Вассал Удачи

      Притих Вайтран. Затаился. Люди по домам точно тараканы по щелям попрятались, даже собаки брехать перестали. Только слышно, как ночной ветерок листвой шелестит, да в железных корзинах, что здесь вместо масляных фонарей для освещения улиц используют, поленья потрескивают. Ни души кругом, только мы с Дораком по улице бредём. И тут Дорак обернулся, посмотрел на меня как-то странно и говорит:       – Ларс, а ведь ты орк!       Вот те нате, приехали! Мало меня Бычок допекал, королевское происхождение приписывая: «Откуда ты знаешь, от кого родился? Я вот в книжице читывал, как у одного заморского короля недруги наследника младенчиком скрали да чужим людям подкинули. Может, и с тобой так же!» Угу! Вот по осени мне уже тридцать пять годов стукнет, а я пока на себе ни гербов, ни королевских корон не наблюдаю, и задницу мне на трон положить никто не предложил. И о происхождении своём я прекрасно знаю. Да уж! О том происхождении помалкивать лучше. Теперь вот этот, малахольный, в орки записал! У меня что, рожа позеленела, и клыки кабаньи из пасти повылезали?       – Дорак! Ты когда вампиру под ноги катился, часом головой о мостовую не приложился? Да так, что у тебя мозги вверх тормашками повернулись! Ты только посмотри, ну какой из меня орк?       Подошёл он ко мне вплотную, стянул с правой руки перчатку, сунул её подмышку.       – Вот смотри – Тамриэле люди многих народностей проживают, – и давай пальцы загибать. – Норды, имперцы, бретонцы, редгарды…       – Ну и при чём здесь это? Не понимаю я тебя, Дорак.       – При том. Они же друг от друга обликом отличаются, ну, ликом там, цветом кожи, опять же. А вдруг ваши орки от наших так же отличны, как норды и редгарды? Вдруг ваши с людьми как две капли воды схожи? Кожей белы, и клыки у них мелкие.       – Дорак, – говорю, – это уже не орки будут, а люди.       – Орки! – и лупит меня кулаком по груди напротив сердца. – Они от людей сердцем отличаются! А у тебя, Ларс, сердце орка! Ты бьёшься, как орк! К врагам беспощаден, как орк! За родных мстишь, как орк! Тебе Богиня твоя, подобно Малакату, видение Славной Смерти даровала и сюда привела, чтобы ты, стоя со мной спина к спине, эту Славную Смерть принял! Нам с тобой, Ларс, породниться надо!       – Кровь в чаше смешать и побрататься?       Дорак рожу скривил:       – Про это я тебе даже говорить не стану. Это само собой разумеется! – ухватил меня под локоть и потянул к таверне. – Я тебе, Ларс, про другое сказать хотел. Малакат мне сыновей не дал. Три дочери у меня. Двум старшим я достойных мужей нашёл, а младшая – Боргул – только-только в возраст невесты вступила. Зимой пятнадцать исполнилось. Такая красавица – вся в меня!       Посмотрел, я судари мои, на Доракову рожу. Да уж, красивей некуда. Правда, к его роже я уже привыкать стал, и такой жуткой, как по первости, она мне больше не кажется. Но к чему он клонит, зараза? Что-то у меня какие-то нехорошие предчувствия. А Дорак, значит, и продолжает:       – Я хоть из рода ушёл, отцом быть не перестал. И нужно мне для красавицы моей достойного мужа отыскать. Вот я тебе её в жёны и отдам!       Я его костяшками пальцев по лбу постучал:       – Дорак, ты вот этим думаешь? Ну какой из меня муж для твоей дочери?!       – А что такого? – и руки в стороны растопырил. – По Марте своей ты отгоревал, а новая жена мести твоей помехой не станет. Наоборот, опорой будет!       – А сам тогда чего не женишься? – говорю я ехидно. – Была бы молодая жена тебе опорой!       