Если Бегущие пропали с крыш, значит, наступила зима.
Городская примета
Город Зеркал накрыла снежная пелена — всё белым-бело, ослепительно, стерильно до тошноты. Фейт с трудом выносит эту пытку. Многоэтажки вырастают ввысь белыми столпами, тоже сделанные из снега, морозная дымка висит в воздухе, даже небосвод, умирая, теряет любые краски, седеет и куполом замыкает пространство Города в сплошной белый пузырь, который не лопнешь, как ни старайся. Фейт не может смотреть на этот мир, отбеленный до невозможного. Белый — самое отвратительное, что может различить глаз. Отсутствие цвета. Безликость. Пустота. На белом горячая кровь такая яркая, что пятно стоит перед взором ещё очень долго. Под белым кроется стылая земля кладбища, в которую вгрызались лопаты, — на фоне белого провал могилы кажется Бездной под ногами, с которой Фейт теперь вынуждена мириться, зная, что когда-нибудь выкуп собственной жизни обойдётся слишком дорого. Зима забрала у Фейт маму когда-то. Её скорбь была нема, безъязыка в плену снежной метели — белый настолько жаден, что, пожирая цвета, покушается на звуки. У смерти нет чёрного балахона, нет кровавого коня — только белизна, в которой угасает биение жизни. И вот, спустя годы после потери, отколовшей значительный кусок её сердца, Фейт до сих пор отсчитывает каждый прожитый день, ожидая прихода весны. Только теперь из белого плена не вырваться — пройдёт зима, но он будет преследовать её даже на крышах. С высоты птичьего полёта мертвенная белизна Города, окоченевшего трупа, видна, как на ладони; куда ни плюнь — везде светлые грани, словно у идиотов из мэрии кончились любые другие краски. Фейт добровольно променяла хлипкие стены, защищавшие её от убийственной белизны, на бесконечный простор крыш, где некуда от неё спрятаться. Но вот… Теперь Фейт, более не способная выдерживать пытку заточения, отчаянно хочет вернуться в этот безумный мир свободы. Ворваться на крыши, чтобы стать самым ярким пятном в этой отвратительной картине ничего. Вспороть глухую белизну своим телом, врезаться в плоть зданий, стать взрывом юности. Хотя бы там, на высоте, дышать полной грудью. Прочувствовавшим исступление жизни Бегущего невозможно от неё, этой отчаянной жизни на острие, отказаться. Фейт ненавидит зиму, дышащую злым морозцем и подлой смертью — но омерзительно-белоснежные крыши Города Зеркал приходятся ей по вкусу. Она переваливается из одного дня в другой, теплит внутри себя надежду, скармливает слабому огню свои душевные силы — надеется, что там, тогда, за зимними ночами, пламень взовьётся до небес. Фейт ждёт весны, когда дрожащие ветра овеют наконец её крылья.***
Даниэль Мансфилд, один из постоянных заказчиков, оказывает им ценнейшую услугу — предоставляет квартиру в жилом комплексе, в котором есть толстые стены и готовые закрыть на всё глаза немногочисленные соседи. Стараниями Дрейка и Лиф (и, конечно же, Даниэля) всё схвачено: немногочисленные Бегущие бесплотными призраками будут обитать в двухкомнатном помещении, в котором якобы идут строительные работы; в коридоре всё ещё нет камер наблюдения; пожарная лестница, закрытая на замок и не пересекающаяся с основной, случайно оказывается открытой только на их этаже. В неприметной квартирке в самом пустынном крыле здания почти ничего нет — голые стены, стол без стульев, ни одной кровати. Так, будто здесь не поселятся несколько Бегущих, самых нежеланных соседей из всех возможных. — Надыбаем матрасы — и пожалуйста, условия почти что класса люкс. — Дрейк улыбается так лучезарно, что у Фейт теплеет на душе. Он выглядит таким свежим, словно успел выспаться, хотя они даже не въехали. Старший координатор совершенно искренне наслаждается грядущим. Фейт просто, по-человечески радуется чужому восторгу; в конце концов, кто, как не Дрейк, заслужил отпуск? Дрейк, Лиф, Мерк, Кайл, Фейт, примазавшийся в последний момент Джекнайф, близняшки Дженни и Джинни — многовато. Фейт окидывает собравшуюся компанию взглядом, топчется на пороге. Прислушивается сквозь дверь к жилому комплексу — за хлипким барьером лежит тишина, как в склепе. Фейт хочет думать, что ничего особо не изменилось. Логово Мерка всего лишь переместилось под крышу, вот и всё. Но здание кажется ей затаившимся зверем, который не сводит плотоядного взгляда с добычи, захлёбываясь слюной. — Как ты вообще умудрился развести Даниэля на это? — Шепчущий Кайл смотрит на наставника оценивающе. Сокол расплывается в такой расслабленной улыбке, что у Фейт слегка подкашиваются ноги, и тягучее напряжение отступает. — Во-первых, нашими стараниями Даниэль теперь занимает какой-то пост, — хмыкает негромко Дрейк и с наслаждением приземляется на собственную сумку с вещами. Координатор ойкает, потирая спину; хранящий молчание Мерк беззвучно усмехается. — Парень решил почему-то, что он теперь в долгу, а я не стал сопротивляться. Во-вторых… Я всего лишь намекнул, что юная Бегущая будет зимовать во вшивых ночлежках, к сожалению, такова наша участь… Фейт прилипает к дверному глазку, разглядывая там невесть что. Пусть менторы пялятся ей в спину; за столько месяцев с этими людьми она привыкла к их обществу. Смущали воспоминания, любезно озвученные хитрым Дрейком. Осенью она доставляла несколько раз посылки Даниэлю — судя по всему, это было что-то действительно важное, раз Мерк поднимал её за полночь. Крыши Города не освещены настолько хорошо, чтобы бегать по ночам; приходилось срезать путь по земле. После тех забегов у Фейт осталось волшебное воспоминание: Мерк по ту сторону наушника сонно надиктовывает ей маршрут, бубня что-то нечленораздельное, а дежурящий рядом Дрейк время от времени, видимо, пинает его стул. Здесь действовал тонкий расчёт — Фейт это прекрасно понимала. Она давно сообразила, что дальновидный Дрейк выжимает из доставок максимум, который позволяет их жизнь. Каким-то чёртом она приглянулась молодому прилизанному Мансфилду — ничего такого, просто богатенький бизнесмен (или кто он там) пытался вывести её на диалог всеми способами, словно это доставляло ему невиданное удовольствие. Фейт разумно рассудила: это всего лишь очередной заказ, её работа. Ей ничего не стоило включиться в игру, если это могло помочь Бегущим. — Какая важная задница этот ваш Даниэль, — проворчал в один из забегов Мерк, подавляя зевок. — Мы ни для кого больше не делаем ночных доставок. Надеюсь, ты впаял ему двойной тариф. — Почему мы вообще знаем о нём так много, Дрейк? Обычно ты ничего не говоришь о заказчиках, — вклинилась Фейт, поддерживая своего наставника. Её мучил тот же вопрос: в чём же исключительность Даниэля? Дрейк обеспечивает такой уровень анонимности, что Бегущие не знают настоящих имён отправителей и получателей. Письма и посылки оставляют в разных точках Города, передают прямо в руки крайне редко. Тем более никакой дурак не подвергает себя опасности, заказывая доставку на домашний адрес. Никакой, кроме Мансфилда. В тот день Фейт несла пакет документов в одну из квартир Даниэля — естественно, обходя все камеры, добираясь окольными путями. Невиданный уровень беспечности или безрассудства; Фейт даже была уверена, что Даниэль Мансфилд — настоящее имя, а не выдуманное Дрейком. — Ну ладно. Мой наставник обслуживал его отца, пока тот был у дел. Какой-то очень влиятельный политик, умудрявшийся сидеть на двух стульях: занимать пост в мэрии и поддерживать оппозицию. Даниэль — незаконнорождённый сын, даже фамилия другая. Мальчишка внезапно взялся за отцовское дело незадолго до Ноября. Мой наставник с лёгкой руки старика сказал держать Даниэля на особом счету, выполнять его заказы в первую очередь. Поэтому… Всё слегка сложно. Мерк и Фейт присвистнули в унисон. — Поэтому раньше ты гонял только нас с Кайлом? Не допускал никого другого, — спросил Меркури. — Да. И достаточно долго сохранял всё в тайне. Уж с вами двумя могу этим поделиться. — То есть стоило спросить Фейт, как ты выложил всю конфиденциальную информацию? — тут же взвился Мерк. Фейт тогда с трудом заглушила смех: Дрейк вообще относится к ней благосклонно, часто и веско подкрепляя своё доверие. — Ты не спрашивал. Я не рассказывал. — Ах ты!.. Под перепалку окончательно проснувшегося Мерка и невозмутимого Дрейка Фейт пересекала, осмелев, пустые ночные перекрёстки. В ночь она выходила ещё несколько раз. Несмотря на бубнёж Мерка, Фейт достигала какого-то небывалого умиротворения, шатаясь по неосвещённым переулкам и изредка крышам, слушая, как ветер гоняет листья по асфальту. Ночной Город — оцепеневший, похожий на плотные ряды надгробий, — обладает своим шармом. Ночные доставки выматывали всех — и менторов, и Фейт, и даже Даниэля. Фейт относила увесистые пакеты документов в его квартиру, стуча в окно на шестнадцатом этаже. Путь был какой-то совершенно сумасшедший: поднявшись на крышу двадцатиэтажного комплекса, она по трубам и балконам бесшумно спускалась вниз, чтобы потом, сидя на узеньком вентиляционном блоке и всем телом вжимаясь в стену, тянуться в сторону. Усталый Даниэль встречал её с непроницаемой улыбкой — не то действительно был рад, не то играл в вежливость, а сам надеялся раскусить. — Как погодка, Бегущая? — спрашивал он неизменно, будто вопрос и правда интересовал. Фейт отвечала всегда одинаково, упрямо не собираясь уступать ему даже в этом: — Отличная для того, чтобы пробежаться. Перебрасываться с ним безобидными колкостями оказалось приятно — всякое новое развлечение на крышах легко приживается. Подспудно Даниэль выпытывал у неё подробности жизни Бегущей; присоединиться он к ним хочет, что ли? Фейт на каждый вопрос выдумывала отмазку или отговорку. Постепенно они превращались в такие небылицы, что впору предлагать болванам из правительства: им бы наверняка пригодились. Она цедила информацию, прекрасно понимая, что многое нельзя упоминать даже вскользь. Где-то в середине одного разговора Фейт поняла, что ничего толкового Даниэль из неё так и не выбил. Хотя, учитывая его покорность в диалогах и совершенно нечитаемое выражение лица, он и не пытался. — И много вас, жителей крыш? — Ох, ужасно много. Половина полицейских всего Города, почти весь штат бойцов Пиранделло Крюгер… Нынешний мэр тоже, не знал? — Подозревал. Спасибо, что просветила. Мансфилд со скупой полуулыбкой выслушивал бред, сам поддерживал его — и никогда не выспрашивал правды, если Фейт не делилась ею с первой попытки. Она была по-настоящему честной лишь один раз. — Почему ты оказалась на крышах? — спросил Даниэль. Та ночь, как раз перед концом сезона, была поразительно холодной. Фейт дрожала всем телом на вентиляционном блоке, кутаясь в куртку Мерка. — Моя семья развалилась, как за́мок из песка. Я не выдержала этого. Даниэль не отреагировал — только немного поменялся наклон головы. Фейт была благодарна; полуправда, этот жалкий обрубок Правды, которую