Передоз по почте

— Сегодня ты поживешь моей жизнью, будем делать то, что нравится мне! Будем смотреть мои любимые фильмы, кушать мою любимую музыку и слушать мою любимую еду! Х/ф «Неадекватные люди»

Наступила зима. Двенадцатое декабря, девятнадцать дней до Нового года и меньше двух недель до каникул. Юлик счастлив, что показывает немного сумасшедшая улыбка вместе с залёгшими тенями под глазами, слезившимися уже третий раз в момент зевка. Юлик выглядел как потрёпанный жизнью кот, вечно сидящий на подоконнике и смотрящий на проходящих людей: изредка ест, из-за чего худой как тростинка, иногда спит, потому что это такое важное дело — смотреть в окно. Полностью и абсолютно под это описание подходил Ра. Поэтому Даня — в последнее время хорошо высыпавшийся — хмуро глядел на этих двоих депрессивных существ, пытаясь пропагандировать здоровый сон и питание, не вспоминая о своих таких «загулах». В такие моменты Юлик улыбается по-детски и проходит мимо, чтобы не слушать претензии, которые и так не помогут. Даня фыркает, проходя на кухню, царствует на ней полчаса, а после силой затаскивает туда сопротивляющегося Онешко, у которого наполовину не застёгнута белая рубашка, гребень в правой ладони и сильный охват поперёк живота. — У тебя привычка такая, или что? — раздражённо спрашивает Юлик, всё ещё пытаясь выкрутиться: сам-то не уступал в силе. — С тобой и не к такому привыкнешь… — ответил Даня, сажая непутёвого на стул. Через час Онешко ускакал на работу, совершенно позабыв шарф и шапку. Даня мог выбежать и отдать, но пусть — не мамка он ему всё-таки. Как говорила Дженна… Хотя мало ли что она говорила, эта женщина-ходячий-шиппер не могла и минуты в обществе обоих не хихикнуть на маломальские прикосновения и слова. По дороге в офис Даня заскочил к Юлику, не задумываясь о своём внешнем виде. На нём пальто из-за постоянного дождя — снега Питер ещё не ждал, — найковские кроссовки, вязаный шарф и шляпа-федо́ра — по фану выглядеть как Эркюль Пуаро, только без славных усов. Заглянув в класс Юлика, он застал шумящих учеников и злого, раздражённого Онешко. — А ну заткнулись все!.. — Даня про себя добавил недостающее «блять», усмехнувшись. Юлик обернулся на скрипнувшую дверь и тут же лицо разгладилось, появилась лёгкая улыбка. — Я сейчас, дети. Опираясь на подоконник, Даня скептически осмотрел вышедшего и изрёк умнейшую, по его мнению, мысль за последний день, месяц или даже год: — Уходи из этой шараги, загнёшься. — Давно хочу, блять, заебался уже, — слова прозвучали настолько громко, что по классу за закрытой дверью прошёлся смешок, но Юлику уже было глубоко на всё насрать. Он и не вспомнил, что сюда его отправил именно Ермаков. Сказать, что директриса была удивлена — ничего не сказать. Хотя по виду Юлий Александрович больше напоминал живую тень самого себя, так что можно было предположить, что всё довольно ожидаемо и учительство — не его призвание. Женщина усмехнулась, подписывая заявление по собственному желанию, продумывая, как бы затащить сюда ещё какого-нибудь недавнего студента, чтобы хоть до конца учебного года проработал. «Нынешнее поколение не с теми нервами в этой стране родилось…» — подумалось ей, когда она желала удачи Онешко. Следующие два дня Юлик бездельничал, как ещё ни разу не делал за последние пять лет. Он спал, иногда вылезал из комнаты по нужде еды и питья, забирал у Дани ещё пару томов какой-нибудь книженции и запирался у себя в бункере. У Ермакова же новогодний дедлайн: он строчит дурацкие сплетни про селебрити, постоянно сверяясь с другими похожими изданиями. Женя чуть не поселилась (повесилась) у них за эти два дня, её телефон не прекращал звенеть и жужжать, что породило на милом личике дергающийся глаз. Ещё через неделю всё немного поутихло: текст сдан на редакцию, откупорена бутылка «Советского» за своеобразное окончание этого рабочего года — Женя запивает таблетку болгарской валерьянки шампанским, Юлик делает бутерброды, а Даня откидывает головушку назад, выдыхая. — Ребятки, — слишком спокойно произносит девушка, видимо, любые лекарства запивать алкоголем запрещено, — вам бы побриться обоим. На егерей больше походите. Как в том фильме — Кузьмич со своей медитацией. — Русская классика про водку. Мой любимый герой, кстати, — произнёс Ермаков, принимая от Онешко бутерброд. На кухонном столе стоял цептер с зеркальной поверхностью, в отражении которого Даня увидел заросшую копию себя, поднял подбородок, чтобы определить всю цену ущерба, нанесённого работой на дому, — Да уж, надо бы прихорошиться… — вынес себе вердикт Даня, посмотрел на такого же Онешко и добавил, — для Юлика, — тот удивлённо на него зыркнул. — Воу, полегче, альфа-самец, я себя мужчиной перестаю чувствовать в вашем присутствии. — Так-то, — голосом не терпящим возражений — маминым одним словом — хмыкнул Онешко. — А не, показалось, курочка-наседка, — принимая второй хлебец, усмехнулся Даня так, чтобы услышала только Дженни. — Что?! Громкий смех Евгении подхватил и Ермаков, уклоняясь от летящего в него полотенца. Юлику опять чудится, что его жестоко наёбывают. Или не чудится?