Он лицом посмурнел:       – Ты же знаешь, что нельзя мне. Я больше не вождь.       Да, судари мои, обычаи его народа нам странными показаться могут. Жён себе может только вождь брать, а остальные мужики бабу даже понюхать не смей. Вот тот вождь и топчет всех баб в их орочьей крепости, навроде как петух квочек в курятнике. А чтобы вождём стать, надо родному отцу вызов бросить и на поединке его жизни лишить. Хотя я бы своего и без всякого поединка в нужнике утопил, в самой что ни на есть говняной жиже. С превеликим удовольствием.       Дорак на мою рожу посмотрел, увидел, что меня сомнения одолевают, и самый свой весомый аргумент выложил:       – Ларс, если откажешься дочь мою в жёны взять, обидишь смертельно!       Ох, зараза! Как же мне, сучья мать, из его цепких зелёных ручонок вывернуться налимом скользким?       Что мне такая женитьба принести может, а? Да ничего хорошего, судари мои! Только представьте себе – возвращаюсь я вечером из таверны в лёгком, так сказать, подпитии, с приятным шумком в голове, и в потёмках натыкаюсь на свою жёнушку с милым как у папочки личиком. Да я ж со страху сразу обделаюсь! Потому как решу, что это чёрт из Ада вылез и за мной, грешником, притащился. Ну, или заикой сделаюсь! А в спальне? Нет, конечно, можно и так: личико жёнушкино платочком прикрыть, спинкой её к себе повернуть, свечку задуть, глаза себе для верности какой-нибудь тряпицей завязать и только после того к любовным утехам приступать. Ладно, супружеский долг я таким, значит, манером кое-как исполню. А если ночью я по малой нужде проснусь, а лунный свет через оконце на жёнушкино личико падает? Я ж спросонья не пойму, что это моя красавица Боргул рядом лежит, и от ужаса меня апоплексический удар хватит! Ручки-ножки у меня отнимутся, и буду я лежать бревно-бревном и под себя гадить. Нет, Дорак, я лучше наизнанку через собственную задницу вывернусь, но зятем твоим не стану! И не мечтай, тестюшка!       Эге, есть одна зацепка. Побратимство! Ты, Дорак, традиции своего народа свято чтишь, а значит, и к моим так же отнесёшься. И брататься мы с тобой станем по тому обряду, что Харальд Асбьёрнсен в своей «Истории королевства Свейского» описал. А я для тебя, Дорак, ещё одну хитрую штуку измыслил. Так что хрен тебе!       – Хульда, отпирай! Мы это! – орёт Дорак и кулачищем в дверь таверны молотит. Лязгнул засов, дверь отворилась. На пороге Хульда стоит. Лицо у неё белое-белое, и руки дрожат.       – Отпускай людей, хозяюшка, – говорю я. – Только скажи им, пусть к городским воротам пока не ходят. Не прибрано там ещё.       Протиснулся между косяком и насмерть перепуганной хозяйкой вовнутрь. На лавку сел и шляпу с головы снял. Тут ко мне Садия, шемиточка, подходит:       – Пить хочешь, воин? – спрашивает и улыбается. Личико у неё, судари мои, тёмное, а зубки белым жемчугом блестят.       – Не откажусь, Шамзин, – отвечаю я. И чувственной дрожи в голос добавляю.       Шемиточка чёрную бровку удивлённо выгнула:       – Что за шамзин? Меня, воин, Садией зовут!       Я её за ручку взял:       – Шамзином, прелестница, народ, что в моих краях проживает и с тобою обликом схож, ветер называет, что из жаркой пустыни дует. И ветер тот горячий любого мужика до последней капли иссушить может.       Садия ручку из моих рук освободила:       – Что тебе подать, сладкоречивый? Эля или мёда? – а сама жемчугами зубов сверкает, глазами синими искрит. Ох, судари мои, держите меня четверо!       – Ты мне, Шамзин, водички холодной, колодезной принеси.       