Фейт волокла за собой, как приговорённый утопленник — камень на верёвке, сама собой бесстыдно сорвалась с губ. Никто до конца не знал, что же она забыла на крышах. Даже Мерк. Даже Фейт. Видимо, Даниэль всё же запомнил её откровенность — потому что приютил в одной из квартир всю их преступную свору, хотя он не обязан был делать даже меньшее. У Дрейка была своя версия событий. У Фейт — своя, и она ни с кем не спешила ей делиться. Совершенно случайная, но уже протянутая между ней и одним из клиентов нить — не то, о чём хочется болтать. — Чу́дное местечко, — подаёт голос Мерк, выдёргивая Фейт из воспоминаний. — Можно даже не делать график дежурств охраны, как в старые добрые. — Такое было? — Всю зиму, Фейти. Кто-то всегда не спал ночью, чтобы остальные обитатели дыры не спёрли наши вещи. — Её передёргивает; наверное, в такой обстановке Фейт легко бы заработала бессонницу и тревожное расстройство. Мерк продолжает достаточно громко, чтобы обернулись все: — Сейчас, если что-то вдруг пропадёт, мы легко отыщем крысу. Я люблю бить морды, чтоб вы знали, поэтому наказание не задержится. — Пару лет назад ты квасил рожи всем, кто косо на нас смотрел в ночлежке, — смеётся Кайл, но Фейт слышит хорошо скрытое напряжение. Она быстро переводит взгляд с одного на другого. Они оба не доверяют остальным? Мерк едва заметно улыбается ей. Что ж, Фейт входит в круг избранных — об остальном можно не париться. — Мистер Меркури, не смотрите на меня так. Мне не нужны Ваши угрозы, а Ваши подозрения беспочвенны. — Джекнайф кривит лицо, не сдерживая издёвки. Фейт злорадно усмехается. Боится, сучоныш. — Иногда мне не нужен весомый повод, Джек. — Мерк разводит руками со спокойствием дрейфующего в океане ледника. — Но ты прав, так уж и быть. Презумпция невиновности, все дела. — Так, брейк, разошлись. — Резкий голос Лиф ввинчивается в мозг почти до боли. Фейт никак не может к нему привыкнуть. Остальные, видимо, тоже: Джек стушёвывается, Мерк прищёлкивает языком, Кайл морщится, как от больного зуба. — Делайте что хотите, когда мы уйдём. А пока — давайте без этих ваших… — Мы? уйдём? — осторожно спрашивает Дрейк — так, будто в него сейчас что-то неминуемо полетит. — Да, мы с девочками. — Лиф обводит взглядом Фейт и близняшек. Фейт молча наблюдает за ситуацией, ничего не понимая. Судя по виду сестёр, они тоже не в курсе. — Ты думал, что мы толпой набьёмся в двухкомнатную квартиру? Мы жили в дерьме, Дрейк, но с нами не было столько девочек. Из женской солидарности не хочу, чтобы они проходили то, что прошла я в своё время. — Я ни черта не понимаю… — Сюрприз-сюрприз — ты ведь их так любишь, — у меня есть ещё одно помещение. Условия не хуже. Разделимся пополам: четыре человека здесь, четыре — в той квартире. Мальчики направо, девочки налево. — Лиф… — Растерянность на лице Дрейка трубит: это сокрушительный провал в их бесконечной борьбе. Вокруг поднимается такой возбуждённый гомон, что Фейт нервно закрывает уши ладонями. Она перехватывает восторженный взгляд Мерка и его широкую улыбку — «смотри, как всё хорошо складывается», — но не может ответить тем же. Фейт плевать: она готова коротать зиму в коробке. Главное как-то это сделать — сцепив зубы и сжав кулаки.***
В квартире Лиф Фейт понимает почти сразу: дни потекут вязкой патокой, от этого никуда не деться. Мерк и Кайл оказываются достаточно далеко — кварталах в десяти отсюда. Близняшки, с которыми Фейт перебросилась когда-то парой историй, предупреждают, что будут пропадать днями на какой-то подработке. Лиф наоборот — планирует не высовываться без нужды. — Район у той квартиры, конечно, хороший, зато в этой обстановка покомфортнее. — Лиф озвучивает мысли Фейт, когда они осматривают вчетвером новое место. Здесь менее просторно, но зато мебели так много, что в голову закрадывается невольная мысль: Лиф что, кого-то просто-напросто выселила? Судя по её победоносной улыбке, именно это и произошло… В первую ночь Фейт не спит ни минуты. Она прислушивается к тихому сопению близняшек; сёстры спят на соседних матрасах в этой небольшой комнатке, выделенной им троим. Дженни и Джинни держатся за руки — так, словно их может разбросать по разные углы. Фейт вздыхает. Когда-то и она держала сестру за руку, но жизнь всё равно разбила эту цепь. Как долго она ещё будет размышлять об этом? Вспоминать, как кривилось в рыданиях лицо Кейт — вроде не поменявшееся, но несущее теперь печать скорби в каждой чёрточке? Фейт жмурится, утыкается в подушку носом, пока перестанет хватать воздуха. Помимо Кейт, она думает об отце — мысли просачиваются сами по себе, как бы Фейт их ни тормозила. Почему-то вспоминать о нём трудно и горько — её душит мучительный стыд за собственный побег. Фейт хочется вопить: почему я виновата в этом? Почему я чувствую вину за то, что он начал пить? За то, что наша семья почти развалилась? За то, что не выдержала и сдалась, бросила их одних? Вместо ожидаемых слёз глаза сухие до рези. Фейт скребёт ногтями по коже на груди. Когда же сердце перестанет так ныть, словно его кромсают на кусочки? Когда же станет легче? Она проводит с этим вопросом без ответа бессонную ночь, изводя себя воспоминаниями — недоступными теперь, как и прежняя жизнь, кажущимися запретными. Мама за готовкой, детские ссоры с Кейт, мама за работой, улыбка отца, объятия Кейт, снова мама — её смех Фейт уже не помнит. На какие высоты ей подняться, чтобы ухватит за хвост это тающее, уносящееся ввысь прошлое? Как не дать ему рассыпаться прахом, не развеять его по ветру? Как позволить себе помнить, не терзаясь муками совести? — Фейт. — Голос Лиф такой резкий, что она вскакивает на ноги против воли. Фейт быстро переводит расфокусированный взгляд на окно. Как и ожидалось, наступило пасмурное зимнее утро, сменив бессонную ночь. Лиф хмурит светлые брови — вроде бы не выглядит грозно, но живот всё равно сводит: — Не спала, что ли? — Да так, — отмахивается она вяло, чувствуя, как от таких прыжков кружится голова. — Лучше не устраивай мне тут ночных бдений, ты будешь нужна мне почти каждый день. — Фейт прикусывает кончик языка, боясь сболтнуть лишнего. В целом, за кров над головой она готова заниматься чем угодно. Лиф, помолчав, хмыкает: — Ничего, я загружу тебя, страдать бессонницей не хватит сил. Она даже благодарна — совершенно искренне, от всего сердца.***
Дженни и Джинни похожи друг на друга до безобразия — во всём. Две тоненькие брюнетки, с яркими голубыми глазами и кукольной нежностью в лицах — не отличить одну от другой. У обеих ясный прямой взгляд, мягкий изгиб улыбки и вздёрнутый подбородок. Фейт иногда протирает себе глаза под звонкий смех сестёр: может, мерещится, что их двое? Фейт иногда забывает, что у неё вообще-то тоже есть близняшка. Дженни и Джинни похожи даже характерами — обе лёгкие на подъём и приветливые. Фейт долго, пару недель, думает, что это один человек. Сёстры этим, кажется, удовлетворены — частенько разыгрывают её, притворяясь друг другом. Со временем она запоминает едва заметные различия. Дженни тише и спокойнее сестры. У Джинни иное выражение лица при улыбке. Дженни постоянно поправляет волнистые волосы во время разговора. Джинни нужен физический контакт, она всегда хлопает Фейт по плечу или бессознательно поправляет на ней одежду. За одним из редких дневных чаепитий Фейт делится с Лиф своими наблюдениями. — Ну ты глазастая, — качает она головой, подпирая подбородок ладонью. Фейт прячет усмешку в кружке; до сих пор не привыкла сидеть вот так и пить с Лиф чай, болтая о всяком, несмотря на то, что возможность выдаётся редко. Оказывается, вне тренировок Лиф может быть весьма милой. Правда, даже повседневные разговоры с её резким голосом звучат, как приказы и выговоры. — Девчонки у меня уже давно, но я до сих пор их путаю. Да, внимательности тебе не занимать, Фейт. — У меня тоже есть близняшка, поэтому я привыкла видеть разницу между одинаковыми людьми, — улыбается Фейт с хрупкой теплотой. Лиф заинтересованно хмыкает. — Вот как, — Она наклоняет голову в другую сторону, изучает взглядом, будто увидела впервые. Фейт нервно дёргает уголком рта — корит себя за внезапную откровенность, сама не зная почему. — Ха, я расколола тебя быстрее Мерка, вот дела. Сколько месяцев потребовалось ему — и сколько дней мне!.. — Мерк знает, — сконфуженно выдавливает Фейт в странной попытке защитить наставника. Делает мысленную пометку: поделиться с Мерком информацией. В конце концов, наставник, ближе которого на крышах никого нет, тоже имеет право знать об этом. — Угу, — покладисто кивает Лиф, хотя прекрасно распознаёт ложь. Фейт покрывается напряжённой испариной. Если непрошибаемая Лиф соглашается с кем-то вопреки собственной правде, значит, случилось что-то невероятное. — А как близняшку зовут? — Кейт, — бормочет Фейт совсем тихо. Лиф громоподобно хохочет: — У всех родителей близнецов такая причуда? Дженни и Джинни, Фейт и Кейт… Чтобы жизнь совсем мёдом не казалась ни им, ни окружающим, да? — Фейт громко прихлёбывает из кружки остывший чай. Предпринимает слабую попытку вывести разговор в иное русло: — А какие позывные у сестёр? — Они у нас Голу́бки, — отзывается ментор с неожиданной нежностью. — Одно на двоих. Почти никогда не бегают в одиночку, на маршруты выходят вместе. — Фейт запивает чаем неприятную мысль: когда-то их тоже не воспринимали по отдельности. Оказывается, можно существовать без половинки своей души. — А… Твой позывной? — Колибри, — Голос Лиф вновь приобретает стальные нотки. — Дрейк когда-то ляпнул, так прицепилось, хотя раньше Лиф и было моим позывным… А у него — Коршун, если не знала. — Всё ещё нет ничего смешнее того, что Мерк — Чиж, — ухмыляется Фейт совсем чуть-чуть злорадно. — Твоя правда, — с таким же видом усмехается Лиф. Вспомнив, видимо, что нехорошо подрывать авторитет других координаторов, насупливается: — Так. Отдохнули и хватит. Работа не ждёт, Фейт. Целые дни у неё уходят на задание, любезно подброшенное Лиф. Фейт с усердием наносит на бумажные карты все известные ей маршруты. Отмечает тупики, неудобные отрезки путей, стройки, мысленные перекрёстки и развязки, соединяющие воображаемые дороги, освоенные крыши, на которых есть все удобства для бега, и пустые, на которых необходимо ещё сделать трамплины и уложить доски. Лиф была совершенно права: времени нет даже на отдых, лишь на короткие передышки и чаепития. — Работай на совесть, Фейт: ближе к сезону доставок Дрейк с Мерком будут вносить это всё в виртуальную карту. Что-то они там по-крупному совершенствуют в техническом обеспечении, — инструктирует её ментор. Лиф тоже не сидит без дела — круглосуточно делает что-то в стареньком ноутбуке. Близняшки, как обещали, днём почти не появляются, составляя Фейт компанию лишь по вечерам. Дни и правда тянутся бесконечной чередой — поэтому Фейт посвящает своему занятию как можно больше времени, пропуская приёмы пищи. Когда она не работает, то принуждает себя провалиться в сон — лишь бы не проводить наедине с собой хотя бы минуту. Фейт делается вялой и заторможенной, теряет сноровку. С глухим раздражением думает о том, что к грядущему сезону будет не в форме — и через секунду понимает, что ей всё равно. Днём она часами сидит за столом или на полу с картами, ночью глядит на сцепленные руки близнецов, пока не вырубится от усталости. Фейт чувствует, что тонет в смертельной тоске, но не может произнести ни звука, чтобы крикнуть о помощи. Под толщей воды всё равно ничего не слышно. За окном метёт, заносит Город Зеркал снегом — зима трудится с завидным тщанием. Фейт не находит в себе сил выйти на улицу. Второй «лагерь преступников», как выразилась Лиф, почти не выходит на связь — за несколько недель к ним один раз заглянул Дрейк. Фейт думает о том, что нужно добраться к ним самой, преодолев тупую апатию, поспрашивать Мерка о маршрутах, которые она забыла или не знала. Она отгоняет ненужную мысль о том, что ищет подходящий повод для встречи. Фейт кажется: если она признается себе, что так остро скучает по наставнику, это разобьёт её окончательно. Фейт чувствует: ещё немного, и этот окружающий вакуум разорвёт её в клочья.***
