***
— Хаюшки! На кухне предсказуемо тусуются не до конца одетые Вани. Как ни странно, за пару дней Слава успел привыкнуть к этому положению дел, поэтому просто садится на свою табуретку, благо Рудбой и Ваня либо ютятся на одной, либо вообще занимают подоконник, чтобы, видимо, не отлипать друг от друга в надежде срастись окончательно. — Чё жидок? — привычно спрашивает Светло, а Рудбой кивает на кофе. — Пытался найти Соню у тебя в штанах? — Херово ему, — Слава пожимает плечами, вспоминая бледного Мирона. — Походу не умеет пить. Это правда странно. Мирон, хоть и любит называть себя ботаником и задротом, совсем не выглядит ромашкой. Таких просто нет в рэпе, но вчерашняя одинокая попойка, честно говоря, очень плохой признак. — Что с ним не так? — требовательно спрашивает Слава. По Рудбою видно, что он не слишком-то хочет отвечать. — Ну, он только пару месяцев назад выплыл из нехуевой такой депры. — Почему депра? — Слава и не пытается скрыть свой явный интерес. Может, это и выглядит нагло, но ему похуй — важно понять, что с Мироном. — Диагноз «маниакально-депрессивный психоз» тебе о чем-нибудь говорит? — Рудбой напрягается, но Ваня успокаивающе гладит его по спине, поэтому, хоть и грубоватый, но какой-никакой ответ Слава получает: — У Мирона в голове куча всякого дерьма, спроси сам, может, он захочет с тобой поделиться. Обычно он справляется в одиночку и ограничивается отмазами типа «я в норме», — в его голосе сквозит легкая обида. — Они разные бывают, — бормочет Слава, — я тоже как-то… Развивать такую щекотливую тему не хочется, и он вовремя затыкается. — У вас какие планы? — спустя пару минут интересуется Слава. — Выведу Ванечку в люди, — Рудбой поворачивается, чтобы чмокнуть Светло. — Сходим в кино. — Мы решили не мешать вам, дядь, — поясняет тот. — Ну, типа совет и любовь, ебитесь, но не размножайтесь. — Ага, — кивает Слава и неожиданно загружается. Нет, Мирон в его постели — это то, к чему он так давно и так отчаянно стремился, но что конкретно сейчас делать с этим, Слава не знает. Признаваться в чем-то кажется бредом, как и флиртовать или соблазнять. Явно не в этой квартире. Он обводит взглядом кухню с крашеными еще, наверное, в начале прошлого века стенами, заваленной посудой раковиной и дурацким календарем с котятами и поджимает губы. Что он может предложить Окси, кроме бутеров, кофе и тазика поблевать? Смешно. Так рваться, дотянуться, зацепиться, завладеть вниманием ради того, чтобы понять, что главный шаг сделать не хватит смелости? Жалко даже на стадии мысли. Слава подбирает с пола Гришу и прижимает к себе теплое меховое тело. Совсем рядом за стенкой спит Мирон, но не становится от этого ближе, чем на сцене. Хочется завыть. — Не загоняйся, дядь, — говорит ему Ваня, когда Рудбой уходит переодеваться, — Окси твой никуда не денется, увидишь. Одиноко мужику, вот и бухает в одно рыло, — он замолкает, потому что Слава особо не реагирует, так и сидит, направив взгляд в трещину на стене напротив. Вани уходят, а Слава остается и не знает, куда себя деть. Хочется незаметно проверить, как там Мирон, но стремно разбудить, и он остается на кухне, размышляя о том, стоит ли придумать какой-то обед или нет смысла, потому что никто тут задерживаться не собирается. Все идет как-то через жопу, хотя это даже привычно. Во всяком случае, Слава бы удивился, будь иначе. Мирон просыпается часа через полтора — просто молча притаскивается на кухню и садится в угол, где обычно сидит Ванька. — Я покурю? — чисто для галочки спрашивает он, потому что одновременно с этим чиркает зажигалкой и прикуривает. — Кофе? Бутеры? Можно пельмешки сварить, — предлагает Слава, осторожно поглядывая на него. Мирон не выглядит сильно посвежевшим, но, похоже, уже не умирает. — Как головушка? — Как арбуз — такая же звонкая, блять, — с самоиронией замечает тот и смотрит на Славу как-то странно и задумчиво. — Я бы не отказался от кофе, если честно. Где пацаны? — В кино пошли, твой Ваня ухаживает красиво, — Слава встает к плите. — Ты не проебываешь сейчас ничего? Концерт в "Олимпийском" или эфир на телике? — Наверняка что-то да проебываю, похуй, — отмахивается Мирон. — Звонками не заебывают, значит, прожить без меня могут. Иван всех уведомил, похоже. Прям молодец — и нашим, и вашим, — усмехается он. — А кино нынче не канает, на своем опыте убедился — некоторые считают, что это такой себе