на часы, которые мерно звенели в углу. Их стрелки показывали без пяти семь.
— Сейчас прибудет последний участник нашей приватной беседы, — нарушила молчание директриса, — и тогда мы сможем начать.
Священник и раньше догадывался, о чем может пойти речь, но при виде садовника только утвердился в своем мнении. Четвертым оказался доктор Клейтон, который вошел в кабинет без стука ровно в семь. Он вежливо поздоровался со всеми присутствующими и сел в последнее свободное кресло.
Доктору было около пятидесяти, его черные волосы на добрую половину посеребрила седина, а серый, в крупную клетку, костюм, тщательно вычищенный и отутюженный, наводил на мысли о прилежной и любящей его супруге.
— Итак, наконец, вы все здесь, господа, — подала голос миссис Картрайт, захлопывая книгу и обводя взглядом собравшихся мужчин. — Думаю, вы уже поняли, о чем пойдет речь…
Все согласно кивнули, при этом на лица садовника и доктора наползла скорбная тень. Своего лица Мефодий, конечно же, не видел, но очень надеялся, что по его физиономии нельзя догадаться о всех обуревающих его мыслях и эмоциях. Но сколь священник ни старался казаться бесстрастным, все же на его лице читалась беспросветная скука от вынужденного бездействия.
Конечно, не будь он на собрании, и тогда вряд ли бы ему удалось уединиться дома с желанной книгой, ибо день всегда предполагал уйму обязанностей, которые приходилось выполнять, пока Мефодий занимал должность священника. Но здесь, на этом абсолютно бесполезном, как он считал, сборище, терять время было совсем невыносимо.
— Итак, все помнят, что официальная версия смерти Аделаиды Штольц — порок сердца, — продолжала миссис Картрайт. — Уверена, что как только мистер Трауш прибудет в наш пансион, то немедленно начнет разнюхивать, что к чему. Начнутся допросы, пусть и замаскированные под вежливые беседы. Поэтому хочу еще раз донести до вашего сведения, что говорить вы должны только то, что включает в себя официальная версия. Доктор Клейтон, расскажите мне, что вы будете отвечать мистеру Траушу, если он спросит вас, что произошло с несчастной девушкой?
Доктор вежливо кашлянул, переменил позу в кресле, поправил галстук и только потом заговорил:
— Вечером того памятного дня вы прислали за мной повозку, потому что одна из ваших воспитанниц неожиданно потеряла сознание и долго не приходила в себя. Когда я прибыл в пансион, ее состояние значительно ухудшилось. Я сделал мисс Штольц кровопускание, но это не привело к ожидаемому улучшению и к утру бедняжка скончалась.
Миссис Картрайт кивнула и перевела взгляд на священника.
— Я отпустил грехи мисс Штольц перед смертью, — невозмутимо ответил Мефодий.
Взгляд директрисы переместился на садовника. Герр Штерн потупился и уставился в пол. Сначала заалели его уши, а вслед за ними и вся голова приобрела яркий пунцовый оттенок.
— А что должны ответить вы, господин садовник, коль мистеру Траушу взбредет спросить о случившемся и у вас? — поинтересовалась миссис Картрайт, откладывая карандаш в сторону.
«Господин садовник» резко побледнел и тихо ответил:
— Бедная девочка… Мне ее искренне жаль.
Директриса окинула его оценивающим взглядом.
— Хорошо, — молвила она, наконец. — Только не забудьте добавить, что посадили на ее могиле розовый куст, благородные цветы которого увековечат память о девушке.
Садовник кивнул, все так же не поднимая глаз от пола. А Мефодий отметил про себя, что для успеха предприятия неплохо было бы выслать садовника к чертовой бабушке. Ибо цветовой палитрой своих ушей он, как пить дать, спалит всю контору.
— Теперь можете возвращаться к своим обязанностям, господа, — закончила миссис Картрайт. — Но не забывайте о нашем разговоре, прошу вас.
Мужчины вежливо подождали, пока она встанет со своего места, и только потом поднялись сами. У Мефодия оставался еще целый час до уроков богословия и он надеялся провести его с максимальной пользой. Но не успел священник выйти из кабинета, как на его плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
Мефодий обернулся и увидел скорбную мину садовника.
— Отец Мефодий, — сказал тот, переминаясь с ноги на ногу. — Я хочу исповедаться.
Священник, который за все три года не замечал за садовником тяги к религии, несколько удивился.
— Вы? — переспросил он, а фон Штерн утвердительно кивнул. Конечно, долг требовал от Мефодия немедленно отправиться в церковь и выслушать все, что пожелает рассказать садовник, но подаренная вампиром книга не давала ему покоя, поэтому мужчина малодушно решил соврать. — Простите, герр Штерн, но сейчас я ужасно занят и освобожусь только вечером. Может, заглянете в церковь часов в семь? Если вдруг меня не будет на месте, то вы можете зайти ко мне домой.
Садовник обреченно ссутулился и снова кивнул. Мефодий ободряюще похлопал его по плечу и рванул прочь, к вожделенной книге.