В один из дней у них неожиданно и допоздна задерживается Кайл. Сёстры вновь где-то пропадают, причём с ночевой, Лиф безвылазно работает за ноутбуком — Фейт приходится развлекать гостя. В общем-то, никто ей эту роль не отводил, но она самостоятельно берётся за неё со всей ответственностью, цепляясь за разнообразие. Она так давно не видела его — всего месяц, наверное, — что кажется, будто он ужасно изменился внешне. Фейт прикидывает мысленно: вроде бы не набрал вес, не покрылся внезапно морщинами… Что же не так? Фейт за скромным ужином выслушивает его щебетание обо всём, что происходит в их мужской берлоге, — внимательно, совершенно искренне собирая любые весточки от других Бегущих. Дрейк и Мерк пашут, как проклятые, над чем-то секретным и очень важным, не посвящая в это даже Кайла. За прошедшее время появился лишь один экстренный заказ; Кайл чуть не подрался с собственным подопечным за право выбраться в стылую зиму Города по наземному маршруту. С благородным смирением решил уступить Джекнайфу. — На самом деле я смалодушничал и просто расхотел идти в ночь и в мороз, — хохочет он звонко, легко, как мальчишка. Фейт незаметным движением трогает себя за щеку, проверяя: не треснула ли кожа от глупой улыбки? Она чувствует себя ожившей на короткий миг статуей — всё ещё вылепленной из камня и готовой застыть, когда наваждение пройдёт. Даже эта невыносимая хандра не может устоять перед обаянием Кайла. — Я старею, Фейт. Раньше бы душу отдал, только бы совершить доставку в несезон. — Когда-то надо стареть, — вздыхает она мудро — и сама глухо смеётся вместе с Кайлом, забавляясь над тем, как пытается звучать старше. Фейт с трудом вспоминает, как рвётся хохот из груди; внутри гулко и пусто, и этот звук долго гудит в ней набатом. Этот единодушный, добрый смех на маленькой чужой кухне, за чаем, дарит ей слабую надежду, что дом не потерян навеки. Фейт не хочет обманываться ложными мечтами — но и отказаться от них не может. Ночью, после перемытых косточек и обсуждённых вдоль и поперёк немногочисленных событий, Фейт не может уснуть. Целая гамма чувств сдёргивает её с нагретой постели. Неверящая радость встречи. Урчащее в груди умиротворение от мысли, что кто-то делит с ней эту трудную жизнь. Сосущая тоска перед целой чередой одиноких зимних ночей, которые ждут её после ухода Кайла. И ноющая где-то глубоко-глубоко боль — будто старая рана решила напомнить о себе, вскрыть целый пласт памяти, попортить кровь. Фейт не позволяет этим опасным мыслям захватить разум — но бредёт к окну и распахивает его настежь, желая выстудить беспокойную голову. Морозный порыв вышибает из лёгких воздух. Город, заглядывающий в проём окна, горит огнями — такими же ледяными, как и эта зима. Фейт по-детски думает всего секунду: не холодно ли этим белым высоткам, припорошенным снегом? Тут же грубо хмыкает; даже если бы Город был живым существом, мороз был бы ему нипочём — бессердечным тварям не холодно. — Заболеешь же, закрой, — звучит за спиной хрипло, и Фейт испуганно захлопывает окно. Кайл подходит к ней вплотную, протягивает ладонь над её плечом, медленно поворачивает ручку. — Прости, я забыла, что ты остался на ночь, — выговаривает она, пытаясь не тарахтеть скороговорками. Кайл спал настолько тихо, что Фейт, привыкшая к сопению близняшек, забыла об ещё одном человеке в пустой комнате. Вот же чёрт, последнее время она такая невнимательная… — Всё в порядке, не волнуйся, — сонно бормочет он. Подумав, немного приоткрывает окно, впуская свежий воздух. — Я помешал ночным размышлениям, да? Фейт тихо вздыхает. Кайл обворожителен сразу после пробуждения — кажется совсем юным, что мальчишка. Отросшие пшеничные волосы ложатся непослушной волной на его лоб, касаются длинных ресниц. Фейт дольше положенного любуется тем, как в слабом отсвете зданий колышется взбитая прядь около уголка глаза. Фейт оставляет его без ответа, пойманная с поличным. Где-то совсем близко пролегает грань её искренности, которую даже с Кайлом ей физически трудно пересекать. — Иногда я тоже едва могу вынести хаос в моей голове, Фейт. И не могу привнести в него порядок. Какая-то из болей вечно норовит разбить всё в пух и прах. — Бледно-голубые глаза кажутся почти прозрачными в этой полутьме, будто водная гладь. Фейт слушает его вполоборота, то и дело поглядывая на Город Зеркал. — Я не знаю, как посоветовать тебе с этим справиться, потому что не знаю сам. Годы принесли мне спокойствие — но это просто человеческая память, а не мудрость. Я только перетерпел. — Ты жалеешь о чём-нибудь? О каких-то ошибках, которые можно было не совершать? — спрашивает она робко, чуткая к чужим откровениям. Кайл кажется ей очень хрупким, несмотря на беспечный вид и какую-то феноменальную проницательность — намного более хрупким, чем Мерк. Если даже Мерка страшно тревожить, то Кайла… — О бесконечном множестве, — отвечает он без заминки. Сокол глядит на неё открыто, не пряча взгляд — Фейт сама пасует, всё сильнее поворачиваясь к окну, грея холодное стекло своим дыханием. — Но мы живём с последствиями — и с возможностями нового выбора. Лучше париться о том, что ты можешь упустить, чем о том, что ты уже упустил. Фейт дарит ему осторожную улыбку. Что-то упорно залепляет ей рот, так что она не может выдавить и звука — зато глазами она может выразить в тысячу раз больше. Кайл так тепло улыбается в ответ, что безумная безымянная буря в её душе — одна из многих — затихает. Не исчезает полностью, но перестаёт свирепствовать, убаюканная чужим участием, пристыженная. — Расскажешь о том, как оказался на крышах? — говорит она тихо, решив попытать удачу. Смотрит на него, поджав губы — не задела? Кайл кивает с готовностью. — В общем-то, идиотская история, как у всех нас. Мой отец был проклятым алкоголиком. Мать тянула лямку, справлялась как-то… Но я всё равно сбежал. Уже и сам не помню: то ли из бессильного бунта, то ли не вытерпел в один момент. Смотреть, как этот Город ломает спины родным… Невыносимо. — Фейт даже не моргает — до того хочет поймать каждое слово, не упустить ни звука. Кайл говорит совершенно спокойно; у него не дрожит голос и не срывается дыхание. Он не складывает руки на груди, пытаясь закрыться. Опирается плечом на оконный проём и задумчиво рисует рожицы там, где Фейт надышала на стекло. — Пару лет назад отец свёл себя в могилу. Прозвучит кошмарно, но… Теперь у моей мамы свои крыши. Справилась с потерей и зажила дальше. — Ты бы вернулся к ней, если бы мог? — спрашивает Фейт, помолчав. Замёрзший висок неприятно тянет — лишь бы не застудить свои дырявые мозги. — Нет. Теперь нет. Не хочу разрушить то подобие жизни, к которой она стремилась много лет. Всё, чего она хотела от этого сраного Города, — тихой гавани. Он наградил её спившимся мужем, непутёвым сыном и хреновой работой. Если я вернусь спустя столько лет, я лишу её и этого. — Но она ведь любит тебя, — говорит Фейт совсем уже тихо, не уверенная, стоит ли озвучивать то, что вертится на языке. — И наверняка страдает, несмотря на то, что трудности позади. — Думаешь, она не будет страдать от встречи с прокажённым? — Кайл горько, но мягко улыбается. — На нас всех проказа, Фейт. На всех, кто пришёл к Бегущим. Прокажённые держатся вместе, они опасны для здоровых. Если ты вернёшься к тем, кого любишь, будешь думать об этом постоянно — как бы не заразить, как избавить от своей участи… — Значит, это всё бесполезно? — Холодные, равнодушные огни Города бьют по глазам до рези. Фейт жмурится, пытаясь прогнать боль и желание пролить слёзы. Образ сестры в голове медленно тает перед внутренним взором — его смывают дожди, рыдающие с небес. А мама… К ней нет ни одного мыслимого и немыслимого пути. Больше нет. Не добежать, какой бы хорошей Бегущей Фейт ни была. — Нет, Фейт, — спохватывается Кайл, судя по торопливому голосу. Фейт переводит на него взгляд, тщетно пытаясь сделать вид, что всё в порядке. Сокол кладёт ей руку на плечо, мягко сжимает: — Жизнь не может быть бесполезна, она есть сама по себе. С этим ничего не поделаешь. А прокажённые — он улыбается заговорщически — могут наблюдать со стороны. Я ведь не договорил. Я приглядываю за ней, хотя мама и не знает. Мне достаточно и этого. Фейт отражает его улыбку уголком губ, как плохое разбитое зеркало — осколком. Но это уже лучше, чем ничего. На утро Кайл ведёт себя как ни в чём не бывало: дразнит Лиф, излучает оптимизм и умиротворение, много улыбается Фейт за завтраком. Будто не было ночного разговора, но при этом его дух остался между ними маленькой сокровенной тайной. Когда Лиф прогоняет его из квартиры, хлещет полотенцем по спине и не сдерживает заливистого смеха, такого необычного для неё, Фейт расцветает в широкой улыбке.***
