Вассал Удачи

      Утро туманным выдалось, сырым. А как на тракт выехали, с северо-запада холодный, пронизывающий ветер задул. Нагнал низкие серые тучи, из которых мелкий противный дождь моросить принялся. Попридержал я Барона, подождал, когда Дорак со мной поравняется.       – Куда теперь? – спрашиваю. – В этот самый Рифт? За Боргул?       Он глазами на меня из-под низко опущенного капюшона сверкнул.       – Нам ещё дня четыре, а то и все пять выждать надо. Так что поехали пока туда, куда тебя Матушка посылала.       Перегнулся в седле, высморкался в два пальца, передёрнул зябко плечами.       – До чего я вот такую сырость, промозглость не терплю. Старые рубцы аж до зубовного скрежета ломить начинает!       Пустили мы жеребцов шагом, поехали стремя в стремя.       – Тебя бы хорошенько в бане пропарить, – говорю, – а потом топлёным барсучьим салом растереть. Глядишь, всю ломоту как рукой бы сняло.       – Эт да, – соглашается со вздохом Дорак. – Только где его сейчас возьмёшь, сало-то? Лето, барсук жиру ещё не нагулял.       Снял с пояса фляжку, бренди глотнул, поёжился, посмотрел на низкое серое небо, фыркнул, как облитый водой кот, и мне флягу протянул.       – Погрейся.       Ну, и я приложился, вернул ему флягу. Дорак носом шмыгнул, фляжку на пояс повесил и говорит:       – Вот одного я, Ларс, не пойму – куда нам ехать. На берегу Илиналты со стороны Фолкрита никаких домов нет. Стоит только одно имение Мельхиора Слейра – усадьба «Мамонт». И всё, нет больше ничего. Может, Скульвар, скампов сын, чего напутал?       – А он кто, Мельхиор этот?       – Да пёс его знает. Мутный мужик. Шляется по всей провинции, лазит по пещерам да разным там древним гробницам, всё какие-то артефакты ищет. Что потом с ними делает – не знаю, – Дорак сморщился, чихнул. – Вот же зараза! Бр-р-р…       – Дорак, про лесопилку чего знаешь?       – Ничего такого. Лесопилка как лесопилка. Управляется на ней семейная пара – муж с женой. Как звать, не знаю. Лес валят, на доски его распускают, строевое бревно калибруют, готовый товар в Фолкрит отвозят, где перекупщикам продают.       – Сам-то там бывал?       – Не, только пару раз мимо проезжал. Мне лес ни к чему, я строиться не собираюсь. Поворачивай направо, Ларс, вот она – отвёртка на Фолкрит. Может, к Мельхиору в гости напросимся, – шмыгнул опять носом, чихнул пару раз, – обогреемся, обсушимся, а то клянусь волосатой задницей Малаката, допекёт меня эта мерзопакостная сырость.       Свернули мы на неширокую дорогу, что вверх вдоль невысокого, поросшего тёмным ельником горного кряжа шла. Проехали по ней немного, свернули налево, продрались сквозь густые заросли молодых, невысоких – коням по брюхо – ёлочек и выехали на округлую большую поляну, где, обнесённая добротным частоколом, Мельхиорова усадьба стояла. Дорак Ур-Шага осадил, привстал на стременах.       – Вот же лихо!       И действительно – усадебка-то в уединённом месте стоит, а створы у ворот настежь распахнуты. Подъехал я поближе, заглянул вовнутрь. Весь двор серой от налипшей на неё влаги паутиной затянут.       – Куда тебя понесло, дурного! – орёт Дорак. – Поворачивай! Поворачивай назад!       Развернул я Барона, подъехал к нему.       – Ты чего? – спрашиваю.       – Паутину на дворе видел?       – Ну, видел.       – Морозные пауки. Спешиваемся, Ларс, и без лишнего шума.       Спешились. Дорак во вьюках покопался, достал ещё один арбалет, кофр с болтами и мне подаёт.       – Ох, – смеюсь я, – и запасливый же ты мужик, ну прям как крот какой.       – Послужил бы ты в легионе с моё, таким же стал. Но ведь ты у нас привык фертиком* на лошадке налегке гарцевать и на обоз надеяться. А как скампы тот обоз с пути собьют, готов с голодухи вместе с лошадкой задницей траву щипать.       – Дорак, вот нахрена лошадке задницей траву щипать?       – А она и не будет, а ты будешь. Голод-то не тётка.       Вот же Бычок! Вот же заноза ехидная, ядовитая!       Взвели арбалеты, болты в жёлоба уложили, подошли к воротам и осторожно, стараясь не шуметь, зашли на двор.       – Как увидишь эту тварь, – шепчет Дорак, – болт ей в жопку пускай. В головогрудь не цель, там шкура плотная, может не пробить.       Замерли, напряжённо прислушиваясь. Чую – в зарослях у противоположной стены частокола какое-то шебуршание, пощёлкивание. Ветви невысоких кустов бузины зашевелились, и пауки оттуда выползли. Нихрена се паучки! Размером, судари мои, с хорошего сторожевого кобеля!       – Ближе, чем на десять шагов к себе не подпускай, – предупреждает Дорак. – Они ядом плюются – на кожу попадёт – в момент до кости разъест.       – Понял, – киваю.       Выцелил ближайшего ко мне паука, пустил болт в раздутое, поросшее редкими волосками брюшко. Болт в воздухе свистнул, пробил натянутую, как на барабане, шкуру. Паучье брюхо аж взорвалось, подобно вскрытому лекарем перезрелому, надувшемуся гноем нарыву, разбрызгивая вкруг себя зеленоватую слизь. Паук голенастыми, тощими лапами задёргал, перекувырнулся на спину и замер. Тут рядом с ним второй лопнул, как надутый воздухом свиной пузырь, в который шилом ткнули. Дорак не оплошал. Отступили мы на десяток шагов к воротам, арбалеты перезарядили. Пустили по болту, ещё два паука долой. Пятого, последнего, разнесли двумя болтами сразу дружным, так сказать, слаженным залпом, судари мои.       – Надо бы тут осмотреться, – говорит Дорак, – как бы кладок не оставили. Ты в кустах вдоль частокола пошуруй, а я за амбаром, конюшней да дровяным сараем проверю и заодно вовнутрь загляну.       Полез я, матерясь, в густые мокрые кусты. Отыскал там пару паучьих кладок. Вытащил из ножен цахес, остриём клинка проткнул кожистые, размером с небольшую тыкву яйца. Тьфу, ну и завоняли же они, когда через дыры из них буро-зелёная жидкость потекла. Выбрался я из тех кустов и принялся пятернёй соскребать с рожи клоки липкой влажной паутины.       Из открытых ворот конюшни Дорак вывалился, махнул мне рукой.       – Ларс, хозяин сыскался, иди, познакомься.       Порысил я к нему через двор, придерживая левой рукой бьющий по ногам Нарвал в ножнах.       – Где он?       – А вон, – Дорак кивком головы указал на паутинный кокон, валяющийся на застеленном соломой полу у двери в один из двух денников. – Схарчили его пауки.       Сплюнул, достал из-за пояса эбонитовый нож, рассёк паутину. Выглядел Мельхиор Слейер, доложу я вам, судари мои, преотвратно. Чёрно-коричневая, полностью высохшая мумия с оскаленными желтоватыми, крупными, конскими зубами. Дорак руку в нутро кокона запустил, пошарил там, выудил связку ключей и мне бросил.       – Держи, новый хозяин.       – С чего ты взял, – недоумеваю я, – что я тут новый хозяин?       Он носом шмыгнул, утёр его тыльной стороной ладони.       – А ты припомни хорошенько, чего там Скульвар про дом блеял.       Я в раздумье брови нахмурил.       – Если пауков не испугаешься, – говорю, – обретёшь, что потерял. Дом, значит.       – Во-о-о, – Дорак указательный палец вверх поднял. – Во-о-о, Дом есть, пауки были. Всё сходится.       Поскрёб пятернёй в затылке.       – Чё с этим делать будем? – толкнул мумифицированного Мельхиора носком сапога.       – Не охота мне могилу копать. Может, наберём дров из дровяника да спалим его на заднем дворе за нужником?       Я плечами пожал.       – Можно и спалить, – говорю, – мне без разницы.       – Лады. Тогда я за дровами пошёл, а ты волоки Мельхиора к нужнику.       – А чего это я мертвяка волочь должен? Давай, Дорак, наоборот – я за дровами, а ты мертвяка потащишь.       Дорак рожу хитрую скроил, посмотрел на меня ехидно.       – А кто из нас по обряду старший брат? А?       – Ты, – ворчу себе под нос.       – Во-во. Тогда я за дровами, а ты мертвяка тащи, – и потопал прочь из конюшни.       Ну, Дорак, ну, зараза! Вскинул я Мельхиора на плечо, вынес на двор, прислонил к бревенчатой стене.       – Стой, – говорю, – здесь, никуда не убегай.       Он, понятное дело, в ответ молчит и только пялится на меня чёрными провалами пустых глазниц.       Завёл я жеребцов на двор, затворил створы ворот, задвинул дубовый запорный брус. Поставил коней в денники, расседлал, уздечки снял, обтёр как следует, из мешка, что в углу стоял, сыпанул в кормушки овса, потрепал жеребцов по мордам. Вышел из конюшни, ухватил Мельхиора да к нужнику в самый дальний конец двора поволок. Дорак уже там клеть из сухих берёзовых дров сложил.       – Что так долго? – ворчит. – Я уж думал – на тебе волки в лес гадить уехали.       – На мне-то никто никуда не уехал, – отвечаю, – а вот ты, кавалерист хренов, коня бросил. Не расседлал. Не обиходил.       – Ить! – спохватился он.       – Вот тебе и «ить». Куда потопал-то? Я уж обиходил, – помолчал так многозначительно и добавляю с деланным презрением. – Пехота!       Сбросил тело Мельхиора с плеча на дровяную клеть. Дорак затолкал вовнутрь клети пук соломы, кресалом по кремню поклацал, выбил искру. Искры те на солому попали, серовато-белый дымок появился. Солома вспыхнула, от неё сухие поленья занялись. Погребальный костёр в один миг оранжевым пламенем оделся, в котором чёрный человеческий силуэт угадывался. Дорак слезящиеся от дыма глаза ладонью утёр, кашлянул.       – Да примут боги твою душу в Этериусе, Мельхиор Слейер.       Я тоже на себя трижды Клевр наложил. Для порядка. Не скажу, судари мои, что я раньше религиозным, верующим человеком был, хоть и в монастыре воспитывался, но вот после того, что со мной случилось, в божественное начало уверовал. А как иначе? Хотя где-то в глубине сознания сидит у меня мыслишка, что не взаправду всё это. Бред похмельный, кошмар. Только уж больно натуральный кошмар-то получается. Вон, и закрывшаяся за одну ночь глубокая рубленая рана на бедре немного саднит. А во сне раны не саднят, вот и получается, что всё это со мной наяву происходит. Дорак меня ладонью по спине легонько хлопнул.       – О чём задумался? О бренности жизни человеческой?       – Вот ещё! – в ответ фыркаю я. – Думаю, может, пауков тоже в огонь кинем?       – Давай кинем. Может, они ему там, – Дорак глаза к хмурому серому небу поднял, – заместо охотничьих собак служить будут.       Притащили паучьи останки к костру да в огонь побросали. Подкинули ещё дровишек.       – Пойдём, Ларс, хозяйство осмотрим, – предлагает Дорак.       – А костёр без присмотра оставим? – сомневаюсь я. – Как бы огонь на строения не перекинулся.       Дорак фыркнул:       – Ты посмотри – сырость-то кругом какая, и ветра нет. Так что ничего не случится, я думаю.       Думает он! Легко вот так чужим добром распоряжаться. Имение-то теперь моё!       Обошли мы двор. Всё по уму сделано, даже небольшая плавильная печь рядом с домом построена. Но мне-то она без надобности, я не кузнец. Спустились по деревянной лесенке к озеру. На берегу засланный досками причал устроен, возле него две лодки, чуть поодаль банька стоит. Вкруг баньки дощатые мостки. И лесенка с них прямо в воду уходит. Толкнул я дверь – заперта. Подобрал ключ, отомкнул замок. Вошли мы вовнутрь. В кованом баке уже свежая вода залита, у банной печи запас дров сложен. Уложил я поленья в печь, надрал сухой бересты, высек искру, печь растопил, прикрыл железную дверцу.       – Сейчас, – говорю, – баня протопится, я тебя, Дорак, хорошенько пропарю, косточки твои прогрею, а то эк вон как тебя скособочило.       – Это можно, – закряхтел по-стариковски, поясницу потёр. – Даже нужно. Пойдём, что ли, пока в доме осмотримся?       