Золотко

       Пустые и шинигами. В тот день когда Рукия Кучики проникла в его дом, и он был вынужден пойти на поводу у этой странной малявки для того, что бы спасти спасти свою семью, Ичиго сделал вид что поверил ей, а сам приготовился к возвращению своего давнего кошмара. Он был уверен, что всё происходящее дело рук Коджимы, набравшийся сил и попытка за то время пока он старательно игнорировал всё как-то связанное с ней, и затыкал уши стоило отцу попытаться заговорить о ней. Ичиго был уверен, что всё происходящее вокруг спектакль устроенный Коджимой.       Долго так продолжаться так не могло. Последней каплей стало то, что «ставший пустым» «брат Орихиме» едва не убил эту милую и добрую девушку. Вот только искреннее недоумение, когда он спросил «шинигами» заставило прикусить язык. Она ведь могла просто не помнить, Ичиго видел множество раз как она при нём заменяла людям воспоминания. Он должен был встретиться выяснить всё. Должен был собственными глазами увидеть Коджиму, чтобы понять что происходит.       Он больше не мог убегать.       И Ичиго знал того человека, кто мог помочь встретиться с ней.       — Не знаю, что на тебя нашло, ведь ты даже слышать о Коджиме не хотел, а сейчас просишь о том, что бы я устроила тебе с ней встречу, — хмуриться Татсуки. — Но я думаю, будет лучше, если всё останется как прежде. Из вашей с ней встречи ничего хорошего не выйдет.       — Думаешь, она меня в пару ударов сложит? Я…       — Придурок! — беситься Татсуки, беря Ичиго на болевой приём. -«Сложить в пару ударов»?! Та девочка, что мечтала стать чемпионом мира по карате осталась только в твоей голове! Приди уже в себя и прекрати делать из неё монстра! Не только твоя семья пострадала из-за того случая! Ты понятие не имеешь что пришлось пережить им! Каждый раз видя как мучается Коджима, я не могу не думать о том, что для всех было бы лучше, если бы твоя мать не стала её спасать!       — О чем ты говоришь?       — Идиотина с бананами вместо ушей! Видимо пока сам не убедишься не поверишь! ***       Прекрасный день. Не слишком тепло, не слишком холодно, процедуры назначенные на сегодня уже закончились, и я могу насладиться покоем больничного парка и немного позаниматься каллиграфией на природе. Исида-сан, конечно настаивал на том, чтобы меня проводила до дома одна из медсестёр, хотя бы та же болтушка Момо, но задания от преподавателей у меня готовы, а с Урью возвращаться домой намного приятней, чем с кем-то чужим. К тому же, пусть Исида-сан ни за что не признается, но эта беседка, идеально подходящая для подобных занятий в парке и великолепный набор для каллиграфии* в директорском кабинете, появившиеся тут два года назад, говорят в пользу того, что Исида-сан не настолько против, как пытается показать это.       Уверенна, если бы не этот звонок из Токио, из-за которого ему пришлось немедленно ехать в столицу, то он бы приставил ко мне какого-нибудь практиканта с наказом не мешать и при любой опасности бить тревогу. Причем бы сделал это с таким видом, будто доверяет ему заботу о сохранности дочери Императора Неба и Земли. Ох, Ками-сама, Урью появиться максимум через час! В парке довольно много людей, и пусть личного надзирателя мне сегодня не назначили, это не значит что за мной никто не будет приглядывать. Вон, болтушка Момо уже раз пять за пол часа «случайно» мимо прошла. Да и что может тут со мной случиться?       Прикрываю краем юката появившуюся на лице улыбку. Как всё-таки Отаку-кун и Доктор-сан похожи друг на друга, даже самые простые и обыденные события и вещи они с помощью своей семейной серьёзностью могут превратить во что-то особенное. Мы с ока-сан были потеряны, и в самое тяжелое время для нашей резко расколовшейся на двое семьи, именно Руюкен-сан оказался тем, кто помог подняться с колен, хотя и сам недавно потерял жену. Урью я не особо нравилась, он по началу откровенно ревновал отца, только благодаря Соккен-оджи-сану мы смогли найти общий язык. Когда он погиб из-за напавших на них с Урью бандитов, первым кого я увидела после двух дневной комы, был именно Отаку-кун.       «Если бы не все выпавшие на нашу долю, я вряд ли бы смогла подружиться с таким кажущимся со стороны скучным и смертельно серьёзным человеком как Урью», — думаю я, не в силах прекратить улыбаться, а кисть обнажая чувства, послушно выводит на листе:       «Средь дуба листвы       Строгие гроздья цветов —       Взгляд не отвести.»