Через две ночи это благостное состояние и просветление в голове, оставшиеся после встречи с Кайлом, не выдерживают натиска лютой зимы, способной похоронить всё что угодно. Заткнувшиеся, обманутые небесным блеском глаз мысли обретают голос и находят Фейт во сне, когда она уязвима больше всего. Разъярённый, агонизирующий крик Кейт бьёт не хуже пощёчины; Фейт морщится, жмурится — веки кажутся прозрачными. Раскрасневшееся лицо сестры не пропадает. — Ты мертва для меня! Тебя давно сгрызли собаки, ты только кажешься мне! — Кейт заливается воплем, какой Фейт едва ли могла услышать от спокойной сестры. Хочет возразить — это ты кажешься мне, — но голос Кейт набирает силу, так что Фейт готова поверить, что она сама плод воображения. — Наша семья и так висела на волоске — теперь от неё ничего не осталось! Это твоя вина — что живой, что мёртвой! Фейт давится всхлипами. Короткие пряди лезут в рот, будто пытаются его заткнуть. Кейт заводится только сильнее — кричит уже что-то бессвязное, дерёт из глотки полувой-полурёв. Фейт выцепляет среди потока: лучше бы тебя никогда не было. — Тогда бы тебя тоже не было, мы же близнецы, — рыдает Фейт. — Так было бы ещё лучше, — добивает сестра безжалостно. Фейт вздрагивает от толчка и слепо таращит глаза во тьму, выпутываясь из омерзительных щупалец кошмара. Беспомощно шарит рядом дрожащей ладонью, надеясь закрыться с головой, но одеяло сбилось в ногах. Прохлада пощипывает обнажённый живот под задравшейся футболкой. Вспотевший затылок колотит болью, словно прямо сейчас кто-то пустил в голове грохочущий, разбитый вагон. Спустя несколько секунд, безуспешно восстанавливая рваное дыхание, она замечает силуэт, сидящий на краю матраса. Она с ужасом, всё ещё путая сон и реальность, думает: неужели сестра? Неужели эта воплотившаяся ненависть её сейчас прикончит — беззащитную, заранее проигравшую? Чужая рука крепко держит её предплечье. Фейт вцепляется в неё трясущимися пальцами, как утопающая. Стискивает тёплую ладонь, наверное, до боли, но это прикосновение — единственное, что связывает её сейчас с реальностью, кажущейся в свете кошмарного бреда не такой ужасной. Мерк. Накрывает её заледеневшие руки второй ладонью, перехватывает растопыренные напряжённые пальцы. — Что ты… — задыхаясь, выдавливает Фейт, испуганная и слабая. — Заходил к Лиф. Скоро пойду обратно, — шепчет он, не дожидаясь конца вопроса. Понимает её с полуслова. — Тебе снился кошмар. Я разбудил. — Спасибо, — отвечает она и медленно садится, ощущая поддерживающую ладонь на мокрой спине — вторая остаётся у неё в руках. Голова тяжёлая и туманная. Фейт всё ещё соображает с трудом, продираясь сквозь видения кошмара. Она бессильно наваливается на плечо Мерка, утыкается лбом. Внутри всё ещё звенит голос сестры. Фейт кривится в гримасе, чувствуя непреодолимое желание заплакать. Рука с её спины перемещается на затылок, массирует его, путает волосы. Его пальцы в её ладонях очень тёплые — как будто внутри него горит маленький, но щедрый огонь. — Дыши глубже, — говорит он ровно, как на очередном забеге. Фейт подчиняется приказу — тоже как на очередном забеге. — На счёт семь-восемь, начала́. Мерк начинает тихо считать ей на ухо. Она сосредотачивается на дыхании и его голосе, впитывая в себя запах его свитера — шерсти и сандала. Когда Фейт ощущает наконец сквозь чувство ирреальности, как колет лицо его одежда, дрожь покидает её измученное тело. Отстраняется и с изумлением трогает свои щёки — влажные, хоть воду собирай. Когда она успела заплакать — и перестать судорожно всхлипывать? — Легче? — спрашивает Мерк мягко, отбросив менторский тон. Фейт кивает гудящей головой. Усталость наваливается на неё сверху мёртвым грузом, грозясь раздавить, — верный признак, что приступ проходит. Фейт поднимает застенчивый взгляд — на смену подкатившей истерике приходит смущение. Мерк на это с усилием, широким движением утирает ей лицо от слёз. Фейт думает: если её не добил плохой сон, это сейчас сделает мучительный стыд. — Не смотри так, это не самое плохое, что я видел в своей жизни, — говорит Меркури серьёзно, но раскалывается — дёргаются уголки губ. — Например? — сипло отзывается Фейт. — М-м… Рыдающая в меня пьяная Лиф, которая вспомнила свою молодость с Дрейком? — Она громко фыркает; смех сам по себе вырывается из груди вместо плача. В медовых глазах Мерка горят искры — живой огонь, заразительный, греющий разорванную на лоскуты душу. — Или, может, расклеившийся пьяный Дрейк? — О, Мерк, блистательное начало карьеры подушки для слёз, — хихикает Фейт, вовлекаясь в его игру. — Тренировался для тебя, малышка. Утром Фейт не может вспомнить, как она уснула и как Мерк исчез из комнаты. Было ли это вечером? ночью? Были ли в комнате сёстры? Лиф, по обыкновению завтракающая за ноутбуком, выглядит невозмутимо. Ничего в спальне не выдаёт того, что наставник был здесь. Привиделось вместе с кошмаром? Свидетелей нет, а себе Фейт не доверяет — приходится бросить эту необъяснимую загадку. Ночью, когда размышления последних недель чуть не перекрыли ей кислород, что-то стало для неё спасением — проделки мозга или человек из плоти и крови. На удивление, после этого её истерзанная душа находит хоть какой-то покой — на крошечном участке в центре шторма. Неужели ей так мало нужно для того, чтобы облегчить муки, — прикосновения надёжных рук и объятия?***
Чтобы оставаться в душевном равновесии, Фейт продолжает нагружать себя работой. Она перестаёт удивляться тому, насколько огромный, оказывается, Город Зеркал — просто занимается своим важным делом, мысленно переносясь на крыши раз за разом. Иногда, закрыв глаза, она отчётливо представляет эту слепящую белизну, резкие порывы ветра и шорох крыш под ногами. Фейт знает: этот мир на высоте никуда не денется, но томительное ожидание даётся ей тяжело. Компания Лиф нравится ей всё больше и больше. Лиф предпочитает говорить по делу, прямо, иногда жёстко; их редкие чаепития не касаются личных тем после того разговора, когда Фейт случайно сказала о сестре. Вместо этого ментор рассказывает о прошлом Бегущих и о подноготной Города. Несмотря на интерес, Фейт всё равно предпочитает тишину и одиночество. Мысли лучше всего затыкать другими мыслями — детальными воспоминаниями о маршрутах. Близняшки с каждым днём выглядят всё хуже — глубоко запавшие тени под глазами, посеревшая кожа, неуклюжие движения. Фейт сама перенимает их домашние дела — правда, больше из корысти, пытаясь нагрузить себя до предела. И так тихая Дженни почти всегда молчит, не находит сил даже для дежурных фраз. Джинни держится чуть лучше, но тоже проигрывает тотальной усталости. Фейт почти ничего не знает о них, но часто обменивается с Джинни понимающими горькими улыбками и лёгкими прикосновениями к плечам. Вчера Фейт стала невольным свидетелем сцены, вновь пошатнувшей её спокойствие.*
Поздней ночью, когда Лиф уже ушла на боковую, Фейт сидела на кухне с картой нового района. Голая лампочка без люстры давала не так много света, создавала густую тень, но она продолжала — из упрямства и нежелания валяться с бессонницей без дела. Света не хватало для такой кропотливой работы, Фейт слабо помнила эти новостройки, разыгравшаяся непогода за окном действовала на нервы — всё как на зло было против. Она бездумно водила карандашом над бумагой. Хотелось с остервенением заштриховать эти дурацкие безликие здания, которые не могли сообщить о себе ничего путного. Входная дверь тихо открылась. Фейт тут же подорвалась — найдя себе занятие получше, кинулась греть остывшие порции супа. Бросила быстрый взгляд на электронные часы микроволновки. 02:50. Что-то сегодня сёстры действительно припозднились. Первой на кухню шумной тенью вошла Джинни — прошуршала тёплыми штанами, по пути собрала телом пару острых косяков. Они обменялись с Фейт молчаливыми кивками. Разливая суп по тарелкам, Фейт чуть не уронила посуду, подскочив от внезапного грохота, прозвучавшего со стороны входной двери. Джинни всё так же молча вернулась в коридор. Через несколько секунд, крепко держа сестру под руки, завела Дженни, медленно усадила на отодвинутый Фейт стул. — Поранилась? — тихо спросила Фейт, стараясь не показывать в голосе тревогу. Дженни выглядела, как белоснежное полотно, даже губы у неё сливались по цвету с лицом. — Нет, всё в порядке, — ответила за неё Джинни, осматривая сестру. Чувствуя, как висит в воздухе неозвученный вопрос, продолжила с неохотой: — Перенапряглась. Фейт, проследишь, пожалуйста, чтобы завтра она весь день провела в постели? Пусть отсыпается. — Не вопрос. Вы замёрзли? — Эй… — Голос был таким неразличимым и невыразительным, что Фейт подумала, что это возражение ей показалось. — Да, на улице собачий холод, — продолжила Джинни спокойно, помогая сестре снять свитер. — Погреешь суп погорячее? Пожалуйста. — Будет сделано. — Эй! — собрав силы, повысила голос Дженни. Вторая близняшка замерла, комкая в руках свитер. — Меня спрашивать не нужно, да? Фейт вернулась к еде, чтобы не участвовать в семейных разборках. Какое-то смутное узнавание почудилось ей в этом — не то взгляды, не то интонации. — Милашка, мы обсудим это после еды, — В голосе Джинни прозвучало такое невозможное тепло, что это на секунду тронуло даже сердце Фейт. Близняшка, видимо, имела к таким уловкам иммунитет: — Нет уж, я скажу сейчас. Обе в это ввязались — обе идём до конца. Хватит опекать меня, я старше тебя на… — Дженни зашлась в приступе грудного кашля. Фейт без слов порылась в аптечке, оставленной приболевшей Лиф на столе, и протянула Джинни сироп. Дженни на этот жест выпучила глаза, но не смогла остановить кашель, поэтому метнула в сторону Фейт обиженный взгляд. — На пятнадцать минут, да-да, я помню. Кто виноват, что во младшей оказалось больше дури? — Фейт даже позавидовала невозмутимости Джинни. Наверное, злись так Кейт, она бы давно сорвалась… — Пей. Фейт с трудом донесла кастрюлю с супом до холодильника, чувствуя, как дрожат руки. Стоило вспомнить о бытовых ссорах с сестрой, как тут же неприятно заныло сердце. Всё это казалось теперь незначительным и далёким — недосягаемым. Наверное, Фейт обменяла бы всё, что у неё есть, только бы вернуться в один из таких дней — паршивых, испорченных глупой ссорой. Она принялась собирать карты со стола, пока сёстры в тишине ели. Укладывая карту нового района сверху, Фейт всё-таки подпрыгнула от громкого звука. Глядя на отпечатавшийся уже в мозгах план новостроек, почему-то подумала: этот день оказался дерьмом именно из-за них, этих зданий. Дженни с плеском и дребезжанием уронила ложку в суп — кисть крупно тряслась от напряжения. Следом Фейт заметила: трясётся и сама Дженни, всем телом. Несмотря на измождение, близняшка вскочила со стула. Обеими руками затыкая рот — сдерживая рвущиеся уже всхлипы, — побежала в сторону ванной комнаты. Признаться, Фейт не думала, что всё настолько плохо. Она села обратно за кухонный стол, провела рукой по картам. Сраные новостройки, как сказал бы Мерк… Несколько минут она слушала тишину — Джинни успокаивала сестру в ванной, и почему-то оттуда не донеслось ни звука. Неужели исхудавшая тихая Дженни даже рыдает бесшумно?.. Потом сёстры ушли в спальню. Фейт продолжила сидеть, прекрасно зная, что не стоит сейчас появляться в комнате. Когда-то только Фейт могла успокоить Кейт во время истерики. Папа в это вообще не лез, а мама просто была… Другой. Несмотря на материнское чутьё и целебные объятия, она всё равно никогда не могла понять Кейт полностью, до каждой заморочки. Фейт могла. Где-то в голове у неё до сих пор