Правильный выбор

— Твою мать. У него, если честно, вообще не находится слов. Бежать из Хогвартса, подальше от школы, не вспоминать и не думать, не возвращаться даже мысленно к годам, проведённым в стенах замка, что отторгал его точно так же, как и родное (чужое до леденящего холода) поместье. Позорно убегать от самого себя, от того, кем он был, чтобы встретить Вуда сейчас. И ладно бы это было случайное столкновение где-то на улице Лондона, на платформе Кингс-Кросса, тогда они бы мило поболтали (осыпали друг друга колкостями, как в старые добрые) и разошлись. Маркус мгновенно трезвеет, когда слышит, как он поёт. Он поёт, пресвятой Салазар. Играет на гитаре, тянет строчки, откровенно кайфуя, и, кажется, совсем не смущается собирающейся понемногу перед ним публики. Даже самый крепкий сорт огневиски не заставит его забыться, отключиться. Он подвисает. Наверное, со стороны выглядит так, будто жрёт его глазами, и не то чтобы он мог (хотел) это контролировать. Это же Вуд. Маркус видел его разве что в школьной форме, в застёгнутой на все пуговицы рубашке да свитерах под самое горло. Ещё в квиддичной форме, да, но во время матча меньше всего обращаешь внимания на одежду. Сейчас на нём простая футболка и джинсы, обтягивающие ноги и задницу так, что невозможно не смотреть. Ему бы свалить, убраться подальше, пока не стало слишком поздно. Ноги сами несут его к сцене. Мерлин. Это ведь не сложно — остановиться. Заставить себя замереть и не идти, сука, просто не приближаться. Развернуться и притвориться, что ему всё почудилось в пьяном бреду. Это же просто. У него есть время, прежде... Он его замечает. Проклятье. Дело дрянь. Вуд подмигивает ему. Абсолютно точно — ему. И поёт, не сводя с него взгляда. Маркуса бросает в жар от того, как гадёныш пялится на него. Это ведь не сложно — не вслушиваться в текст. Отрешиться от всего и не позволять ему доводить его до предела. Он из упрямства не прячется, не отворачивается. Не разрывает зрительный контакт. Смотришь? Смотри. Это не так уж и сложно — не думать о том, что Оливер чертовски красивый. Горячий словно грёбаное адское пламя. Это невыполнимо, если начистоту.

***

— Какие люди, — усмехается Вуд, когда спускается со сцены. Игнорирует трель мобильника. — Не ответишь? — Есть кое-что поинтереснее. — Он скидывает звонок и приподнимает бровь. — Мне, вообще-то, нужно идти, — тянет скучающим тоном и закипает от злости, когда слышит фырканье. На лице Вуда написано: не верю. Он подходит к нему ещё ближе. Нарушает его личные границы, как и всегда. Плюёт на условности, на то, что ему может быть неприятно. Они и в школе не особо спрашивали друг у друга разрешения. Правда, чаще всего после этого дрались, сбивали костяшки в кровь, а затем сидели на траве и смеялись, придурки. Жутко довольными были почему-то. Наверное, потому что ненавидеть друг друга не выходило, пусть это и ожидалось от них. Не выходило, несмотря ни на что. — Именно поэтому ты таращился на меня всё выступление, Маркус? — шепчет он, задевая губами ухо. Он стискивает челюсти до боли. Всеми силами выражает протест. Нет, он не поддастся. Не ему. Только не ему. — У тебя слишком богатое воображение, Вуд. — Как скажешь. Оливер пожимает плечами и уходит. Маркус материт себя всевозможными ругательствами, когда спрашивает у бармена, как часто здесь выступают музыканты.

***

Что-то определённо идёт не по плану, когда бармен — Рори — здоровается с ним, точно он какой-то завсегдатай. — Тебе как обычно? Маркус косится на Вуда, настраивающего гитару, и кивает. Чем чаще он приходит сюда, тем сложнее всё отрицать. Рори разливает коктейли, присвистывая. — Знаешь, ваш трах глазами уже переходит границы допустимого, приятель. — А ты с какой стати лезешь? Бармен разводит руками. — Да так, повидал немало. Всякое бывало. Он видный парень, так что на твоём месте я бы не мешкал. — Что бы я делал без твоих советов, — язвит Маркус, осознавая, что огрызается от бессилия и невозможности что-то предпринять. Звучит жалко. — Он всегда окружён людьми. Никогда не угадаешь, кто его увлечёт. Рори наверняка не вкладывает в свои слова особого смысла, но у Маркуса что-то перемыкает внутри. Он решительно направляется к сцене. Их регулярная игра «раздеть друг друга взглядом» начинается, как по мановению волшебной палочки. Вуд поёт, словно не замечает никого больше, а Маркус... он плавится в желании, и способность связно мыслить тает молниеносно. Ещё парочка таких концертов — и он рехнётся от того, как сильно его хочет. Каждый грёбаный вечер, что Маркус проводит в этой забегаловке, заканчивается одинаково: напоследок Оливер всегда ему ухмыляется. Так, будто он давно уже победил.

***

— Ты снова здесь. Пятый раз за месяц. Нравится, как я пою? На Оливере драная майка с психоделическим принтом. Маркус заказывает ещё выпивку и старается не смотреть на него. На открытые ключицы, линию шеи, на чёртов кадык. На узкие до охуения чёрные джинсы. — Почему музыка? Он уклоняется. Отвечает вопросом на вопрос. — Люблю расслабиться после работы. Здорово прочищает мозги. — Никогда бы не подумал. Маркус бросает на него мимолётный взгляд. Он улыбается. — Я бы тоже не подумал, что ты так боишься, Флинт. — Что ты… Вуд кладёт руку ему на колено. Затыкает одним движением, сука. Ведёт чуть выше, не переставая улыбаться. Смелый. Безрассудный. Это не должно быть так трудно — не дрожать. Сохранять спокойствие, притворяться закрытым и холодным. Безразличным. Но Оливер его трогает, сжигая нахрен все нервные окончания, и Маркус осознаёт, что переоценил свою выдержку, когда возбуждение бьёт в солнечное сплетение, практически отправляя в нокаут. — Я не боюсь, — скалится он. — Ты дрожишь, Марк. Скотина. — Я уже говорил: у тебя очень богатое воображение. Выдаёшь желаемое за действительное. Вуд останавливается у паха и выгибает бровь.

***

На него что-то находит, когда он впечатывает Вуда в стену, и тот шипит, но не жалуется. Напротив, прижимается к нему. Маркус целует его, пытаясь сопоставить, уложить в своей голове, что это тот самый Вуд, который бесил его, доводил до белого каления, был в школьные годы настоящей занозой в заднице, не уступал ни в чём из тупого принципа. И он хочет его. Хочет его, как ненормальный. Попытки проанализировать, сделать выводы… всё это рушится с грохотом, когда Оливер языком мажет по шее и стонет, и не думая сдерживаться. Охуенный. Блядство, какой же он охуенный. — Почему мы не делали этого раньше?..— сипит Оливер, расстёгивая его ремень. Он чувствует себя отмщённым, когда замечает, что у него трясутся руки. Еле-еле, и всё же. Не знает, что ответить. Потому что прикасаться к нему так — слишком хорошо. Запредельно. — Были теми ещё идиотами, да? Оливер смеётся в поцелуй.