Вышли мы из бани, поднялись по лестнице, зашли на крытую террасу. Отпер я дверь в небольшую каменную пристройку. В пристройке кузня обустроена. Через кузню прошли в зал, и тут я остановился, обмер. Узнал я этот дом. Сразу узнал, потому как видел я его. Во сне видел! В том самом сне, что мне в «Гарцующей Кобыле» пригрезился. Вон на том стуле, что у длинного стола стоит, я сидел, девочка на том, что рядом, а вот здесь у печи…       Дорак, шедший следом, на меня налетел, заворчал:       – Что ты посреди дороги столбом встал?       – Дорак, – говорю, – знаю я этот дом, был я здесь!       Он на меня удивлённо глаза выпучил.       – Помнишь, – торопливо объясняю я, – как на меня в «Гарцующей Кобыле» сон навалился? Я ж тебе потом рассказывал, что мне пригрезилось. Здесь это всё происходило. Я и трещинку вон ту, на стене в углу над входной дверью помню. А у стула, что по эту сторону стола стоит, ближе к нам, на спинке с левой стороны дерево отколото – длинный такой скол, – я глаза зажмурил. – Иди, посмотри.       Дорак к стулу подошёл, спинку внимательно осмотрел.       – Есть, Ларс, скол!       – Он от середины к левому краю лучом расходится?       – Точно! – сел верхом на стул, на спинку локтями навалился. – Я тебе говорил, неверующему, что сон тот вещий, что его тебе твоя богиня послала, а ты заладил, как глухарь на токовище: «скампы крутят, скампы крутят»!       – Черти, – поправляю я.       – А-а-а, – Дорак рукой махнул, – скампы, черти – одна хрень! Я, Ларс, о другом с тобой серьёзно поговорить хотел.       Взял я другой стул, сел напротив него.       – Говори.       Дорак пальцами по спинке стула побарабанил, в затылке поскрёб.       – Понимаешь, брат, тут такая штука. Я тебя о помощи хотел попросить.       – Ну?       Он на стуле поёрзал, покряхтел.       – Помоги мне Боргул до Маркарта довезти. Неспокойно сейчас в Пределе, – поймал мой вопросительный взгляд и продолжил: – Ричмены и раньше-то не больно дружелюбными были, а как Ульфрик Буревестник со своим войском Маркарт взял да резню меж ними устроил – правда, Ульфрик не очень-то разбирался, кто ричмен, а кто нет, всех в подряд резал – то тут уж они совсем разума лишились. Назвались изгоями, подались в горы, стали на караваны торговые да путников нападать. Едешь по тракту и ждёшь, когда тебе стрела из-за куста в спину прилетит. Вот я и подумал, что два клинка понадёжней одного будут.       Я только рукой махнул.       – Об этом мог бы не просить, само собой разумеется. Ладно, хватит лясы точить. Скидываем железо и пошли париться, баня уже протопилась, наверное.       Встал я, снял йодель, вамс.       – Дорак, – говорю, – хватит копаться. Пошли.       – Подожди, давай сперва в сундуках пошарим. Мельхиор по всему Скайриму артефакты собирал, может, чего интересное отыщется.       – Пошарь, – кинул ему ключи.       Поймал он их на лету, отпер первый сундук, заглянул. И на его довольной роже майской розой улыбка расцвела.       – Что там? – спрашиваю я.       – А ты сам взгляни, – говорит и бросает мне туго набитый холщовый мешочек.       Поймал я тот мешочек, развязал, понюхал.       – Табак!       – Ага, – лыбится Дорак. – Полный сундук!       – А в других что?       – Сейчас посмотрим, – отвечает и ключами звенит.       Открыл другой сундук, заглянул вовнутрь и присвистнул восхищённо:       – Ты посмотри, какая красота!       Заглянул я в сундук, а там полный рейтарский доспех работы Агсбургского гнома Курта Ноймана и два шлема – салад с забралом и бувигером** и бургиньот*** с откидным наподбородником**** его же, Курта работы. Интересно, откуда это богатство здесь взялось? Опять, что ли, Матушка забавляется? Дорак в сундуке ещё покопался, достал оттуда лист желтоватой бумаги, исписанный мелким острым подчерком.       – Вот, слушай, что Мельхиор пишет, – и вслух читать принялся: – Этой весной мне несказанно повезло. Рядом с одним из приливных островков в море Призраков, что расположен к северу от Руин Высоких Врат и на котором находятся несколько обветшалых стоячих камней, мне удалось обнаружить обломки судна, весьма схожего с парусником Восточной Имперской Компании. При осмотре остова корабля я нашёл два прекрасно сохранившихся сундука. В одном из них находился комплект великолепных доспехов, схожих по виду с нордской пластинчатой бронёй, а также два шлема не известной мне конструкции. Второй сундук был полон мужским и женским платьем, пошитым из прекрасных, но незнакомых мне тканей. Фасон этих одежд не подходил ни к сиродильской, ни к бретонской, ни, тем более, к нордской моде. Остальной груз найденного мной корабля, к сожалению, был полностью испорчен морской водой. Также после тщательного осмотра мне удалось выяснить название корабля – «Звезда Гельвеции»…       Охнул я и без сил на стул опустился.       – Ларс, что с тобой?       Дорак рядом со мной на корточки присел, ухватил за руку, глядит озабоченно.       – Понимаешь, Дорак, слышал я об этом корабле, – говорю я, а сам судорожно сглотнуть пытаюсь. – О нём весь прошлый год на каждом перекрёстке судачили. Каракка***** «Звезда Гельвеции» летом прошлого года с грузом дорогих одежд, доспехов и оружия отошла от причала в гавани города Брема и исчезла при странных обстоятельствах. День ясный был, солнечный, каракка только на рейд вышла, как на гавань туман опустился. Странный такой. Продержался минут десять и растаял, а вместе с ним и каракка растаяла, исчезла, будто её корова языком слизнула. А потом какой-то хер обломки этого корабля здесь находит. Забавно?       И тут у меня в голове словно страницы зашелестели, ну, как тогда в Ниссенборжском каземате, когда с Мартой… И я те страницы из «Записок о становлении царства Ха-Шемского» Абу ибн Саадира воочию увидел.       – Слушай, – говорю, – Дорак, я тебе сейчас ещё одну интересную историю расскажу. Двести лет тому назад хан кочевого племени Цапон по имени Хурей в степях Северного Шема охотился на диких лошадей – тарпанов. И во время охоты поймал в степи демона. Хотел хан с того демона шкуру живьём снять, да не успел. Налетели на него воины враждебного племени, ну, и резня началась. Ханские-то нукеры****** почти все в той резне полегли, и самого хана конец уже близок был. Как тут демон из пут освободился, схватил в каждую руку по сабле и давай ханских врагов пластать. Короче, спас демон Хурея. И, знаешь, Дорак, что самое смешное – демон тот с тобой обличьем был схож как две капли воды, а звали его Лардук. Видел я протрет этого Лардука в книге. Хурей Лардука за спасение отблагодарить решил. У хана пять сыновей было и дочь, да только сыновья все в междоусобных войнах полегли, вот он дочь в жёны Лардуку и отдал. После того, как хан в одной из битв пал, Лардук его место занял, и через пять лет все кочевые кланы Северного Шема себе подчинил. А потом с великим войском на восток да на юг двинул, все шемские земли под себя подмял и Великое Царство Ха-Шем основал. Себя царём провозгласил, а младший сын Лардука, что ему ханская дочь родила, тоже великим полководцем стал, к Ха-Шему царство Синд присоединил. А звали того сына, Дорак, Дораком!       Дорак пересохшие губы облизнул, дрожащей рукой вытер испарину на лбу.       – Рассказывала, – говорит, – мне бабка, как я мальцом был, сказку об этом Лардуке. Ему Малакат видение Славной Смерти даровал и место указал – ущелье в Джерольских горах. Лардук то ущелье отыскал и вошёл в него, и тут ущелье на краткий миг туманом заволокло, а как туман рассеялся, и Лардук вместе с ним исчез. Бесследно, – Дорак головой покачал. – Говорил я тебе, что боги с нами, смертными, в занятные игры играть любят.       – Может, не боги, – вздыхаю я, – может, это само собой получается, ну, переход из мира в мир.       Дорак плечами пожал, нижнюю губу выпятил.       – Может, и само, – говорит, – чего гадать. Вот отыщем Лардуково ущелье, а там и поглядим. Только давай сперва здесь с вампирьим дерьмом разгребёмся.       – Давай, разгребёмся, – соглашаюсь. – Только не разумно тебе, Дорак, с твоим-то ликом к нам соваться.       Он руки в бока упёр и смотрит на меня с вызовом.       – Это почему ж? Вон, Лардук прижился же. И не просто прижился, а Великим Вождём стал и целое царство-королевство основал. Ну а я чем хуже?       – Угу, – киваю я головой. – Только с него в начале шкуру содрать хотели. Забыл?       – А-а-а, – Дорак рукой беспечно махнул, – обойдётся как-нибудь.       Потом проворчал себе под нос что-то неразборчиво и принялся из сундука доспехи выгребать. Осмотрел придирчиво, постучал, ногтем проскрёб и говорит:       – Ох, и хороша же работа. Чудо как хороша!       – Ещё бы, – усмехаюсь я, – гномий мастер Курт Нойман из славного города Агсбурга дерьма не лепит. Видишь клейма? Они на каждой части стоят – два единорога, на дыбы вставши, меж собой рога скрестили, а вкруг единорогов венок из дубовых листьев. Видишь?       – Вижу.       – Вот это и есть его, Курта, личный знак.       Тут Дорак мой йодель разглядывать принялся.       – А у тебя, Ларс, – говорит, – другой знак – три чёрных ворона.       – Мой Юси Ватанен ковал в городе Йодельборге.       Дорак на меня глаз хитро прищурил.       – А кто из них лучше? – спрашивает. – Юси твой или этот Курт?       – Чёрт его знает, – я плечами пожал. – Они меж собой, почитай, лет тридцать бодаются. Пока верх никто из них не взял, ноздря в ноздрю идут. Вот что, Дорак, скидывай свои обноски, и будем на тебя обновы примерять. А то справный воин, а ходишь, как паршивый новобранец – смотреть больно. Один стыд и позорище!       Он в улыбке расплылся, скинул с себя доспех, вытащил из сундука стёганый вамс и обряжаться принялся.       – Помочь? – спрашиваю.       Дорак в ответ только фыркнул презрительно:       – Не маленький. Сам управлюсь.       И действительно, с незнакомым доспехом возился не дольше моего. С ремнями, шнуровками да хитрыми замками на раз разобрался. Обрядился, подпрыгнул несколько раз, присел, вперёд-назад наклонился, плечами повёл. Хрюкнул довольно.       – Удобно? – интересуюсь я. – Не тяжело?       – В самый раз, – лыбится, – как на меня делан. И полегче легионерского будет.       Постоял, пощипал в раздумье нижнюю губу и вытаскивает из сундука бургиньот.       – Ларс, ты не против?       – Нет, конечно. Я и сам хотел тебе его предложить. Мне салад привычней. Помочь разобраться?       – Без сопливых обойдёмся, – потыкал пальцами вовнутрь шлема. – Ишь ты! Даже подкладка стёганая есть, и подшлемника не надо. Хитро придумано.       Как ни в чём не бывало, одел бургиньот. Опустил козырёк, наподбородник поднял, сверкнул на меня глазами из темноты и глухо гудит из-за стальной личины:       – Как думаешь, упыри меня, при таком доспехе увидев, испугаются?       – Не то слово, – смеюсь в ответ, – в раз обделаются!       ========================================       * Фертик – франт, щёголь (устар.)       ** Бувигер – стальная, часто сегментарная пластина, защищающая горло и подбородок в средневековых шлемах типа салада.       *** Бургиньот – тип позднесредневекового шлема (смотри иллюстрацию в альбоме).       **** Наподбородник – стальная пластина, защищающая подбородок и лицо в шлемах типа бургиньот ( смотри иллюстрацию в альбоме).       ***** Каракка – тип парусного судна, широко использовавшегося в Европе в 15-16 веках (смотри иллюстрацию в альбоме).       ****** Нукер – у тюркских народов приближённый к правителю воин, часто телохранитель.