был отсек со всеми накопленными за годы знаниями о том, чего боится Кейт и о чём мечтает. Что любит, что ненавидит. На что надеется. И в чём разочаровывается. Фейт закусила костяшку. Думать о том, что она сама пополнила список разочарований, было больно. — Вырубилась, — Джинни вовремя прервала её размышления. Погружаться в пучину сожалений, когда не умеешь плавать, — отвратительная идея. — Прости, Фейт. — Брось, здесь не за что извиняться. — Желая хоть как-то подбодрить поникшую, усталую девушку, Фейт поставила греться чайник и достала из заначки печенье Лиф, которое женщина почему-то так ревностно охраняла. — Будешь? — Лиф нам открутит головы. — Ты не звучишь как человек, который работает у Лиф. Джекнайф получал от неё столько вздрючек, но я не думаю, что он когда-то задумывался о грядущем возмездии. — Ты действительно считаешь, что Джек умеет думать? — По этой усмешке Фейт сразу поняла: теперь Джинни нравится ей безоговорочно. По мере того, как пустела кружка с чаем, лицо Джинни мрачнело всё больше. Фейт решила идти напролом. — Чем вы занимаетесь? — Джинни стала жевать печенье медленнее. Долго допивала остатки чая, словно пыталась спрятаться за кружкой. Фейт наклонилась чуть вбок, пытаясь поймать взгляд близняшки. — Устроились на фабрику, нелегально. Из-за этого платят мало, а работы много. Иногда даже берём ночные смены, как ты могла заметить. — Заметив внимательный взгляд, она глубоко вдохнула и продолжила тише: — Мы хотим свалить, Фейт. Я… Я хочу. Дженни нерешительная, кто-то всегда должен её подталкивать. — Её устраивает такая жизнь? — Конечно нет. Она ничего не говорит, но я-то знаю, как ей плохо. — Фейт сочувственно поджала губы. — Я виню себя в том, что она дошла до ручки. Сначала я работала одна — но ведь увязалась за мной, глупая. — Что дальше? Вы заработаете сумму… И? — Уедем из Города. Хоть на край света. Куда угодно — только бы выбраться. Так… Жить так больше невозможно. Фейт всеми силами пыталась не допустить ни единой мысли о том, что это бесполезно. Но они полезли сами, давя одна другую. Город Зеркал — всё, что Фейт видела в своей жизни. Он врос в неё, как врастает в носителя паразит — незаметно и очень крепко. Быть может, где-то в стране и можно найти тихий уголок, спрятаться от всего мира, зарыться в нору и не казать носу. Но будет ли это значить, что Город Зеркал и правда остался позади? Не заявит ли он о себе в неподходящий момент — ночным кошмаром или объявленным розыском? Сомнения уже начали грызть её изнутри, но Фейт не привыкла лгать и давать людям ложную надежду. Возможно, она не могла сказать ничего хорошего о будущем — зато могла помочь с настоящим. — Я пригляжу за сестрой завтра. Делай то, что до́лжно. На такое Джинни, которая никогда не могла обойтись без благодарных прикосновений к рукам, чуть не задушила смущённую Фейт в объятиях.*
Как она и думала вчера, Дженни спит целый день напролёт мертвенным сном. Её не будит ни пыхтящая над чем-то Лиф, которая не умеет быть тихой, ни грохот с кухни, когда задумчивая Фейт уронила пустую кастрюлю, ни гомон, когда к ним приходит Дрейк. Фейт от удивления даже не двигается с места; Дрейк неловко топчется на пороге, никак не может зайти в квартиру. — О боги, — вздыхает за её спиной Лиф громко. — Фейт, лучше бы ты впустила просто сквозняк. Хотя нет; этого засранца носят ветра. Фейт, закрой дверь, пока его к нам не задуло. — Я планировал зайти ещё на прошлой неделе, — пожимает он плечами. Улыбается Фейт умиротворённо: — Привет. Мерк без тебя совсем заскучал, ворчит и ворчит. — Вы друг друга отлично дополняете! Вырастил на свою голову второго себя. — Фейт с трудом сдерживает усмешку на это язвительное замечание. Внутри неё благодатным теплом поселяется осознание: Мерк тоже скучает по ней. Так кстати вспоминается ночное наваждение; привиделся он или действительно был? — Заходи, Дрейк, пока я не передумала. После ритуального уже обмена новостями — всё по старому: Кайл по большому счёту бездельничает, Дрейк врастает с концами в стул на пару с Мерком — Фейт неслышно удаляется в их с сёстрами спальню. Она с головой уходит в своё занятие — расчерчивает карты Старого Города, который знает, как свои пять пальцев. Спустя время занося карандаш над собственным домом, она так и не может опустить его, чтобы грифель коснулся бумаги. Маленький прямоугольник на карте — номер здания, информация о связи с соседними крышами, возможности маршрута. Только Фейт знает, что за крошечной фигурой скрывается целая трагедия, происходившая в этом здании. Как много таких трагедий видели здания Старого Города? И сколько — Нового? Фейт со вздохом отрывается от карт, с хрустом потягивается. Близняшка так и спит — хвала богам, уже на животе, сменив хотя бы одну позу за много часов. Фейт прислушивается: почему-то в квартире стоит тишина. Нетипично. Дрейк и Лиф поубивали друг друга, пока она была занята? На кухне никого, на балконе тоже. В комнату Лиф приоткрыта дверь, оттуда приглушённо доносятся голоса. Фейт колеблется не так долго — прислоняется к стене, задерживает дыхание, чтобы её не заметили. — …Лиф, — неуверенно говорит Дрейк. Фейт жмурится, пытаясь не засмеяться. Рядом с бывшей напарницей старший координатор теряется и звучит, как юнец. — Дрейк, — вздыхает Лиф с усталым раздражением в ответ. Не распаляется моментально — уже хорошо. — Я прекрасно знаю, что ты хочешь спросить. — Тогда ответь? — говорит от полувопросительно. — На что? — На вопрос. — Ты не задал. — Но ты… — Я сказала, что знаю, но я же не услышала. Фейт зажимает нос ладонью — только бы не услышали, как она тут задыхается от смеха… — Ладно, — смиряется мужчина поразительно быстро. Фейт не может не замечать, каким уступчивым он сделался с Лиф; раньше их невозможно было оставить наедине без небольших разрушений в округе. — Когда ты собиралась мне сказать, что купила квартиру? — Никогда? — ехидничает Лиф. — Как ты вообще узнал? — Неважно. Я бы сделал это так или иначе. Мы живём слишком тесной жизнью, чтобы такие громкие новости обходили меня стороной. — Фейт чувствует слабое покалывание совести; всё-таки подслушивать чужие разговоры — нехорошо. С другой стороны… Эта квартира принадлежит Лиф, серьёзно? Они всё это время жили с сёстрами в собственности Лиф, и она ничего им не сказала, ничем не попрекнула? Святая женщина… — Да, я купила квартиру, Дрейк, что дальше? Я откладывала несколько лет и решила, что могу позволить себе хоть что-то из нормальной жизни, — Лиф ощетинивается, готовая к нападкам. Дрейк приподнимает брови, но сохраняет спокойствие — уж он-то в этом спец: — Я хотел узнать, не было ли у тебя каких-то проблем. Не вычислят ли тебя и всех нас из-за имущества. — Лиф — напряжённая, как натянутая струна, оцепеневшая — медленно обмякает, расслабляясь. Удивительно: умиротворение в голосе Дрейка действует даже на неё, несмотря на их вечные препирательства. — Нет, я обо всём позаботилась, долго и муторно разбиралась. Если хочешь… — Лиф откашливается, избавляясь от непослушного дрожания, неожиданно возникшего в голосе. — Если хочешь, можем вместе посмотреть документы… Там всё сложно. — Давай, Лиф, — улыбается Дрейк уголком губ, и звучит это так по-иному, что Фейт сразу понимает: это не предназначено для чужих ушей, пора испаряться. Вечером, когда Дрейк уходит, он долго треплет Фейт за плечи, придирчиво осматривает. — Давно была на улице? — вдруг спрашивает он родительским тоном. Фейт ошарашенно приоткрывает рот: давненько с ней так никто не разговаривал! — Вообще не выходит, — хмыкает Лиф. Фейт, сражённая таким предательством наповал, недоумённо выдыхает воздух из груди. — Что? Я не заделывалась тебе в мамы, верно, но видеть, как ты костенеешь тут день ото дня, не очень приятно. — Я не люблю зиму, — мямлит Фейт, слабо пытаясь защититься. Понимает сама: звучит жалко и по-детски. Дрейк глубокомысленно хмыкает. — Мы скоро придём, ждите, — припечатывает он и скрывается за дверью, отказавшись от прощаний на пороге. Фейт переглядывается с Лиф вопросительно — кто «мы» и зачем? — Эти бесконечные гости меня с ума сведут. И ведь не зовут к себе, заметь! Приходят в чистую квартиру, на готовенькую еду… Мужчины невыносимы! Фейт смеётся; в отличие от Дрейка, Лиф, кажется, совсем не меняется.***
— Вам тут что, мёдом намазано? — цедит Лиф. Распаляясь, уводит голос на тон выше: — Мальчики? Вам не хватает своей базы, вы решили захватить нашу? Фейт протирает глаза, отвлекаясь от своих карт; игнорировать то, как стремительно возрастает громкость разговора, невозможно. Когда Лиф молчит и занимается своими делами, Фейт с комфортом работает в тишине. В шумной же обстановке она тут же теряет концентрацию, обращает внимание на неудобства — сразу начинают болеть напряжённые глаза и затёкшая шея. Фейт со вздохом откладывает карту одного из старых районов, на которую наносила информацию о состоянии крыш. Бережно расправляет бумагу на столе; пора бы прекращать чертить на полу в неудобной позе… — Трудишься, как пчёлка? — Заглянувший в дверной проём Дрейк тепло улыбается, хотя они виделись не так давно — уж точно не успел бы по ней соскучиться. Фейт охает; ведь выполнил своё обещание, вернулся через несколько дней. — Ого, да тут и правда целый архив открылся, — вплывая следом, свистит Кайл и хохочет. Фейт нервно поджимает губы в фальшивой улыбке: это ещё что за процессия выстроилась? Неужели ещё и… — Слухи не врут: моя подопечная и правда не просиживает штаны без дела, — усмехается Мерк, тоже просовываясь в приоткрытую дверь. Фейт теперь точно не может удержать челюсть от падения. Уж кого-кого, но Мерка после той ночной истории она не ожидала увидеть. — С чем пожаловали? — грохочет Лиф и, растолкав толпу, встаёт перед ними, сложив руки на груди. — Цирк у нас на окраине, в Старом Городе. Вы ошиблись адресом. — Да нет, кажется, попали по месту назначения, — Фейт кусает себя за ладонь, только бы не засмеяться в голос. Если эту издёвку от Меркури Лиф ещё сможет проглотить, то веселье союзницы женского пола — точно нет. Вместо неё от души хохочет Кайл. — Так, тихо, клоуны, — обрывает их Дрейк. Фейт не может не поразиться в очередной раз, насколько Дрейк меняется рядом с Лиф. — У нас важная доставка, доверенная Кайлу. Он хочет взять с собой Фейт. Сегодня все немного поработают. Фейт заинтересованно хмыкает. Кайл светится от радости — наверняка больше всех скучает по доставкам. Лиф, склонив голову, смотрит на Дрейка; Фейт читает во взгляде: «Ну, и нужно было тебе тащить всю эту толпу ко мне домой?» Дрейк отвечает ей глазами: «Так вышло». — Пойдёмте, пока обсудим детали. Дайте Фейт одеться, — берёт всё в свои руки Лиф, на удивление безмятежная. Правда, можно ли говорить о том, спокойна бомба или нет, если рядом с фитилём маячит огонёк?.. — Кайл, смотри, не потеряй