Напился я, усы и бороду ладонью утёр. Тут ко мне Дорак подошёл:       – Хватит тебе, Ларс, с девкой любезничать. Нам дело завершить надо! – и орёт хозяйке: – Хульда! Подай мёда в серебряной чаше!       Хозяйка мёд принесла, Дорак из-за пояса нож достал. Нож необычный, вроде как из чёрного камня сделанный. Я сразу понял – ритуальный. Дорак ножом тем ладонь рассёк, кровь в чашу слил и нож мне передал. Смешали мы кровь в чаше, чашу осушили и трижды обнялись.       – Теперь мы, Ларс, как братья!       – То-то что как! Нам с тобой для завершения обряда по нашей вере надобно ещё и семя в женском лоне смешать!       – Как это? – и смотрит на меня с непониманием.       – Нужно нам, Дорак, одну женщину по очереди поиметь и в лоне её семя своё смешать.       – Зачем?       – Понимаешь, Дорак, коль кровь и семя у нас общие будут, значит, мы от одного корня, от одного рода произошли.       Дорак только головой покачал:       – Ох! И славно ты придумал!       – То не я, – отвечаю. – То предки мои. У нас с седой старины славные воины меж собой так побратимство вершили. И ещё одно!       Обнажил я меч, клинок поцеловал, поставил правую ногу на деревянную скамью, клинок Нарвала в неё остриём упёр и правую руку на навершие возложил.       – Я, – говорю торжественно, – Ларс сын Расмуса перед лицом богов – Матери Гуноры Милосердной и Малаката Яростного – и перед лицом людей – госпожи Хульды и прекрасной Садии – гейс на себя принимаю! Не брать себе жены до тех пор, пока обряд побратимства со славным Дораком не завершу! Боги и люди моей клятве свидетели! А если нарушу я обет свой, то вечно душе моей в Аду гореть!       Дорак только головой покрутил да крякнул:       – Хех! Надо срочно каджитский караван искать!       Ну-ну! Ищи, ищи, огурчик мой зелёный пупырчатый.       – Пошли, Ларс, спать. А то нам завтра чуть свет в дорогу.       Утро я встретил злым и не выспавшимся. Мало того, что Дорак мне с Садией всю игру поломал, дескать, меня красавица-невеста ждёт, и на других девок я смотреть не моги, так этот гад ещё и храпел всю ночь, да так, будто у меня под боком цепной кобель рычал. Позавтракали мы какой-то кашей, распрощались с хозяйкой, ну и отправились дальше. Сперва у кузнечихи цветки забрать, потом в конюшню коней заседлать, ну и к Клыку надо поторапливаться, потому как заждались нас там. Дорак меня уже допёк! Всё нудит и нудит над ухом, как комар, про красавицу Боргул и про то, что я теперь ей верность хранить должен! Если так и дальше пойдёт, то он на меня скоро и шоры наденет, как на лошадь, чтобы я по сторонам смотреть не мог. Нет! Надо срочно каджитский караван искать и заканчивать с этим делом нахрен. Погоди, Дорак, я ещё посмеюсь, когда увижу, как у тебя рожа твоя зелёная вытянется, как ты про то змейство, что я для тебя приготовил, прознаешь!       Забрали мы у кузнечихи цветы, вышли из города и вдруг слышим, кричит кто-то:       – Товары! Услуги!       Голос вроде как бабий, но странный такой, судари мои, мяукающий. Дорак как тот голос услышал, в улыбке расплылся, клыками на утреннем солнышке сверкает, хлопает меня по плечам:       – Каджиты, Ларс! Каджиты! Караван пришёл!       И точно, под стенами городскими лагерь разбит: полукруглые невысокие палатки стоят, коровьими да оленьими шкурами покрытые, костры горят, у костров люди сидят. Я сперва ничего и не заметил, потому как обрадовался очень. «Ну, – думаю, – Дорак, сейчас сброшу я с шеи тот мельничный жёрнов, что ты, братец, на меня повесил!» Подошли мы поближе, и я от удивления чуть себе язык не откусил. Потому как у костров не люди сидели, а кошки! На-ту-раль-ны-е!!! Не вру, судари мои, чтоб мне на этом месте провалиться, чтоб мне больше пива не выпить и водки не понюхать, да чтоб мне ни одна девка больше не дала!.. Стоп! Вот с девками я погорячился. Спаси боги, прознает жёнушка, чем я тут клянусь, и огребу я на орехи по полной!       