подкат, — для человека, кто ещё пару часов стонал в подушку, у Мирошки непозволительно бодренький голос и пиздливый настрой. Воодушевление словно нарочитое. Может ли он нервничать? Слава оглядывается: даже помятым и после бухалова Мирон выглядит на стиле и лухари, а ебальник как всегда светится от самоуверенности. Это предсказуемо бесит, и хочется осадить придурка. — Тебе дают и без кино, уверен: достаточно сказать, что ждал бабу с детства, как она уже течет. Слава это знает не по наслышке, сам же «ждал», но Мирону знать это не положено, конечно. — Бля, ты же видел мой вчерашний позор с первых рядов, — тот кривится и долго, методично тушит сигарету, не докурив до фильтра. — Меня отбрили, увы, поэтому набухался. Как подросток, с которым одноклассница на выпускной не пошла, блин. Сам с себя хуею, — он резко замолкает и утыкается взглядом в стену, до этого так заинтересовавшую самого Славу. — Ага, заливай, что тебе в школе давали! — ржет Слава, чтобы не выдать волнение: его Соня — причина таких переживаний, пиздец! — Ты ж был одинокий задрот с тяжёлым портфелем! — он ставит перед Мироном кофе. — До сих пор не научился пить? — Скорее разучился, — усмехается тот. — Мне на пенсию пора, а не мешать все, что горит, — он пробует кофе, страдальчески морщится, но от комментариев воздерживается. — А ты у нас профессиональный пикапер? Может, дашь старику пару советов? — Мирон издевательски дёргает бровью. — Как завалить телку? — Слава насмешливо смотрит на него. — Можно, например, сказать, что знаком с Оксимироном и что сам продюсер, — он подмигивает. — Всегда работает! — Я буду говорить, что знаком с Гнойным, сломаю систему, — Мирон отчего-то довольно лыбится, но быстро мрачнеет. — Не завалить, на самом деле. Не знаю. Можешь смело панчить про то, какой Оксимирон печальный влюбленный лох, — он совершенно искренне вздыхает и снова закуривает. — Влюбленный? — Слава спрашивает тише, чем хочет. — Что ж там за Василиса Прекрасная? — он быстро прикуривает и отводит взгляд. — А я ее даже не видел, прикинь, — Мирон немного истерично прыскает. — Бля, звучит как полный бред, понимаю. Да, у меня банальный интернет-роман, Слава! Притом абсолютно анонимный с другой стороны. — Не видел, говоришь, — Слава косится, изображая равнодушие, на деле же его удивляет такая откровенность, — так, может, там вообще мужик? Какой-нибудь оксидрочер типа Аббалбиска, а ты губу раскатал! — Ну, тебе лучше знать, — туманно отзывается Мирон после непродолжительного молчания, в течение которого он смотрит на Славу очень серьезно и пронзительно, и хуй знает, что это все значит. — Пока что ты — мой самый преданный поклонник за всю карьеру. Слава не представляет, что сейчас выражает его еблет. Это Мирон умеет ходить в своих масках крутого мачо, скрывая эмоции, Слава — нет. Сейчас хорошо бы съязвить, выдать панч или хотя бы засмеяться, но он только нервно кусает губы и хмыкает, неопределенно поведя плечом. — Любая будет счастлива оказаться с тобой в койке и не только, — говорит он, лишь бы только сказать что-то, и краснеет, словно это признание. Наверное, так и есть. Пиздец. — Ну, мою историю ты слышал, — сделав длинную тяжку, резко выдает Мирон. — Твоя очередь. Только давай без этой банальщины про «любую», что насчёт тебя самого, Слава? — Чего? — Слава дергается, не понимая, в чем тут подвох. — Насчет меня ничего, я оксидрочер, как все, теку от одного упоминания тебя, шлюх заказываю только лысых и чтоб звали Оксана! Лучшая защита — нападение, вот так, да. Мирон молчит какое-то время, все так же испытывающе смотря на него, тушит сигарету и бойко — даром, что похмелье — встаёт. Он уходит в комнату, чем-то шуршит там и приносит обратно злополучный зелено-серебристый шарфик. Где-то внутри Славы случается обвал, который волной проходит через все тело, сметая в кучу органы и отключая сердечную деятельность. — Точно ничего другого не хочешь мне сказать? — Эм… У меня нет твоего письма из Хогвартса, мужик, — выдает Слава, собрав последние силы в кулак. На самом деле, это так тупо. Надо было признаться, как только Мирон заговорил о Соне, точнее — когда написал пьяный или еще раньше, но чем дольше он оттягивает этот момент, тем труднее это сделать. А сейчас — особенно. Мирон задает прямой вопрос, и у Славы такая паника, что он не в силах пошевелиться. Если раскроется обман, закончатся и Соня, и