штаны от восторга, — отпускает очередную шпильку Меркури. Фейт смотрит на него с улыбкой, неловко собирая свои талмуды в стопку. Его губы ломает усмешка. На бледном лице заметны старые шрамы. Неужели в сезон доставок их почти не было видно из-за загорелой кожи? Мерк не удаляется вместе с остальными — вместо этого подходит ближе: — Привет, малышка, — Фейт смеётся; как давно она не слышала этих его фразочек, раз успела о них забыть? — Как твои дела? — Ничего, Мерк, пойдёт, — отвечает она сквозь смешки. Меркури улыбается ей, но почему-то одними только губами. Медовые глаза остаются серьёзными. Она понимает: шутил с остальными он тоже через силу, умело пряча всё за подколками. — Что? У тебя что-то случилось? — Нет, у меня всё хорошо, — мотает он головой. Фейт подавляет бессознательное желание потрогать её; Мерк зарос так, что привычный ёжик волос превратился в короткие светлые пряди. Он всё ещё выглядит каким-то задумчивым, не откликается на её смех. Мерк вздыхает и наконец говорит, согнав с лица эту защитную ухмылку: — Что с тобой, Фейти? Выглядишь плохо, глаза грустные. Растерянная улыбка застывает на её лице, пока Фейт судорожно размышляет. Что ему сказать? Что каждую ночь ей снятся сны о потерянной жизни, в которой ей никогда больше не будет места? Или что каждый день она нагружает руки и голову работой, только бы не оставаться наедине с собой — никчёмной и ненавистной? Или что эта зима скоро доконает её — нет сил противиться боли, волочиться в одиночестве? — Мне… Фейт распахивает глаза: Мерк протягивает руку — и мягко гладит её по голове, привычно путая густые пряди. В его глазах — щемящее понимание, а не жалость. Фейт чувствует, как отпускают сердце невидимые цепи. Только с одним человеком ей не страшно открывать раненую душу. — …очень херово, Мерк, — заканчивает она едва слышно. — Фейт, — вздыхает он без нравоучения, не отчитывает за ругань. Её имя из его уст звучит привычно и тепло. — Иди сюда, — Фейт, кажется, сама шагает ему в руки. Обвивая его под рёбрами, утыкается носом в ключицу. И чувствует запах сандала. Всё её самообладание уходит на то, чтобы сдержать неожиданную резь в глазах. Мысль о том, что это тогда был не сон, обволакивает её в успокаивающий кокон. — Фейт, надо собраться сейчас. Доставка пойдёт тебе на пользу, отвлечёшься, сменишь деятельность. Если бы я сутками сидел взаперти вместе с картами и Лиф, я бы давно сошёл с ума. — Фейт фыркает от смеха. Мерк умело жонглирует словами, как и всегда. Почему-то у него это выходит с греющей душу простотой, которой Фейт доверяется без опаски. — Хочешь прогуляться завтра? Она чувствует, как его ладонь взлетает с её спины в каком-то жесте. Позади почти бесшумно закрывается дверь. Фейт вздыхает; это мгновение больше не продлить. Она думает со смешанными чувствами: Мерк делает её податливой и слабой, ей всё тяжелее держать удар. Вместо того, чтобы железной хваткой сковать внутри страхи и боль, Фейт разжимает ослабевшие пальцы, с отчаянием надеясь, что Меркури подхватит. — Да, давай, — говорит она вопреки. — Отлично, — отвечает он уже будничным тоном, отстраняясь. — Последний адрес Мансфилда помнишь? Вам нужно унести письмо туда. — Далеко, — прикусывает губу Фейт, выходя следом за наставником на кухню. Лиф с каким-то упёртым хладнокровием пьёт чай, привалившись к кухонной тумбе. Фейт видит её взгляд, прикованный к спине Дрейка; в нём замешательство и напряжение, такое взрывоопасное в исполнении Лиф. На лице Кайла — предвкушение и попытка сохранять внешнее спокойствие. Дрейк же комплектует рюкзак посылкой, почему-то отказавшись в этот раз от их привычных сумок. Сверяясь с какими-то своими записями в ноутбуке, он работает методично, хмуря брови. — Кайл, потащишь лопату? — Тебя что, Мерк укусил? — фыркает Сокол громким смешком. — Зачем? Чего такого я не знаю о походе чёрт знает куда, в неизвестное мне место? — Будем прыгать на вентиляционные блоки с чужих балконов. Лопатой будем счищать снег, чтобы не убиться, — продолжает Фейт невозмутимо, ощущая сама — копирует манеру Мерка, никак от неё не отделаться. — Так, никаких безумных планов, — вклинивается Дрейк. Несмотря на сосредоточенный вид, дарит Фейт милостивую улыбку: — Хотя, зная тебя, ты полезешь и не в такое пекло. Адресат будет ждать в соседнем квартале, я покажу панораму окрестностей. Фейт, на тебе весь маршрут и самое главное — его окончание. Кайл не знает о том адресе, доставки на него выполняла только ты. — Фейт смотрит на Дрейка с молчаливым вопросом, который он интерпретирует совершенно правильно: — У Кайла шило в заднице ещё со времён юношества. Да и тебе безопаснее будет идти с ним, чем одной. — Почему мы называем это «доставка, доверенная Кайлу»? Предлагаю переквалифицировать в «доставка, доверенная Фейт и прицепившемуся Кайлу», — ёрничает Мерк. Невыносим сегодня… Когда под выразительное покашливание Лиф удаляется с кухни — всё-таки про Мансфилда действительно знает не так много людей, — они долго обсуждают маршрут. Фейт волнуется, совсем немного; она исходила его вдоль и поперёк, но по крышам. Как сильно будет отличаться дорога по земле, от совершенно другой точки, а не Берлоги Мерка? Под конец они сверяют план по карте, которую Фейт делала ещё в начале зимы, пока воспоминания были свежими. И хотя это бесполезно — маршрут-то проложен по земле, — Дрейк и Кайл со значением кивают, оценивая её труды. Фейт с какой-то идиотской нервозностью ждёт реакции Мерка. — Ты молодец, Фейт, — говорит он, склонившись над её плечом к бумаге. Гордая усмешка опаляет её ухо: — Хорошо постаралась. — Чуть быстрее, господа Бегущие! — врывается в последние приготовления Лиф. — Фейт, умоляю, одевайся. Чем быстрее вы донесёте посылку, тем меньше времени наедине я проведу с этими двумя братьями-акробатами. Пожалей мои нервы, они и так ни к чёрту. Фейт смеётся. Если бы не работа, она с радостью провела бы время в компании Дрейка и Мерка.*
Зима в Городе Зеркал, которую Фейт с непрошибаемым упорством пыталась игнорировать пару месяцев, не растеряла своего тлетворного влияния. Фейт честно старается ощутить хоть что-то, кроме отвращения и парализующей паники — тщетно. Её не впечатляют заснеженные улицы, мерцающие огнями, холод, покусывающий лицо, и скрип снега под ботинками. Перед её глазами стоит кровавое пятно, такое горячее, что под ним тает снег, а морозный воздух в её памяти колет иглами лёгкие, пока маленькая Фейт надрывается в истошном вопле. Зима слишком… стерильная, будто этой чистотой может выдавить саму жизнь. Слишком похожая на то, во что превратился Город Зеркал. Фейт прячет нос в шарфе, натягивает шапку низко на лоб — работать на земле посреди белого дня некомфортно и откровенно страшно. Связи с Дрейком нет — приходится полагаться на свою память, которая из-за тревоги работает с перебоями. Ей кажется, будто каждый встречный впивается в неё взглядом, легко прочитывает по её испуганному лицу, что перед ним — преступница, и готовится поднять крик. Фейт знает, что быстрый шаг привлекает внимание, но не может ничего с ним поделать — рвётся вперёд со скоростью света. Её останавливают только два болезненных падения подряд прямо на обледеневший асфальт. Кайл поднимает её — одуревшую, вспотевшую от нервов — под мышки и вдруг смеётся. — Времени ещё до черта, не торопись. — Фейт думает с досадой: куда ей крыши, если ноги не держат её даже на земле? Кайл не лезет к ней с расспросами, чем не может не радовать. Сокол смело осматривается по сторонам, не скрывая лёгкой улыбки. Хоть кому-то вся эта затея приносит удовольствие. Раздражённая, напряжённая Фейт совсем немного оттаивает. — Раньше… Раньше вы совершали доставки зимой? Когда вас было пятеро, — оглянувшись несколько раз, говорит Фейт спустя минут двадцать. Кажется, Кайла совершенно не напрягают ни молчание, ни разговоры — он рад всему: — Нет. Лиф и Дрейк тогда не могли так рисковать, да и возможностей было в разы меньше. На всю зиму мы залегали на дно. Тогда было трудно, мы жили, как крысы. Я рад, что это время осталось позади. Следующий терзавший её вопрос Фейт задаёт спустя какое-то время — они успевают пройти три квартала, за которые она берёт себя в руки, чтобы не отшатываться от каждого встречного: — Давно хотела спросить… Мерк сказал, ты нанёс треугольник после посвящения. Поделишься? Кайл, явно уносясь мыслями в прошлое, ностальгически улыбается. В отличие от Меркури, который не может говорить даже о первых доставках без глухой боли, Сокол, кажется, свободен от неё. Во взгляде нежно-голубых глаз Фейт прочитывает: это светлая тоска, к которой можно обратиться в самые плохие дни, а не бежать от неё. — Да, это был треугольник. Наверное, ждёшь от меня какого-то сакрального смысла, да? Я тебя разочарую: тогда, в семнадцать лет, я думал о том, что наше трио — это то, что нужно увековечить, вот и всё. Кайл замолкает, когда они подходят к пешеходному переходу. Фейт стеклянным взглядом следит за потоком машин — лишь бы не смотреть на окружившую их толпу. Она запинается о бордюр, когда загорается зелёный; Кайл крепко хватает её под локоть и буксирует за собой сквозь все эти мельтешащие лица. Он врезается в людское море с полуулыбкой. Фейт думает с неожиданностью: крыши не стали для Сокола заменой земле, как для остальных Бегущих. — Трио? Ты же был напарником Мерка, — спрашивает она после того, как уводит их в безлюдный переулок. — Тогда всё было проще. Нас вообще, кстати, было шестеро, а не пятеро — Луку мы видели так редко, что и не считали. Он долго работал напрямую с Дрейком, ни с кем не пересекался. — Фейт вспоминает Ястреба с седоватыми висками. Судя по тому, что говорил Мерк, Лука тогда только-только потерял жену и дочь во время Ноября. Бывший коп, он наверняка долго шифровался, поэтому и держался от остальных Бегущих подальше. — Так вот… Да, мы были напарниками с Мерком, но с нами всегда была Саманта. Два координатора и трое Бегущих — очень маленькое общество. Поэтому мы быстро сдружились — даже крепче, чем может позволить наша ситуация. Треугольник — это мы, трое друзей, которые поднялись на крыши без своего прошлого и сблизились в жизни с чистого листа. Может ли Фейт назвать кого-то своим другом на крышах? Она думает просто: Мерка, своего наставника. Она и в прошлой-то жизни мало кого мысленно короновала этим титулом. В нынешней это оказался один-единственный человек — несмотря на то, что к Кайлу, шагающему рядом, она всё ещё испытывает особую симпатию. — Я так много слышу о Саманте, но почти ничего не знаю о ней, — говорит Фейт. Кайл натягивает на лицо улыбку; неужели даже для него это такая болезненная тема? — Можешь не говорить. — Всё в порядке. Я просто… не так много могу сказать. Всё-таки это больше Мерк… — Он неопределённо ведёт рукой; Фейт так и не понимает, что он