Так вот – сидят, значит, у костров кошаки. Ростом они с человека, в одежке все. Руки и ноги у них человеческие, а остальное всё кошачье. Ну, там, морды, уши. Портки и юбки у них, судари мои, сзади расшиты, и через дырки те из задниц кошачьи хвосты торчат! Правда, у баб ихних сиски есть, как у настоящих баб. Вот зараза! Это что ж получается? Либо мне придётся на красавице Боргул жениться, либо скотоложством опоганиться! Может, всё-таки лучше на Боргул? Ну перестану я по тавернам шляться и в спальне со временем обвыкнусь, может быть. Вон, к Дораковой роже я уже попривык. Хотя нет. На Боргул – это на всю жизнь! Ну, а с кошкой той за сколько я управлюсь? Минут десять, не больше! И изливаться в неё не обязательно, так, для виду сунул-вынул – и всё! Не станет же Дорак проверять! Уф-ф-ф, Дорак, ну спасибо тебе!       Тут Дорак знакомую углядел:       – Шивани! – орёт. – Шивани! – и рукой машет. – Подойди!       Она и подходит:       – Что, Дорак, – мяучит. – Лишняя монета в кошеле завелась? Мне её отдать хочешь?       Дорак ей что-то на ухо нашептал. Она замурлыкала, косит на меня жёлто-зелёным кошачьим глазом и пальчиком меня к себе манит.       – Нет! – говорю. – Дорак, давай уж ты первым, а я следом за тобой.       Привела нас Шивани к одной из палаток, полог откинула и вовнутрь нырнула. Братец мой с себя амуницию скинул – и следом за ней. Снял я с себя йодель, вамс, сел на берёзовый чурбачок, локтями в колени упёрся, уши ладонями зажал, чтоб не слышать, какое блядство в палатке твориться, и сижу, жду своей участи, как приговорённый к смерти. Через полчаса Дорак на белый свет выполз. Рожа довольная, вся в кошачьем пуху, на спине четыре длинных царапины.       – Иди, – говорит. – Шивани тебя ждёт!       Вздохнул я глубоко и тяжко и полез в палатку. Залез. А она там лежит ну совсем без ничего. Живот и сиськи у неё белые, а бока и спина серые, с тёмными полосками. У нас с Мартой кошка была аккурат такой же масти. Стянул сапоги и портки, глаза зажмурил и стал ждать, что дальше будет. Шивани замурлыкала громко, принялась об меня тереться и шею и плечи шершавым языком вылизывать. Попытался я представить, что я с девкой, слава богам, жеребчик у меня кое-как на дыбки поднялся. Опрокинул я её, взял, минут за десять, скрипя зубами, дело справил, штаны натянул, остальную одёжку в охапку схватил и пробкой из палатки. Выскочил, сел на чурбачок.       – Ну, как? – лыбится Дорак. – Понравилась тебе Шивани?       – Угу! – отвечаю. А сам с омерзением пытаюсь соскрести кошачьи шерсть и пух, на влажную от пота кожу налипшие.       – Но теперь тебе к Шавани ходить не нужно. Теперь тебя будет Боргул услаждать!       – Не будет, – отвечаю. – Не могу я, Дорак, на твоей дочери женится!       Он лицом потемнел, брови к переносице сурово свёл:       – Как так?!       – А вот так! Семя-то у нас теперь общее. Значит, и дети тоже! Твои дети – мои! Мои дети – твои! Как же я родную-то дочь за себя замуж возьму?!       Дорак головой покачал:       – Вон оно как! – обнял меня за плечи. – А ты, Ларс, на Садии женись! Она же тебе глянулась! Она нам сына родит! Я всю жизнь о сыне мечтал!       Ох! Если бы я только знал, какую он мне свинью с этим побратимством ещё подложит!