Правильный выбор

Не пытайся, Оливер. Не пытайся убедить меня в том, что справляешься. Я же вижу, как отводишь взгляд, стоит нам пересечься в школе, как упрямо вздёргиваешь подбородок, поворачиваешься к заучке Уизли и приторно-весело смеёшься. Словно никто не распознает фальшь. Словно я не услышу, что это не ты. Не пойму, сделаю вид, что совершенно с тобой не знаком, что повёлся на твой спектакль, препаршиво разыгранный и бездарный. Впрочем, ты явно чуточку успешнее меня в том, что касается притворства. У тебя выходит учиться, ходить на тренировки, строить из себя занудного и требовательного капитана, одёргивать игроков. И я бы сказал, что ты смог пойти дальше, вот только... Твои глаза неживые. Пока мы были вместе, ты смотрел не так. Я знаю это наверняка. Выхватываю твои мимолётные взгляды из шумных, забитых аудиторий, на завтраке, обеде и ужине — те крохи, которые мне остались. Цепляюсь, словно подыхающий, за каждый из них, и у меня не больше пары-тройки секунд. Ты не позволяешь себе большего. Впиваешься ногтями в ладони — тебе же больно, глупый — и резко отворачиваешься, будто меня нет. Пока мы были вместе, ты смотрел по-другому. Твои глаза смеялись, в них была нежность, что согревала в самые отвратные, промозглые дни. Даже когда мне ничего не хотелось, когда сил не было ни на что, тебе хватало одного взгляда, и все мои заморочки казались такой ерундой. Не пытайся, Оливер. Не думай даже, что это для нас лучший выход. Знаешь, я ведь себе запрещаю, провозглашаю убийственным, смертельно опасным табу, запираю на замок четыре чёртовых буквы, которые раньше ты слышал от меня постоянно. Олли. Ол-ли. О л л и. Это страшно — называть тебя так, как никто до и после меня. Потому что я не вынесу мысли, что появится кто-то после. Что кто-то будет прикасаться к тебе, целовать, вдыхать твой запах и пропитываться тобой до краёв, падать, пропадать, не помня себя. Это страшно — предположить хоть на миг, на грёбаную секунду, что ты когда-нибудь станешь чужим. Не пытайся, слышишь? Прекрати твердить, что всё кончено. Не поверю. Не поверю ни за что. Я никогда не бросался громкими словами и пафосными клятвами — попросту не приучен к такому. Заботился о тебе, как умел, когда период стычек и глупых издёвок закончился, и мы перестали вести себя как придурки. Хотел, чтобы ты видел, что я дорожу тобой, что ценю всё, что делаешь для меня. Я всего-навсего хотел, чтобы это запредельное чувство счастья, окутывающее меня всего рядом с тобой, никогда не исчезло. Я не слышал от тебя признаний, но знал: ты мой, а я твой, сколько бы ты ни упрямился. Как бы ни боялся того, что можешь испытывать что-то настолько сильное, мощное, сокрушающее — точно удар бладжера или крутое пике на полной скорости, когда внутренности скручиваются в тугой узел, и хочется выплюнуть сердце, лишь бы не билось так сильно от одной улыбки. (Только бы так билось всегда). Не говори, что это ничего не значит. То, как судорожно ты дышал, стоило мне дотронуться до твоей шеи губами, спуститься чуть ниже и скользнуть языком по ключице. То, как ласково гладил мои плечи и ерошил волосы, так и не сумев восстановить дыхание. То, как целовал в ответ, заставляя забыть обо всём; делал меня самым счастливым, наверное, даже не подозревая об этом. Как наигранно ворчал из-за засосов, а потом надевал свитер с высоким горлом и будто светился изнутри. То, как не упускал случая коснуться, и неважно, готовились ли мы к самостоятельной у МакГонагалл или сидели вместе на зельеварении. Не старайся. Не говори, что не вспоминаешь. Наши вылазки к Озеру, выходные в Хогсмиде, тихие вечера на квиддичном поле после очередной тренировки. Каждый день, каждый час, каждый миг, что мы провели вместе. Не пытайся, Оливер. Не пытайся уверить меня в том, что не любишь.