хотел сказать. — Сэм была нашего возраста, мы все ровесники. Я не знаю, почему она пришла к жизни Бегущей — возможно, даже с Мерком этим не делилась. У них были… хм, тёплые отношения. Я всегда спокойно относился к тому, что остаюсь на задворках, — в конце концов, когда людям хорошо вместе, лучше им не мешать. Особенно на крышах, где абсолютно всё зыбкое и непостоянное. Фейт удивлённо приподнимает брови. Значит, когда-то Меркури не был такой занозой… — Она была классной девчонкой. Талантливой — не без этого. Лиф её обожала… Готова была молиться на неё. Они даже были похожи характерами — обе энергичные и громкие. Лиф ещё тогда не была такой вспыльчивой — так что это положительная характеристика, а не то, о чём можно подумать… — А потом… — Да, — вздыхает Кайл. — Её не стало. На крышах тяжело тем, кто живёт чувствами на полную катушку. — Фейт замирает посреди шага, боясь, что её догадка подтвердится. Сокол, заметив это, прикусывает щёку изнутри. — Она шагнула вниз, Фейт. Слишком поздно поняла, что ей больше никуда не деться. Прокажённые, помнишь? Она упивалась свободой, но эта свобода никогда не могла дать ей того, чего она на самом деле хотела — душевного спокойствия. Стабильности. Настоящей семьи. На крышах она имела — в виде суррогата. Всегда очень больно раскусывать подделку, когда уже отдаёшь этому всего себя. Он внимательно смотрит на неё. Фейт кивает с готовностью. Не говорить Мерку о том, что она теперь знает. Ещё один кусочек пазла, складывающегося в картину прошлого, нельзя показывать. Разговор о Саманте ставит точку в диалоге — Фейт не видит смысла говорить ещё, Кайл проникается атмосферой Города, такой враждебной для его временной напарницы. С неба начинает падать мелкая снежная крошка. Фейт ведёт их закоулками, куда никто не суётся. Пытаясь не думать о Бегущей по имени Саманта, с которой ей никогда не познакомиться, шарит взглядом по аллее позади одного из зданий жилого комплекса. Сквозь зарождающуюся метель видит: в тени двухэтажной постройки стоит, привалившись к стене, Даниэль Мансфилд собственной персоной, одетый невзрачно, так что сразу и не поймёшь, кто перед тобой. Фейт ухмыляется; думала, что этот индюк будет стоять перед ней в яркой шубе, как и полагается богачам. — Как погодка, Бегущая? — спрашивает он с усмешкой, очень тихо. Фейт смеряет его взглядом: невысокий и молодой, слишком молодой для того, чтобы впутываться в то, что происходит с Городом Зеркал. На гладко выбритом лице нет даже морщинок. — Отвратительная, никуда не хочется бежать, — подхватывая привычную игру, отвечает Фейт с улыбкой. На мгновение ей кажется: это поздняя осень, когда промозглые ветра норовят сбросить тебя с крыши, а сама она сидит где-то высоко-высоко над землёй, как птица, решившая передохнуть от головокружительных полётов. Это ощущение быстро пропадает; снег сыплется ей за шиворот, напоминая о зиме. — И тебе привет, Кайл, — буднично продолжает Даниэль. Фейт саркастично выгибает бровь: может, с ним ещё и обняться надо? Слишком уж Мансфилд погружён в их деятельность… Они молча, проверив округу, обменивают рюкзак на деньги. Когда Фейт с Кайлом скрываются в темноте подворотни, она слышит в спину: — Скоро побегаешь, наберись терпения. Наверное, ничего лучше он и не мог сказать.*
— А, это вы, — обыкновенно бойкая Лиф едва ворочает языком. — Вы бы ещё дольше плелись, нашли бы мой труп. — Вымотанная Фейт, которую сковывало напряжение всё это время, громко хохочет. — Что они делали? — Я больше никогда не останусь с ними наедине, — отвечает женщина невпопад и уходит к себе. Дрейк и Мерк зато наслаждаются жизнью — обложившись документами и ноутбуками, пьют пиво из жестяных банок. Работа, правда, стоит, брошенная: они играют в карты, судя по их взмыленному виду — игра давнишняя и жаркая. Профиль Дрейка будто выточен в камне — до того координатор невозмутим. Мерк напротив крепко сжимает челюсти, только это выдаёт его нервозность. Переводит взгляд с карт на них с Кайлом. — Ну наконец-то, неужели и правда такой далёкий путь? — спрашивает он натянутым голосом. Фейт, совершенно не разбираясь, всё равно понимает: ситуация сложная, складывается не в пользу её наставника. — Переулки завалены снегом… — вздыхает Кайл, но его прерывает вопль: — Дрейк, твою налево, совсем нет совести?! У тебя не было этих карт! У тебя Бегущие вернулись — а ты мухлюешь во время разговора?! — Бери и беги, — мудро изрекает Дрейк, ухмыляясь. — Не учи меня жизни, сынок. — Это карты! — Карты — это жизнь. Если ты этого ещё не понял, тебе рано тягаться с мастерами. Фейт устало вздыхает. Не признаваться же, что она ужасно соскучилась по такому? — Всё нормально? — мгновенно переключившись, спрашивает Дрейк отрывисто. Они с Кайлом кивают. Разобравшись с деньгами, координатор отдаёт каждому из них долю. Посерьёзневший, он следом расплывается в улыбке: — Видел, чего тут растягивать? Посылка передана, происшествий нет. Фейт думает: говорить о том, что эта зима — одно сплошное происшествие, явно не стоит. Они все вместе садятся за поздний ужин. Фейт устало молчит, почти ничего не ест, вяло ковыряет вилкой курицу. Мерк, Кайл и Дрейк обсуждают какую-то старую зимнюю доставку, когда Кайла едва не пришибло сосулькой насмерть, а Мерк чуть не сломал руку, хряснувшись об лёд. Такие привычные голоса уютно гудят; прикрыв глаза, Фейт даже может сказать, что находится дома. Она никак не может перестать думать о Саманте и о том, что рассказывал Кайл — сама не знает почему. Это время осталось давно позади, на смену юному трио давно пришли другие Бегущие. Что же её так зацепило в этой истории? — Фейт. — Она медленно открывает глаза, снимает подбородок с ладони. За столом никого нет, только Мерк сидит на стуле рядом с ней, треплет её за плечо. — Уснула? — Она отрицательно мотает головой. Меркури говорит нежно: — Умоталась… Будешь доедать? — Ещё одно мотание головой. — Сколько времени? — Давно за полночь, вы поздно вернулись. Лиф решила оставить всех на ночь, близнецы сегодня не придут. — Ой, так нам же всем мест не хватит, — спохватывается Фейт, сгоняя с себя прилипчивую задумчивость. — Я лягу на диване, уступил Кайлу матрас как труженику, — Фейт с каменным лицом смотрит в угол кухни, где скромно расположился сложенный диван. — Что? Ты не замечала его? — Понятия не имела, что он здесь есть. — Фейт… Ты живёшь тут два месяца. — Я знаю. Мерк не понимает: смеяться или вздыхать, поэтому булькает что-то невразумительное. Фейт тихо хихикает. С ним рядом поразительно легко смеяться — и плакать, будто кто-то открывает вентили со слезами. Фейт не на шутку тревожится; давно никто не раскалывал маски её спокойствия с такой простотой. — Давай, Фейт, пора спать, — говорит он наставительным тоном, как бывало в их Берлоге после особо тяжёлых дней. — Да я не хочу спать, не усну точно. Голова… Голова забита, — признаётся она, помявшись. Какая-то сезонная бессонница стала её хорошей подругой. Фейт отбрасывает мысль о том, что это гомонят голоса неразобранного вороха проблем. — Тогда… Не хочешь прогуляться ночью? — повторяет он дневную фразу, слегка склонив голову. Они бесшумно выскальзывают из квартиры, чтобы не будить спящих. Фейт впервые за всё время запирает дверь выданным ей ключом — даже Мерк понимает это по её копошению. Вместо того, чтобы вызвать лифт на первый этаж, Меркури нажимает кнопку последнего. — Неужели ты думала, что в доме, где есть Бегущие, нет доступа к крыше? — отвечает он на её немой вопрос. Волнуясь непонятно почему, Фейт следит за тем, как меняются цифры на панели этажей. С чего это она не находит себе места? Фейт встряхивает головой, пытаясь привести себя в норму. На последнем этаже Мерк в два счёта взламывает механический замок, запирающий дверь на крышу. Он работает чисто: закрывает за ними решётчатую дверь, сквозь ячейки вешает обратно замок. Фейт выразительно прокашливается. — Ты готовился, — констатирует она. — Всё предусмотрел. — Конечно, я распланировал для тебя прогулку. — Чем обязана такому вниманию? — Помогаю развеяться. Судя по твоей мине, доставка не помогла совсем. — Поднатужившись, он толчком открывает дверь. Фейт по привычке начинает поправлять шарф, закрывая лицо, но Мерк тянет её за руку на крышу. Его голос меняется: — Это не Кайл? Он не расстроил тебя своими разговорами? — Нет, конечно нет. Он наоборот всегда старается подбодрить. — Фейт, спотыкаясь, повисает на руке Мерка. На крыше лежит густой снег, но они пробираются к краю — в темноте крыши, в свете единственной наружной лампы, она замечает следы, в которые приходится прыгать через сугробы. На уступе, огибающем край крыши, лежит доска, чтобы не сидеть на снегу. Готовился. Взгромоздившись на доску, Фейт с опаской свешивает ноги вниз, в пустоту. В этом доме двадцать пять этажей, подсказывает цифра из лифта. Тошнота подкатывает к горлу. Давненько Фейт не заглядывала в Бездну, сегодня открывшую ей свою ночную сторону. Внизу едва видно асфальт в редком свете фонарей. Фейт шумно сглатывает — никак не получается поднять глаз, тёмный провал постоянно начинает вертеться перед глазами, словно она уже летит в него. — На, — Мерк протягивает ей кружку-термос. — Кофе. — Он цокает: — Фейт, подними голову. Мы не грохнемся туда. Совсем недавно ведь бегала на такой высоте. — Я отвыкла. — Посмотри на Город. Высота под ногами ночью — не самое интересное зрелище. Ночной сумрак прорезают снежинки, медленно опускающиеся в единой пелене. Далёкие огни Города светят совсем тускло — их застилает метель. В эту пасмурную ночь не разглядеть толком ни одного здания. И так тёмный Шард, совсем не видимый, возвышается где-то там, по ту сторону Залива — ждёт, пока пройдёт непогода, чтобы вновь вывалиться на Город всей своей махиной. — Я ненавижу зиму, пропади она пропадом, — цедит Фейт неожиданно зло. Обхватив тёплые бока термоса, греет о них ладони. — Я тоже терпеть её не могу, — вздыхает Мерк под боком. — Почему-то все плохие события находили меня зимой. Отвратительное время года. Фейт решается на откровение всего мгновение — быстро понимает, что не может удержать его на губах: — Мамы не стало зимой, — Лицо Мерка сбоку на секунду вытягивается. Он забирает из её рук кружку, сам открывает и возращает обратно — Фейт даже не обращает внимания. Она поворачивает к нему голову: — Во время Ноября. Толпа затоптала её. — Мне жаль, — говорит он коротко, хмурит брови. — Правда жаль. — Я видела её смерть. Ничем не могла помочь — попробуй, будучи шестилеткой, прорваться сквозь паникующих людей. — Как ты вообще оказалась на митинге? — справившись с изумлением, он быстро возвращает себе обычный вид, не тревожа её ошарашенным выражением лица. — О, — мрачно вздыхает Фейт и всё-таки делает глоток, согревающий внутренности. Мерк делает поразительно крепкий кофе, который