***
Как бы они с Оливером ни избегали друг друга, ему не приходится долго думать над причиной увиденного: Хиггс за завтраком беспечно болтает о том, что Вуда кто-то из их однокурсников видел в Хогсмиде с каким-то парнем. Маркус моргает несколько раз, делает глубокий вдох. — Что? Это «что» — как удар по внутренностям, острый, поразительно точный, почти смертельный. — Да говорят, так романтичненько было: за руки держались, засосались, — тянет в излюбленной манере, отчего его начинает мутить. — Флинт, я не знаю, пресвятой Салазар, это же не я за ним увязался. Просто передаю, что слышал. — Ясно, — безжизненно выдаёт Маркус и откладывает вилку: аппетит пропал окончательно. Его раздирает сразу несколько чувств. Первый порыв — пойти и спросить у Вуда, а правда ли это. Второй же куда мрачнее и опаснее, потому что в голове тут же всё сходится, складывается в единую картину. «Ответ бы тебе точно не понравился, Флинт». Он хочет оторвать руки тому, кто решил, что имеет право его избивать. Как бы там ни было, всё это — тревожный звоночек, ведь ему почему-то не всё равно.***
Они с Вудом по-прежнему избегают друг друга: он банально понятия не имеет, как начать разговор, а Оливер надевает маску жизнерадостного и целеустремлённого капитана, на которую ведутся все без исключения. Они притворяются, что всё в норме, несмотря на то, что прожигают друг друга взглядами при любой возможности. Он ждёт удачных обстоятельств, ждёт какого-нибудь знака от вселенной, который бы маякнул ему: вот, вот он твой шанс, идиот, не упусти. Судьба настолько великодушно исполняет всё, что он загадывает, что становится страшно. Он тащится в Хогсмид после занудства Пьюси, и спустя час, проведённый в «Трёх мётлах», выходит прогуляться. Ноги несут его к самой окраине деревни, куда не ступает нога учащихся Хогвартса — все магазинчики и кафе находятся значительно ближе, так что забредать в дебри причин нет. Это не иначе как мания, помешательство или ещё какая нездоровая херня, думает он, когда замечает Вуда, стоящего рядом с каким-то пацаном. На нём дурацкая вязаная шапка, и кудрявая белая чёлка торчит, закрывая половину лица. Оливер легонько поправляет выбившиеся пряди, так нежно, что у Маркуса ком в горле, а ноги ватные, и он пошевелиться не может. Заставляет, внутренне кричит на себя же, чуть ли голос не срывает, приказывая себе прекратить наблюдать за тем, что не предназначено для его глаз. И нихера у него не получается. Совсем. Вуд поворачивает голову — радар у него, что ли, на его присутствие? — и застывает как от Петрификуса. Что-то тихонько говорит парню, наклонившись к нему, и тот уходит. — Какого драного пикси это было, Флинт? — Значит, слухи не врут. Они произносят одновременно, а после таращатся друг на друга, будто до конца не осознали, что именно сейчас произошло. Значит, парень. Значит, у паиньки Вуда есть, мать его, парень. У него парень. Чокнуться можно. — Скажи-ка мне, будь так любезен, — шипит Оливер, сокращая расстояние между ними, пока не тычет пальцем ему прямо в грудь. — Почему тебя так это заботит, даже если и правда? «Если». Он издевается над ним. Конечно, он же слепой. Или наивный десятилетка, который поверил бы в бредни про «просто дружбу». Маркус хочет сказать ему, что он тот ещё придурок, и шифроваться надо лучше, если он не хочет, чтобы его превратили в котлету, раз уже были прецеденты. Маркус хочет сказать, что будь у него зачатки мозгов, он бы не стал умалчивать и обратился бы за помощью. Не стал бы строить из себя беззаботного балбеса, каким является двадцать четыре на семь. Но он говорит совсем не это. — Ты же не хочешь, чтобы через несколько дней мадам Помфри в панике собирала по кусочкам того умника, который тебя разукрасил? И он не стал бы церемониться в страхе, что придётся объясняться перед целительницей и деканом. Ему было бы наплевать. Он не искал бы отмазок, не выдумывал бы нелепицу. Он бы просто поступил так, как должно. Это вообще не ответ на вопрос. Он ничего не проясняет и не делает проще. Вуд испуганно выдыхает, когда до него доходит. Это не ответ на вопрос — признание от и до, красноречивое и до одури откровенное, честнее, чем всё, что было между ними. — Флинт… — шепчет едва слышно и вдруг подаётся вперёд. Утыкается носом ему в плечо. — Обними меня. Маркус осторожно притягивает его к себе, всё ещё беспокоясь о том, сошёл ли тот кошмарный синяк. Уже не отдавая себе отчёта в том, что творит. Выполняет его просьбу и разваливается на части от осознания, что дурацкая ревность, бьющая разрядами в грудине, уже не донимает его. В объятьях Вуда очень тепло и спокойно. Правильно.***
