Правильный выбор

Маркус идёт по безлюдному коридору, ничуть не удивляясь тому, что все точно под землю провалились: после фееричной победы Гриффиндора в школьном чемпионате барсучки и орлята не могли остаться в стороне, не поддержать приятелей. Он усмехается. Впрочем, Слизерин слишком долго мозолил глаза в качестве неизменного победителя, так что, наверное, это закономерно. Более чем ожидаемо. Он садится на ступеньки, ведущие неизвестно куда, в покрытом пылью крыле. Ему спокойно. Здесь не ошивается Филч со своей кошкой, потому что никому и в голову не придёт выискивать нарушителей в столь неприметном месте. Заброшенное, забытое всеми помещение, разве что ветер тревожит оконные рамы и напоминает о том, что кто бы ни пришёл сюда, он всё же не совсем один. Маркус достаёт из заначки за аркой бутылку огневиски и пьёт прямо с горла. Не понимает, когда именно в его жизни всё пошло под откос. Казалось бы, он должен быть расстроен, подавлен, рассержен или же элементарно зол – соревнование, в которое Слизерин и Гриффиндор были втянуты испокон веков, впервые на его памяти завершилось победой красно-золотых. Он должен сердиться, рвать и метать – всё это было бы привычным. Однако он не испытывает ничего, кроме сожаления. На этом празднике жизни, где Вуд веселится с однокурсниками, товарищами по команде и друзьями, ему просто-напросто нет места. Так было всегда, и глупо полагать иначе. Даже общее увлечение, квиддич, швыряло их друг от друга в разные стороны, показывая: порознь, соперники. Ненавидеть. Задирать. Презирать. Он смеётся. Как же глупо. Ничего не получилось. Он облажался. Не справился. Он не смог хоть немного, хоть чуточку ненавидеть. Смотрел каждый раз ему в глаза и забывал, кто он и где, забывал тут же все колкости, что вертелись на языке. Он сидит, рассеяно наблюдая за тем, как совы кружат в небе, точно не могут найти себе места. Как символично. Глоток за глотком — и мысли понемногу расплываются, смазываются. Почти удаётся не думать, что в другой части замка он смеётся, позволяет девчонкам себя обнимать и задирает нос, слушая комплименты и восторги. Лучится самодовольством. Шарканье позади. Кости будто в желе превратились, и лень повернуться, даже если это чёртова Миссис Норрис, что будет сканировать глазищами и непременно доложит хозяину о том, что кто-то шатается по школе после отбоя. Ещё шаг. Сдавленный выдох. — Мерлин, я думал, тут никого нет. Знакомые интонации бьют по вискам, и Маркус фыркает. — От тебя никуда не денешься, да, Вуд? — язвит он, пытаясь угомонить только-только задремавшие эмоции. Он явно собирается что-то сказать, но замолкает и садится рядом. Переводит взгляд на уже полупустую бутылку. — Пьёшь в одиночестве, Флинт? У него в голосе — бесконечная насмешка, но всё же добрая, какая-то мягкая, как если бы он осознавал: их соперничество — пшик, ерунда, полная чушь. Или это ему всё кажется, и виски просто ударило в голову? Но факт остаётся фактом: настоящей злости Маркус не слышал от него никогда. — Моя команда проиграла, сделай одолжение, Вуд, не пытайся завязать со мной разговор. Моргана. Звучит жалко и ничтожно. Звучит совершенно неправдоподобно. Маркус делает глоток, и напиток уже не продирает до нутра — приятно обжигает. Оливер смеётся. Хохочет, запрокинув голову, и это по непонятной причине притягивает внимание, привлекает. Намагничивает, безбожно тащит, манит. Маркус смотрит на него, и — снова, во имя Салазара, снова — забывает ругательства, которых у него всегда было в запасе в избытке. Красивый. Точно летнее солнце, что греет и ласкает теплом, светит ярко. На него хочется смотреть постоянно, наплевав на всё. Даже в полумраке в его волосах будто прячутся искорки. На шее проступила капля пота, и Маркус ловит себя на мысли, что хочет перехватить её языком, опуститься чуть ниже и почувствовать, как у него сбивается пульс, как примерный мальчик Оливер теряет контроль. Ему хочется до головокружения. Он хочет его. Всего. Себе. Прямо сейчас. — Флинт, ты чего? Чёрт. Когда он замолчал, когда перестал смеяться? Вуд так близко, что мысли путаются, мешаются. Он всего в паре сантиметров от него. Его взгляд пронзает насквозь, его потрясающие глаза впиваются, врастают, проникают под кожу, тормошат, ворошат что-то внутри, и Маркус сдаётся. Маркус наклоняется и носом тычется в плечо. Замирает. Впитывает каждой клеточкой запах Оливера, чистый, дурманящий. Как концентрированная доза, лучший наркотик. — Почему ты не со всеми? Почему ты… Здесь, со мной. Почему ещё не ушёл, а продолжаешь сидеть рядом, так, словно для нас это нормально. Так, будто я могу надеяться, могу позволить себе считать, что это не случайность, не прихоть… Что это может повториться. Оливер вздыхает. Кладёт руку на его затылок, вплетает пальцы в волосы — от этого бегут мурашки, от этого он весь превращается в оголённый провод, и Вуд лишь усугубляет это. Маркус отодвигается в глупой попытке избежать того, что уже настигло, уже размазало. — Не надо… — Трусишка. Второй рукой дотрагивается до ключицы, шеи. Маркус закрывает глаза, подставляясь под ласку. Каждое движение — как дуновение лёгкого ветерка, как взмах крыльев колибри, как прикосновение пёрышка. Нежное до безумия. Маркус закусывает губу до крови, когда чувствует, что зреющий в глотке стон вот-вот сорвётся. Пальцы Оливера исследуют, изучают и немножко дрожат, будто он боится, будто сам не ведает, что творит. Подбородок, скула, висок. Рассечённая бровь — особенно бережно. Маркус накрывает его руку своей. Задумывалось, как попытка остановить, пресечь. Снова провал. Открывает глаза и надеется, что Оливер поймёт всё сам. Прекрати, пожалуйста. Я не справляюсь. Я не могу сопротивляться… — Ты не ответил, — он хрипит, выталкивая эти слова. Вуд подаётся вперёд, чудом удерживая грань, те жалкие миллиметры, что между ними. И, кажется, воздух вибрирует от напряжения. Каждая секунда так близко разжигает пожар. Маркуса развозит, и алкоголь тут не при чём. Он пальцами ведёт по пульсирующей жилке на шее — сердце Оливера заходится в истерике, оно бьётся заполошно, судорожно гоняет кровь. Вуд дышит шумно, со свистом выпуская воздух. Наконец отвечает тихо: — Потому что мне не хватает тебя. Маркус рычит и сминает его губы, целует настойчиво, голодно. «Потому что я без тебя не могу».