не скрашивает даже щедро засыпанный сахар. — Это ещё одна страница моей биографии, которую лучше не озвучивать теперь вслух. — Хор- — Мой отец был одним из лидеров «Свободных», — говорит она упорно, перебивая. — Ну, те, которые организовали Ноябрь и сопротивлялись новому режиму. Наверное, идея брать двух малявок на марши и демонстрации, которые легко перерастали в вооружённые мятежи, принадлежала ему. — Дерьмо, — Мерк шумно выдыхает. — Ты дочка того самого Коннорса? Боже, Фейт… Как я не догадался сразу? — У нас не принято распространяться о семье. Да и это не то, чем хочется делиться, — Она тянет открытую ладонь к пасмурному небу; снежинки тут же тают, касаясь тёплой кожи. Фейт протягивает термос Мерку, предлагая согреться. Он настолько растерян, что не сразу замечает её руку. — Фейт, можешь говорить мне, что хочешь. Хоть как прошёл твой день. Только не молчи так долго, ладно? — Он обхватывает её за плечи одной рукой. Фейт находит в полумраке его глаза, их открытый взгляд. И её прорывает. Фейт не может заткнуться — всё говорит, и говорит, и говорит. Мерк прижимает её голову к своей щеке, она чувствует в его жесте: у нас впереди целая ночь, говори, сколько влезет. И она говорит — о сестре, с которой последнее время не оберёшься проблем, вылезших по вине Фейт; об отце, которого ненавидит и не может простить за всё — за увлечение политикой в ущерб семье, за смерть мамы, за то, что он всегда любил Кейт больше; о маме — о том, как столько лет она скучала, скучала, скучала, как не смогла принять её смерть. О том, что ей на роду написано: быть несчастной, потому что отец подставлял их всех под удар своей деятельностью. О том, что этот Город мало взорвать — его надо стереть с лица Земли, чтоб даже тлеющих головёшек не осталось. Захлёбываясь яростью и воя от боли, она повествует о своей сознательной жизни, пока горло не начинает драть. Несмотря на то, каким безудержным потоком льются из неё слова, Фейт не плачет. Мерк молчит после её монолога. Фейт ошпаривает страх: он сейчас встанет и уйдёт. Жалеет, что тогда взял её, дочь людей, которые давно на мушке, к Бегущим. Кайл ошибался, когда говорил о прокажённых; настоящие прокажённые — осколки прежнего сопротивления. Вот, с кем точно нельзя иметь связей. — Да, малышка, — вздыхает он. Фейт дрожит от холода и нервов — пламенные речи нисколько не грели. — Наверное, ты обскакала всех, кто приходил на крыши. Не жизнь, а сюжет для фильма. — Дерьмового фильма? — Это не мне решать, распорядись сама, — усмехается он уголком губ. — Но ты ведь понимаешь, что это не твоё прошлое? — В каком… смысле? — Это всё не твоя головная боль и не твои ошибки. Не ты организовала Ноябрь. Не ты виновата в смерти мамы. Может, с Кейт нужно было обойтись мягче — но и в этом нет твоей вины. Ты пыталась выжить в тех условиях, которые сформировала не ты. Это привело тебя к Бегущим. И знаешь, — Фейт поражается тоске в янтарных глазах. — Я был бы очень рад, если бы эта дорожка вывела тебя обратно к нормальной жизни. — Как… Как можно жить нормально в этом Городе? — говорит она, отпечатывая слова. Хочет глупо оскорбиться: Мерк так ненавязчиво избавляется от неё? — Я не знаю, — говорит он честно. — Не представляю, Фейт. Но ведь нас, отбросов, — меньшинство. Миллионы людей живут как-то. Вписываются в новую действительность. — А если я не хочу вписываться? — брыкается она упёрто. — Да ты уже Бегущая, куда больше-то? — смеётся Меркури. — Если бы у меня был ответ, я бы первым тебе помог с этим. Но на крышах тебе никто не подскажет. Мы все тут… в некотором роде в поисках ответов. Хотя некоторые не обременены самосознанием, — Фейт хохочет до хрипа, пытаясь разбудить своим смехом Город. Мерк по привычке хочет погладить её по голове, но опускает руку на шапку. Подумав, надевает ей капюшон. — Мне много с чем нужно разобраться, — решает Фейт. — Но я не только за этим стала Бегущей. Я давно уже живу так, потому что в Городе Зеркал пока ничего лучше не придумали. Его улыбкой можно было бы растопить снег при всём желании. — А ты, Мерк? — Он делает непонимающий вид — специально. — Зачем тебе крыши? — Сначала зарабатывал. Мама тяжело болела, нужны были деньги. Когда её не стало, ушёл сюда с концами, — он морщится, стараясь удержать на лице улыбку. — И вот мне… сколько там уже, двадцать пять? Я хрен его знает, как иначе жить эту жизнь. Давно уже расслабился и плыву по течению. Пришьют копы — да и ладно, давно пора. — Не говори так, — обрывает его Фейт. — Нет. Не надо, Мерк. — Хорошо, не буду, и так грузишься по всякому. — А что значит твоя татуировка? — спрашивает Фейт невинно, решая, что пришло время предпринять вторую попытку. — Я люблю подсолнухи, — тянет наставник добродушно. — Мерк! — позволяет она себе прикрикнуть, возбуждённая убойной дозой кофеина и непростым разговором. — Ну ладно, ладно, раз уж у нас тут ночь откровений. — Он вздыхает, словно перед прыжком в воду. — Мама… мама любила подсолнухи. Выращивала их в горшках на подоконнике. Дебильная затея, но её это радовало в период болезни… — Прости. — Да ладно, всё окей. Фейт, как ты ещё не отморозила себе задницу? Двигая одеревеневшими ногами по направлению к выходу с крыши, она думает: дерьмовая зима окупилась невероятно прочной нитью, протянувшейся между Фейт и Мерком.***
Кому вообще из компании старожилов взбрело в голову, что праздновать Рождество — это, в принципе, нормальная идея? Фейт вжимается в свой тёмный угол, стараясь даже не дышать; вдруг так не заметят? Не заставят идти к скромному праздничному столу или — не дай боже — не потянут танцевать? Квартиру Лиф приспособили со вкусом и рационализмом — чувствовалась уверенная рука Дрейка; на одну ночь убрали все спальные места, сдвинули к стенам мебель, освободив пространство. Кто-то (подозревается Кайл) приволок полуживую ель, которая даже на стуле была не выше трёх футов. Лиф, с дьявольским удовольствием изрезав ненужные бумаги, навесила на неё белые ленты. Под столом стояла батарея бутылок с пивом — точно Дрейк с Мерком. Вместо плотного рождественского ужина — множество закусок, потому что никто не хотел заморачиваться с готовкой. И, конечно, музыка. Плейлист составлял точно сумасшедший: на кого думать? На Мерка? На Кайла? Или у Дрейка было игривое настроение? Почему среди избитых рождественских композиций играет то какой-то рок, то незнакомые баллады, то что-то совершенно древнее и точно танцевальное? Фейт накрывает лицо очередной картой. Прошла неделя после того разговора, после которого с её плеч свалился огромный камень, грозивший утянуть на дно. Фейт стала хотя бы спать по ночам. Никуда не делась боль — но притупилась тоска, стало легче дышать, а думать о повседневном оказалось надёжнее, чем мусолить проблемы. И тут как гром среди ясного неба в лице Лиф: даже у нас должно быть Рождество, готовимся, девочки. Фейт приподнимает край своего сегодняшнего занятия, бесстыдно подглядывая за народом. Близняшки отрываются под музыку, даже Дженни выглядит отдохнувшей и счастливой. У них точно должно было быть это Рождество… Лиф болтает о чём-то с Кайлом — судя по лицам обоих, какая-то забавная история. Дрейк и Мерк неизменно играют в карты — ну конечно, куда ж без этого, лучшее развлечение… За их игрой подглядывает Джек. Пытается держаться в стороне от всех с напыщенным видом, но его неумолимо тянет к Бегущим, частью которых он всё равно является. То тут, то там возникает Лука, внезапно нагрянувший полчаса назад. Сама Фейт… придирчиво просматривает результаты своих долгих трудов. Всё это действо вокруг приходится по душе, но Фейт ужасно, катастрофически неловко. В начале она даже попросила помощи у Мерка, но он с наслаждением отказал ей — «Ох, Фейти, я помогу тебе с картами, но когда-нибудь в следующем году, идёт?» — и подмигнул, подбадривая. Выглядело кошмарно. Фейт не нуждалась в подбадриваниях — скорее в исчезновении. Тут к ней приближается нечто, находящееся в постоянном движении — Джинни. Молча, пока никто не видит, она приставляет к губам Фейт открытую банку пива. Хмельная горечь неприятно опаляет горло — но Фейт сама обхватывает банку и пьёт до дна, подстёгнутая слегка пьяным блеском глаз близняшки. — Я тебе волосы держать не буду, поняла? — Мерк вырастает из-под земли, как дьявол, пришедший за жатвой душ. — Я ей подержу! — хохочет Джинни и увлекает разомлевшую, осоловевшую Фейт к музыке. Карта сползает с колен, валится на пол — да и чёрт с ней! Она вливается за пару песен, прозвучавших слишком быстро. Дёргаться под смех сестёр оказывается так забавно, что у Фейт кружится голова. Джинни, обняв её за плечи, выпытывает, что же Фейт подарит всем на Рождество. — Про вас не скажу, — хихикает она — потому что подарит деньги, такие нужные близнецам. Зато остальное в красках расписывает — что таить? Всё равно через несколько часов всё распакуют. Лиф — стратегический запас её печенья. Кайлу — шарф с варежками, потому что у него вечно холодные руки и нет этих предметов гардероба. Дрейку — мазь для спины (Джинни похрюкивает от смеха, медленно спускаясь всё ниже по руке Фейт). Даже Джекнайфу нашла подарок — игрушечную сову. Про подарок Мерка Фейт тоже молчит. Его она подарит потом, на утро. Колода с пейзажами Старого Города, отрисованная на заказ, — то, что хочется отдать наедине. — Ну ты и чудачка, Фейт! — Джинни стискивает её в объятиях до хруста костей. — Но такая классная чудачка! Они танцуют медленный танец в обнимку (Фейт по-джентельменски уступает Джинни сестре на середине песни), потом ещё несколько ярких, быстрых песен. Где-то рядом она даже видит Лиф и Дрейка. Потом перед ней снова выскакивает Мерк, как чёрт из табакерки. Она хватается за него от неожиданности. — Я больше не пила, — тут же говорит Фейт. — Я не за этим, — усмехается он с издёвкой. — Разделишь со мной танец? Она позволяет увлечь себя в объятия с робкой покорностью. Фейт чувствует себя деревянной, несмотря на то, что минутой назад двигалась, как сумасшедшая. Мерк тихо смеётся — кладёт её руки себе на плечи, будто управляет куклой. Он мягко ведёт её в медленном танце — так осторожно, что даже не кружится голова, готовая сейчас спьяну завертеться от чего угодно. Фейт улыбается, смотря ему в лицо. Вслушиваясь в слова песни, с удивлением замечает, как двигаются губы Мерка. Напрягает слух; он едва слышно проговаривает слова, которые почему-то падают, одно за другим, ей в душу. Она знает точно: это мгновение останется в ней навсегда, оно, щемящее и головокружительное, уже срослось с ней. И сейчас, глядя, как светятся его янтарные глаза, как губы с нежной улыбкой проговаривают такие важные смыслы, посвящая их ей одной, ощущая, как запах сандала впитывается в неё, Фейт чувствует, как совершенно по-особенному ёкает сердце — никогда-никогда оно так раньше не делало.