**       Я не успеваю закончить последний иероглиф, как странный порыв ветра выдергивает лист из-под бунтин вырывая из груди удивлённый вздох. На листе рисовой бумаги слишком личные мысли и я не думая о последствиях, слишком резко в поднимаюсь и бегу в след за листком. Досада, на то, что не успела закончить и страх что кто-то может случайно наступить на полненный моими чувствами лист, злость на собственную беспомощность опаляют изнутри и заставляют остановиться судорожно хватая ртом ставшим слишком неподатливым воздух.       Крепко зажмурившись сосредотачиваюсь на собственном дыхании, отбрасывая в сторону всё лишнее. Вот только даже абсолютное спокойствие и сосредоточенность не помогают унять боль и выровнять дыхание. От леденящего прикосновения чего-то к плечу, я не могу сдержать болезненного вскрика, а в следующее мгновение оказываюсь на земле смотря на падающее тело девушки в очень знакомой юкате.       Девушки с которой меня соединяет, словно изъеденная кислотой, железная цепь. Я не могу оторвать своего завороженного взгляда от медленно разъедаемых моими эмоциями звеньев.       — Коджима-сенпай… — доходит до сознания чей-то хриплый голос, но всё что я могу, это пялится на цепь Судьбы. Одно дело, когда ты просто знаешь, что здоровье не ахти, и совсем другое собственными глазами увидеть на какой тонкой ниточке висит твоя жизнь.       «В страхе смерти нет ничего постыдного, но что за ужасный позор — бояться жить***, » — мелькает в голове смутное воспоминание, сбивая оцепенение. — « Боже, я что ни разу в жизни полоски HP не видела? Цепь судьбы те же яйца, только в профиль!»       Я беру эмоции под контроль и медленно поднимаюсь, оглядываясь и замечая застывшего соляным столбом шинигами с рыжим цветом волос, огромным тесаком за спиной и смутно знакомым лицом. В его руках скомканный лист рисовой бумаги.       Хмурюсь, пытаясь вспомнить, откуда я могу знать его. Бредовая догадка вспыхивает в сознании и я, надеясь ошибиться, спрашиваю:       — Куросаки? — то, как он дергается реагируя на фамилию, его молчание и знакомый, затравленный взгляд «маменькиного сынка» не оставляет во мне места для сомнений. — Удивительно, что тебе понадобилось целых шесть лет, что бы набраться смелости и завершить начатое.       — Коджима-сенпай… это Вы создаёте пустых, чтобы… посмеяться надо мной?       — Принцесска****, ты явно псих с манией величия, — удрученно вздыхаю я. — Прямо Бакаеро Ичико-одзёсама****. Понятия не имею о чем ты ноешь на этот раз, но если в тебе, есть хоть капля гордости и милосердия — уходи.       — Я… не могу… уйти… Ты ведь… — мямлит что-то невразумительное Тряпка-кун. Слушать это противно.       — Вот как… даже быстрой смерти я по твоему не достойна. Будешь стоять, мямлить что-то и наблюдать, как разрушается моя цепь, — сохраняя самурайское спокойствие, сухо констатирую очевидное, не давая возможности этой принцесске сбежать от ответственности за собственные действия. Медленно опускаюсь на траву перед собственным телом, садясь в позу сейдза с идеально ровной спиной, складываю руки на коленях и замираю в ожидании.       Я не могу убежать от шинигами. У меня нет сил, чтобы оказать хоть какое-то сопротивление. Это мерзко. Противно до тошнотворного комка в горле, но я ничего не могу сделать, чтобы спасти свою жизнь, кроме того, чтобы сохранять спокойствие и концентрацию, пытаться воздействовать на свою Цепь Судьбы с помощью нейтральных чувств и эмоций.       Гордость за то, что продержалась целых шесть лет. Ведь это то, чем действительно стоит гордиться.       Желание жить. Ведь мне есть ради кого и чего жить. Мама, Урью и Рюукен, они любят меня, я знаю. Здорово было бы пойти в старшую школу вместе с другими детьми, Рюуке обещал, что если ничего не случится, то в следующем году я смогу посещать занятия с другими детьми. А еще, прочитать историю о Великом Лучнике до конца. Напиться на свадьбе мамы и Рюукена, жаль, что только тыквенным соком, но это ли важно? Важно, что после я могла бы с чистой совестью назвать любимого Доктора-сана отцом.       Чувство собственного достоинства. Принцесска может быть каким угодно Спасителем Мира, Главным Героем, Избранным… Да, хоть Хрустальным Вентелятором Зотолой П*ды! Я себя тоже не на помойке нашла! Ха! Да если уж кто из нас двоих настоящая химе, так это я. Меня так хоть без издёвки называли! И пол у меня того, соответствующий. Каюки-химе звучит не только гордо, но и грозно! Особенно для тех кто хорошо знает русский язык!       Любовь. К жизни. К миру. Ко всему, что дорого и что хотелось бы сохранить. Истинно нейтральное чувство для меня. Альфа и омега. Первопричина. Чувство в любой миг готовое стать опаснейшим ядом, смертельным лекарством или колодцем полным воды для долго блуждавшего в пустыне потерявшегося путника.       — МИЗУКИ!!! — отчаянный крик, заставляет меня вздрогнуть и повернуться на звук.       — Беги, — прошу я, особо ни на что не надеясь, не в силах заткнуться. Мне хочется вырвать собственный поганый язык, из-за которого эта принцесска может решить отомстить мне через Урью, но дикая смесь любви и ужаса не даёт мне молчать. — Пожалуйста, они-сан. Я не хочу, чтобы ты погиб. Пожалуйста.       «Кажется, либо я, либо Урью, либо сам мир сошел с ума» — думаю я, наблюдая за тем как со зверским выражением лица Отаку-кун достаёт из кармана подаренную ему мной рогатку, сдёргивает с неё словно чеку с гранаты, крестик, который он прицепил туда стразу после своего посвящения в рыцари и…       «Могущество Дианы»?! Лук Божественного Охотника Латона из третьего спец выпуска?! Из крестика?!       - Урью... - с ужасом и неверием произношу я, до самой глубины души потрясённая коварством Отаку-куна, скрывавшим от меня подобное.       Эмоции захлёстывают, распирают, грозя лопнуть как мыльный пузырь, но какой-то механизм внутри меня вздрагивает приходя в движение, вытягивая энергию с такой скоростью, словно стремиться выпить меня до дна.       Ощущение своего живого и дышащего тело последнее что я чувствую перед тем как потерять сознание. _______________________ *Каллиграфия (сёдо: «путь письма») — самый распространенный вид искусства на Востоке. Это — национальное пристрастие, общая эстетическая натура, воспитанная у японцев и китайцев с самых малых лет. Прекрасные картины, музыка и стихи встречаются не так уж часто, но блестящая каллиграфия встречается и в Китае и Японии в любом месте и в любой исторический период. Этот — столь изощренный вид письменности появился в Древнем Китае. В средневековом Китае выдающиеся каллиграфические способности были неотъемлемым средством для достижения наивысшей карьеры, прекрасный почерк был одним из самых основных и самых высоких требований, предъявляемых на государственных экзаменах. Поэтому те, кто проходили императорские дворцовые экзамены, обязательно должны были в совершенстве владеть невообразимо сложным искусством каллиграфии. «Путь каллиграфии» (Сёдо) из Китая далее был продолжен в Японию. «В китайской каллиграфии главное — это энергия, внутренняя сила кисти… Ведущую роль играет здесь чуткое осязание кистью бумаги… В японской же каллиграфии решающее значение имеет внешняя сила кисти-мазка, в ее языке главное — не осязание, не проникновение, а жест, танец». В отличие от функциональной и практичной европейской письменности, иероглифы  японского языка, помимо информационной, выполняют огромное количество других задач. Несколькими движениями кисти опытный мастер-каллиграф может зафиксировать мимолетное настроение, зарифмовать промелькнувшее в просветленном сознании четверостишье и в одно мгновенье создать художественный объект, достойный углубленного созерцания многими поколениями… ''Четыре драгоценности кабинета'' Так в Древнем Китае почтительно называли четыре основных «инструмента» мастера каллиграфии. Мастера уделяли большое внимание выбору и бережному использованию этих предметов. Это: 1. Кисть. 2. Чернильница. 3. Тушь. 4. Бумага для каллиграфии. Мастера каллиграфии современной Японии, где это древнее искусство обрело новое дыхание, используют следующие шесть предметов:  Ситадзики: чёрная, мягкая циновка. Бунтин: металл для прижатия бумаги во время письма. Ханси: специальная, тонкая бумага для письма, которую традиционно изготавливают из рисовой соломы. Обычно это Васи — традиционная японская бумага ручного изготовления. Фудэ: кисть. Существует большая кисть для письма больших символов и маленькая — для написания имени художника. Судзури: тяжелый, черный сосуд для чернил. Суми: «тушь для письма» — твёрдый черный материал, в который втирается вода для производства чернил, куда затем макают кисть. Овладение каллиграфии включает в себя: 1) изучение основных навыков письма в разной стилистической манере; 2) историю каллиграфии и теорию иероглифики; 3) знакомство с традиционной японской культурой и языком через каллиграфию. © https://www.livemaster.ru/topic/119256-estetika-yaponskoj-kalligrafii-kisti-tush-risovaya-bumaga-nastroenie **Моя вариация на тему хокку. topic-37413688_27044294_ Цветение дуба замечают немногие. Дело в том, что у этого дерева мелкие, невзрачные, зеленоватые цветки, которые сложно заметить среди зеленой листвы. Нужно очень внимательно присматриваться, чтобы увидеть их. Подробнее: https://www.kakprosto.ru/kak-880294-kak-cvetet-dub#ixzz58df5VeDg ***цитата из «Доктор Кто» **** Принцесска=одзёсама, если верить интернету, то так порой величают людей «намекая» не то, что обзываемый «принцесса», испорченная девчонка из богатой семьи.