Правильный выбор

Душно. Костюм давит, а накладные клыки зудят, так и хочется выбросить. Оливер не любит Хэллоуин, не понимает всеобщего ажиотажа, но покорно сливается с толпой, потому что привлекать к себе внимание отстранённостью — идейка очень так себе. Он терпит странные речи Дамблдора, ворчание Филча, занудство Перси, всерьёз решившего уследить за всем сразу, потому что выхода нет. А ещё… потому что знает, что его ждёт Флинт. «Так хочу тебя, дьявол…» «Всё будет после, Олли…» И никогда ещё «после» не вызывало сладкого предвкушения, разрастающегося где-то внутри. Оливер бредёт в какое-то заброшенное крыло и клянётся, что Флинт точно получит по своей дурной башке, если он свернёт шею в полумраке или полетит с какого-нибудь выступа. Зажигает Люмос — не то чтобы спасает. Проклятье. Комната появляется из ниоткуда. Вырастает перед глазами. Странно. Тут же раньше была стена, тупик. Он заходит и уже было думает, что ошибся, заблудился, как слышит: — Мерлин, пунктуальность — это точно не для гриффов… Он же не девчонка, чтобы я его ждал вечность… Оливер не может избавиться от глупой улыбки и произносит, подходя всё ближе при этом: — Тут ты прав, Флинт. От девчонок меня отличает как минимум наличие члена. Маркус едва не роняет плед и сглатывает. Что поделать, ему всегда нравилось его дразнить. С первого дня. — Вуд. — Привычно раздражённое, пылкое «Вуд». Будто не помнит, что у него вообще-то есть имя, и они просто соперники в квиддиче. — Ты не мог как-то чётче место обозначить? И вообще, что это за комната, я никогда не видел её за всё время, что учусь здесь. — Какие-нибудь предположения? Маркус расстилает плед на диванчике и кладёт рядом ещё один. Диван? Странное помещение. Откуда вообще здесь столько всякой всячины? Оливер окидывает взглядом обстановку. Шампанское, еда, уютный диван, подушки. Откуда столько вещей, нужных именно им? Если только это не… — Выручай-комната, — выдыхает поражённо. — Слава Моргане, ты не безнадёжен. — Тон слегка высокомерный, но он знает Флинта слишком давно, чтобы упустить волнение, что кроется за колючками. Оливера будто огревает по голове: Маркус пытается быть романтичным. Это так странно. И приятно — до щекотки в груди, до покалывания на кончиках пальцев. Настоящая хэллоуинская магия. — Давно готовил всё это? — спрашивает, увлекая Маркуса за собой на диван. Берёт его за руку. Это по-прежнему нереально — трогать его настолько открыто, не таясь. Вести пальцем по тёплой коже и чувствовать пульс на запястье. Тук-тук. — Нет. Оливер улыбается. — Врёшь… Маркус сжимает его руку своей. Жест, означающий полное доверие. Просьба, которую не решится озвучить. «Не спрашивай, не копайся». Ответное касание. «Ладно». Оливер знает: ему страшно казаться уязвимым, слабым. Так глупо, когда у него самого подкашиваются ноги, и в голову точно вату напихали, а сердце вот-вот остановится от нежности, которой так много, что перехватывает дыхание. Маркус призывает с помощью манящих чар бутылку шампанского и бокалы. Наливает напиток. Произносит какой-то чертовски важный тост, и надо бы слушать, но мерзкое похлопывание крыльев раздаётся вблизи, и Оливер застывает. Не слышит, не видит ничего и впивается ногтями в ладони до крови. — Тише, — Маркус шепчет на удивление мягко и понимающе. — Это всего лишь летучая мышь. Она улетела. Оливер хватает воздух ртом и вдруг… чувствует губы Флинта на своих. Это не их первый поцелуй, нет, ведь счёт уже наверняка пошёл на сотни. Но он впервые настолько нежный. Каждое прикосновение губ — как обещание («я здесь, я никуда не уйду»), как заверение («ты можешь на меня положиться»), как утешение («не бойся»). Как признание… — И как ты до шестого курса доучился, Олли? — он смеётся тихо и ерошит ему волосы, отчего по позвоночнику ползут мурашки. Оливер трётся носом о его шею. Так стыдно. Будто ему лет пять. Маркус явно читает мысли, потому что повторяет уверенно: — Всё в порядке, правда. Наверное, это не по-настоящему, это всё сон, потому что кто бы мог представить, что в грубом с виду Флинте столько тепла и ласки. Но они вместе уже больше полугода. Оливер знает, что Маркус морщится от первых лучей солнца и поэтому подрывается вечно ни свет ни заря. Он терпеть не может тыквенный сок, предпочитая ему какао, а ещё очень хорош в зельях. Он до ужаса ревнив и испепеляет взглядом всех девчонок из гриффиндорской команды, просто чтобы им неповадно было, для профилактики. Он заботливый: перед вылазкой в Хогсмид всегда следит за тем, чтобы Оливер был в шапке, шарфе и перчатках, потому что «околеешь, придурок, а я потом дежурить буду в лазарете». Оливер знает его таким, каким он мало кому позволяет себя видеть. Оливеру хочется думать, что только ему. Это эгоистично, и всё же… — Я люблю тебя. Маркус меняется в лице и улыбается так лучезарно, что замирает сердце. — Я тоже… Так давно… Безумно… — шепчет, как заведённый, будто что-то сорвалось с рельс, и уже не остановить. На донышке серых глаз Оливер замечает вспыхнувшее желание. Обстановка тут же меняется. Маркус дёргает его на себя, уверенно, властно. Начинает раздевать. Всё это было не раз, и не два, и даже не десять. Что поделать — Оливер так и не смог привыкнуть к этому. К ошеломляющей, пьянящей обоих близости, к доверию, к потребности, выжигающей вены, заставляющей кровь вскипать моментально. К необходимости целовать-целовать-целовать. И ни за что не переставать касаться. Впиваться в шею зубами, оставлять на коже метки и знать: они принадлежат друг другу. И так наивно хотеть, чтобы это никуда не пропало, не исчезло. Чтобы они, как в тех самых детских сказках, вместе навсегда.

***

— Попытки быть романтичным, Флинт, потерпели сокрушительное фиаско. — М-м-м? — Никаких тебе долгих ухаживаний, галантности, сдержанности. — Желание трахнуть тебя, чтобы не смог нормально сидеть и ходить, появилось как раз в тот момент, когда ты посмел мне перечить на поле и что-то доказывать. Так что думаю, у меня есть смягчающие обстоятельства. — Засранец! Я ещё и виноват. Нет, ну вы только посмотрите. — Снова треплешься, Вуд. А порыв никуда не девается. — Кто сказал, что я против второго захода?