Слава. «Пожалуйста, только не сейчас», — мысленно молится он, надеясь непонятно на что. — Блять, — Мирон предсказуемо начинает беситься, — просто скажи, откуда это у тебя? — На факультете всем выдают, епт! — отвечает ему в тон Слава, отмирая. — Купил, бля, откуда еще? Хочешь себе такой же, что ли? — Когда купил? — продолжает напирать Мирон, сверкая глазами. — Ну?! Или, может, скажешь, что не помнишь? — Че ты завелся?! — Слава вжимается в стену. — Тебя ебет?! У всех свои увлечения! — Хули так сложно ответить?! — гаркает Мирон. — Или за твоей ебучей постиронией никогда не найти правду? Я, может, не выкупаю, но читать умею. На вот, посмотри, тут на бирке написано, где и когда его купили, Соня, — он пихает шарф Славе и тут же съябывает в коридор — судя по звукам, обуваться. Слава остается сидеть на кухне — сказать тут нечего. Пиздец все же наступил, но то, как будет херово, он не мог предположить, конечно. Слава погребает под собой шарфик, медленно сгибаясь к коленям, которые подтягивает к груди, и застывает в такой позе на жесткой табуретке, почти не слыша, что происходит у дверей, где Мирон собирается навсегда исчезнуть из его жизни. Интересно, баттла тоже не будет? Если он и узнает ответ на этот вопрос, то точно не сейчас. — Ты так ничего и не скажешь?! — кричит из прихожей Мирон, но Слава не в силах даже пошевелиться, чтобы хотя бы отдать ему деньги. Входная дверь захлопывается, а через пять минут, когда Слава хватается за телефон, обнаруживается, что Мирон удалил Соню Кордовину из друзей. Слава не помнит, как оказывается в кровати, которая, конечно, ни хуя не хранит никакого тепла или запаха, но воображения достаточно, чтобы зарыться носом в подушку и повыть, благо никто не услышит. Вот и все. Недолгий роман с Мироном заканчивается довольно предсказуемо, но так болезненно, как если бы длился всю жизнь. Впрочем, для Славы это так и есть. Обида за свои потраченные впустую чувства схлестывается внутри с чувством стыда — то, как он поступал с Мироном все это время, заслуживает наказания. Вот только Мирон не знает, как сильна его боль и как невыносима эта расплата. Для Мирона Сонечка — издевательство и надувательство, для Славы — единственный шанс получить то, что получить невозможно. Слава ненавидит себя за это дерьмо, но точно знает, что исправил бы в этой истории только одно, — спрятал бы роковой шарфик.***
Мирон не вызывает такси: на бешеном адреналине он преодолевает два квартала почти бегом. Приходит в себя он где-то на пятой линии ВО, хотя ему всегда было сложно самому оценить собственное состояние на адекватность. Но оглушающая ярость спадает, и его хотя бы не колотит как в истерическом припадке. Ебучий случай! Мирон замедляется и все медленней тащится в сторону Тучкова моста. Ему зачем-то надо именно туда, хотя к дому — это через Дворцовый. Оказаться в четырёх душных стенах сейчас все равно, что расхерачить ржавой арматурой остатки своих мозгов. Думать связно и логически не получается — Мирона колбасит от желания вернуться и хорошенько двинуть Славе в табло, вытребовать у него ебучих объяснений, хочется до последнего верить, что не все было подставой. Черт подери, ведь он знал! Знал с самого начала, но на кой-то позволил втянуть себя в эту игру, поверил в нее и увлекся. Да, в какой-то момент все действительно смешалось, потеряло грани, Мирону было все равно, кто именно скрывается за той стороной экрана. И вот абсурдная, граничащая с невменяемостью идея стала реальностью, но от этого лишь разочарование, потому что Славе даже не хватило смелости признаться, когда попался на горячем. Так и прятался за своими то похуистически-равнодушной, то гротескно-припизднутой гримасами — Гнойный обыграл его, даже не дождавшись баттла. Мирон выходит на набережную и долго щурится, подставляя лицо ветру. Он чуть теплый и хлопает по щекам, заставляя собраться. В груди ноет, Мирону хочется заскулить от несправедливости и собственной тупости, но он лишь с силой сжимает перила. Большим дураком он себя, вероятно, еще никогда не чувствовал — теперь у Славы точно карт-бланш. Разъебывай, Славче, сделай красиво. Когда к нему по одному начинают подходить для фото, Мирон все же вызывает такси. Едет домой он полон неожиданного вдохновения, такого, что на злобу, и мрачной решимости. Даже если Слава его наебал, Соню он у него не отнимет. Эта девочка заслужила свою песню.