Правильный выбор

— Тебе нравится, Ма-а-а-ркус? Оливер тянет его имя, смотрит пристально и бросает рубашку на пол. Маркус думает, что будет выглядеть полным идиотом, если станет щипать себя. Да он и не может, если честно. Конечности парализует, и никаких связных мыслей не остаётся при виде Вуда, стягивающего с себя одежду. Они встречаются в одном из отелей в центре Лондона, и это так банально и нелепо, что хочется истерически рассмеяться. В отеле, потому что «Я не буду трахаться с тобой в школе, Флинт, и не рассчитывай». В отеле, потому что оба знают, что на людях никогда даже не возьмут друг друга за руки. Не откроются. Маркус — чистокровный волшебник, которых сын-гей не устраивает ни при каких условиях, а родители Оливера всё ещё лелеют надежды, что он начнёт встречаться с какой-нибудь хорошенькой однокурсницей. Между ними недосказанность натянутой струной звенит, по ушам бьёт и полосует сердце, оставляя шрамы. Между ними — целая бездна при видимом расстоянии в десяток сантиметров. Между ними так много всего, название чему Маркус дать боится, но плюёт на это, решая жить настоящим. А в настоящем Оливер, обнажённый и желанный до ломоты в теле, садится к нему на колени и шепчет куда-то в шею, пуская россыпь мурашек: — Мне раздеть тебя? Он молится Мерлину, чтобы тот дал ему сил, потому что его молчание Вуд расценивает как согласие. Тянет низ футболки, касаясь невзначай пальцами живота, и Маркус шипит сквозь стиснутые зубы, потому что у него стоит. У него стоит ещё с того самого момента, как этот самодовольный гриффер решил устроить стриптиз, и не подозревая, как у него снесёт крышу. А сучоныш продолжает издеваться, тягуче медленно избавляя его от одежды. Он хватает его за запястья, прерывая. И раздевается сам, понимая, что трение члена о ткань причиняет боль. Осознавая, что ещё немного — и его разорвёт от возбуждения. И от Вуда, ухмыляющегося, упивающегося своим превосходством. И окончательно теряет дар речи, когда тот толкает его на кровать, садится сверху. Прикосновение кожи к коже обжигает. Оно заставляет его напоминать себе, что кончить до секса — как-то чересчур позорно. Он думает, что видеть Оливера такого — с растрёпанными волосами, с лихорадочным румянцем на щеках, с улыбкой, которая разрезает его на куски, невыносимо. Смотреть, словно зачарованный, как он целует его, как касается везде, куда дотягивается. Как трётся об него, как постанывает. И улыбается, снова улыбается так, будто уже получил этот чёртов кубок по квиддичу. За одну эту улыбку Маркус готов упасть на колени, не жалея свою гордость. Чувства к Оливеру день за днём выжигают в нём цинизм, напускную холодность, отучают от мантры «Никому не доверять, ты сам по себе», которую вбивают большинству чистокровных с рождения. Но Оливер — тот, кому правила и нравоучения по боку. Он вошёл в его жизнь незаметно, как-то удивительно быстро умудрился привязать его к себе. Он простой, он открытый, он искренний настолько, что Маркусу кажется, что он никогда не будет его достоин. Он самый лучший из тех, кого Маркус встречал. — Что-то ты тихий сегодня. Я хочу слышать тебя, Марк. И прежде, чем он успевает съязвить, Оливер сползает чуть ниже. Покрывает поцелуями живот. Обдаёт горячим дыханием член. Он давит только: — Во имя Салазара, Вуд… И задыхается, когда его язык размашисто проходится по его члену. Он не думает о том, отсасывал ли тот кому-то раньше, и был ли у него секс в целом, потому что у него вообще отключается эта функция — думать. Мир сужается до Оливера, вбирающего с каждым движением его всё больше, и он позволяет себе посмотреть. Сердце ломится о рёбра, расшатывает что-то внутри, прорывает что-то, что топит его. Что пригвождает его взгляд к тому, как движутся губы Оливера, как он помогает себе рукой, как наслаждается процессом. Когда оргазм приближается, Маркус отстраняет его, и на недоумение, плещущееся в искрящихся глазах Оливера, он качает головой, признавая — ему теперь никуда не деться от него. Притягивает к себе для поцелуя, и в груди зверь удовлетворённо мурлычет от стонов, от того, как Вуд отвечает. И сжимает руку на его члене, явно кайфуя от произведённого им эффекта. Дьяволёнок. — Кончи для меня, Марк. Ну же. Шепчет, и этот шёпот ввинчивается ему в мозг. Он беспомощный, он такой, сука, беспомощный, он плывёт от такого Оливера. Через мгновение он кончает с громким протяжным стоном, и Оливер улыбается так тепло, что от нежности кости превращаются в патоку. И кажется, даже не подозревает. Что согревает его каждую секунду, что они проводят вместе. Освещает самые хмурые дни и заражает своей детской верой в лучшее. Он звезда в его жизни, что светит особенно ярко. Он самое настоящее солнце. Маркус знает: он не должен говорить. Он всё испортит, и возможно, их пути разойдутся. Родители найдут ему невесту, настоят на женитьбе, а Вуд всего этого не заслуживает. Но это единственное, в чём он по-настоящему уверен за свою жизнь, поэтому он произносит мягко, гладя его по волосам: — Я люблю тебя. Он понятия не имеет, чего ждал, на что рассчитывал, но когда в ответ слышит «Я тебя тоже люблю», его накрывает со всей ясностью осознание: он никогда не будет готов его отпустить. Иначе его солнце погаснет, а жить во мраке он уже порядком отвык.