Правильный выбор

Катастрофа. Этот вечер, неделя, месяц... Все эти годы с тех пор, как его впервые увидел? — Вуд, не молчи... — шепчет Флинт, обжигая дыханием ухо. Вода льётся отовсюду, она долбит в макушку, стекает ручьями по спине, груди, животу. Не спасает. Что сказать? Чего он ждёт? Оливер не понимает. Он хотел бы, правда. И себе, и ему объяснить, что с ними случилось. Они ведь просто ругались. Мешали оскорбления-ругательства-колкости и говорили всё громче, обвиняли, дерзили, напирали. Спорили. Издевались. А после... ...влетели, впечатались, впаялись друг в друга. Целовались так жарко и пылко, что, казалось, даже если их прервут, даже если земля разверзнется, не отпустят. Снимали одежду, чуть ли не рвали — слишком хотелось — и касались, касались, ка-са-лись, не помня себя. — Ты там живой? — усмехается Флинт и тянет за волосы назад, вынуждая посмотреть ему прямо в глаза. Не девчонка. Грубые черты лица, кадык, сильная шея. Широкие плечи и грудь, проработанный пресс (ни малейшего намёка на мягкость), упругая задница, которую приятно сминать. Не девчонка. А в горле пересыхает в момент. — Ты жалеешь? — продолжает допрос и сверлит взглядом, упрямец. Это пытка — перебирать звуки-слоги-слова, чтобы суметь ему донести, выразить, передать. Так накрыло, что не думал совсем ни о чём. Они оба, должно быть. — Отвечай. Не просьба — приказ. А за ней что-то хрупкое, скрытое... Страх? Неуверенность? Что? Оливер отступает назад и скользит по плитке ступнёй. Маркус не позволяет ему шлёпнуться на пол. Держит крепко. — Я никогда раньше... я не знаю... но... Маркус, мне с тобой хорошо. Запредельно. И лишь это по-настоящему важно.