— Ты так и не скажешь, кто это? — выпаливает Маркус, когда они корячатся в библиотеке над докладом для МакГонагалл. Нет сил терпеть. — Поборник справедливости, которому не сиделось спокойно, — раздражённо отвечает Оливер. — Это было всего один раз, идти к кому-то я не хотел. Синяки на лице залечил заклинаниями и заживляющей мазью, с плечом было сложнее. Но не хуже, чем получить бладжером по башке на первой же игре. Я не хотел, чтобы ковырялись в моей башке в надежде вытянуть правдивую историю, а не небывалую дичь, я же врать не умею. Да, он со Слизерина. Да, этот человек из твоей команды по квиддичу, и нет, я не хочу, чтобы ты в это встревал и чинил разборки. Я не беззащитная девчонка, которую надо спасать. Маркус осекается на полуслове, понимая, что Оливер отсекает все его аргументы, как будто предугадывая, что же он скажет. Он ведь и так превратился в помешанного. Следит неустанно за тем, как Вуд двигается, как тренируется, как сидит на чёртовых чарах. Потому что червячок сомнений точит и точит: а вдруг он что-то упустил, провтыкал, и этот герой снова храбрится после очередных побоев? Оливер сжимает его руку своей, сплетает их пальцы, так ласково и неуверенно, как если бы боялся, что его оттолкнут. И уверяет, растягивая губы в улыбке: — Не переживай, со мной всё уже хорошо. Правда, Марк. — Ладно. Ему впервые нечего возразить: он слишком сбит с толку непривычным и таким приятным «Марк».***
После финала кубка по квиддичу он не чувствует привычного духа соперничества. Вокруг всё вроде бы так же: обе команды на взводе, обсуждают прошедший матч во всех подробностях, при этом то посмеиваются, то сыплют ругательствами от досады. Вокруг ничего не изменилось. А вот в нём — напротив. Он ощущает странное спокойствие, хотя должен эйфорию от победы или что ему ещё там по статусу капитана полагается. Но никакого триумфа и запредельной радости нет: то ли приелось и наскучило, то ли с ним что-то не так. Радость бежит мурашками от макушки до пят, когда Вуд подходит к нему и пожимает руку. — Поздравляю. Они ведь это проходили не раз. Всегда стремились оставить за собой последнее слово, сжать руки друг друга до хруста, до отрезвляющей боли. Не сегодня. Сегодня они оба улыбаются почему-то, и дежурный жест затягивается. Оливер пальцами скользит по его ладони и смотрит с интересом, проверяя, а что он выкинет через секунду. Маркус, если честно, не знает. Его прикосновения чертовски приятны, и это всё, что для него имеет значение. — Спасибо, Олли. У Оливера сияют глаза. Для них обоих, кажется, это важно.***
— Будешь мне писать? — спрашивает Оливер, когда они выходят из замка. Он кивает. Впереди целых два месяца без него, и ещё год назад он бы рассмеялся от таких предложений. Но от себя не убежишь: он будет чертовски скучать. — Я ревновал тебя, знаешь? Оливер улыбается. — Разумеется, Флинт, мы знакомы не первый год. Абсолютно безосновательно, кстати. Долгая история, — бормочет, оглядываясь на толпу учеников, собирающуюся потихоньку у ворот, — но кроме того поцелуя, ничего не было. Я не ответил взаимностью. Маркуса словно оглушили. Ему спросить не позволяли гордость и упрямство. Раз Вуд закрыл тему, то ни к чему к ней возвращаться. По правде говоря, оставшийся год он настолько дорожил их общением, наконец вышедшим за рамки квиддича, что боялся всё испортить — в этом ему равных не было. — Я прибью тебя, Вуд, — язвит он по привычке, не чувствуя ни капельки злости. — Лучше поцелуй меня, дурачок. Он накрывает его губы своими, ощущая то самое тепло, что тогда, в Хогсмиде. Его ничуть не заботит, а увидит ли их кто и что подумает. За Вуда он перегрызёт горло любому. За них.