Искупление

Свою жену Тобольцев никогда не любил. Он вообще по-настоящему не любил ни одну из тех многих, с кем завязывал легкие, необременительные отношения или проводил ночи. Кто-то просто цеплял, кто-то откровенно привлекал в сексуальном смысле, с кем-то даже было интересно первое время. Но вместе с тем Виктор прекрасно понимал: рано или поздно, как ни сопротивляйся, жениться все-таки придется — или сам попадет по глупости, или очередная девица окажется слишком ловкой... И при таком раскладе кандидатура крепко запавшей на него хорошенькой Оли с приличным приданым и влиятельным отцом показалась наиболее удачной — в конце концов, его друзьям в этом плане повезло гораздо меньше... Первое время все и впрямь шло гладко и легко — стремительно взлетевшая карьера, беззаботная жизнь — Оля, целыми днями таскавшаяся по всяким фитнес-клубам, бутикам, кафешкам и тусовкам, в роли жены не слишком-то напрягала. Благодаря нанятым заботливым папой домработнице и кухарке дома всегда было уютно и сытно, да и в семейной жизни как таковой проблем не наблюдалось — на Олин темперамент и авантюризм жаловаться было грех. Как он так непозволительно расслабился и все проморгал, Тобольцев и сам не понял, только поделать оказалось ничего нельзя: обиженно-нервное "ты что, не рад?!" после неожиданной новости было весьма красноречивым. Но если поначалу у Виктора еще теплилась слабая надежда, что легкомысленная хохотушка и тусовщица опомнится и придет в ужас от мысли об испорченной фигуре, памперсах, бутылочках, бессонных ночах и полном отсутствии свободного времени, то в момент, когда радостная жена притащила домой какую-то навороченную тренировочную игрушку-младенца, эти сомнения испарились. Приятная и беззаботная жизнь превратилась в сущий кошмар. Ольга дергалась от любого привычного запаха, устраивала истерики по каждому ничтожному поводу, на самое невинное замечание кидалась в слезы. Приятно начинавшееся раньше утро теперь сопровождалось всеми прелестями токсикоза — разумеется, ни о какой близости не могло идти речи. Зато разбудить его в час ночи, чтобы отправить за солеными огурцами или свежей дыней было в порядке вещей. Ко всему прочему, Ольга стала стремительно дурнеть — ни лишний вес, ни отсутствие привычной косметики, на которую у нее появилась аллергия, красоты ей не добавляли. Не привыкший отказывать себе в маленьких радостях Виктор и в этот раз лишать себя самого необходимого нужным не посчитал — у него появилась эффектная красавица Лара, с неуравновешенной и совсем непривлекательной во всех смыслах женой ничего общего не имевшая. А потом он очень глупо прокололся, случайно попавшись на глаза одной из подружек Ольги — разумеется, жене моментально донесли. На первый раз кое-как удалось отговориться, но зародившиеся подозрения не исчезли. Второго прокола Ольга ему не простила — откуда у нее взялись фотографии его бурных свиданий с Ларой, он так и не узнал. Зато узнал другое: она намерена рассказать все отцу, разом похерив всю его карьеру, а потом развестись, оставив без копейки. Зная тестя, Тобольцев не сомневался — после такого самая высокая должность, на которую он сможет рассчитывать — какой-нибудь охранник в зачуханном магазинчике у черта рогах, никак не больше. И именно в минуту тяжелых поисков выхода из создавшегося положения ему попался Француз. Ставшего едва ли не легендой неуловимого киллера, специализирующегося на несчастных случаях, контора безуспешно искала несколько лет — на этом типе оказалось столько всего, что шить не перешить. Француз, давно уверившийся в своей безнаказанности и неуловимости, видимо от растерянности начал предлагать Тобольцеву деньги. Виктор, едва не рассмеявшись, собирался уже было послать киллера куда подальше, но неожиданная мысль, испугавшая поначалу, постепенно окрепла и утвердилась: а что, если это и есть тот самый выход?..

***

      — Тьфу ты, еще тебя не хватало! — сердито чертыхнулась Ирина, заметив перед самым капотом взметнувшуюся полосатую палочку. Послушно притормозив, раздраженно опустила стекло. — Проблемы, лейтенант?       — Лейтенант Гришковец, — представился дэпээсник, приложив руку к фуражке. — Можно ваши документы?       — А я что, что-то нарушила? — вздернула бровь Зимина, начиная накаляться тихим бешенством.       — Плановая проверка. Так я могу увидеть ваши документы? Ира заученным жестом распахнула красные корочки.       — Могу ехать?       — Простите, но я имел в виду водительское удостоверение, — настойчиво произнес лейтенант, кажется, ничуть не впечатлившись.       — Ты что, лейтенант, ослеп, не видишь, что написано?! — не выдержав, взорвалась Ира. — Я полковник полиции, начальник местного отдела, между прочим! Да ты завтра отсюда полетишь с ускорением!       — Да хоть сам президент, — невозмутимо отозвался дэпээсник. — Правила для всех одинаковые. Просто документы покажите и поезжайте спокойно. Зимина, приглушенно выматерившись, открыла бардачок, признавая, что проще будет найти права, чем препираться с этим упрямым лейтенантом. Откуда только он такой взялся... А в следующую секунду что-то обожгло шею; вспыхнув, разорвались перед глазами яркие искры и темнота навалилась душным тяжелым беспамятством.

***

Она опять оказалась права, а он, замороченный своим упрямством, поверил тому, чему верить вовсе не следовало; невольно покрывал убийцу, даже не подозревая, какие темные глубины таятся в душе казалось бы близкого человека. Кажется, разочарования становятся гребаной традицией. Паша невесело усмехнулся, швыряя на столик ключи от машины и проходя в кухню. Опустился на свое привычное место у окна, разглядывая расцвеченный вечерними огнями поздний заснеженный сумрак. На душе было особенно муторно — и от узнанной истины, и от виноватой неловкости за те отчужденно-холодные дни — было в этой сдержанности что-то ужасно неправильное, зловещее даже. Напиться бы, мрачно хмыкнул про себя Ткачев и замер, остро пронзенный запоздалым пониманием очевидного: а ведь он попросту бы спился и загнулся, если бы не... Если бы ничего не было. Если бы не отрезвившая, заставившая собраться правда. Если бы не наполненные такой простой и тем для него удивительной суетой дни. Если бы не тонны обрушившейся информации со страниц книг и с интернетовских сайтов и форумов. Если бы не настороженный первое время Саня, с которым сдружились как-то незаметно и легко, совсем не по-взрослому. Если бы не суетливые утренние сборы с его неизменными завтраками, с прихорашивающейся перед зеркалом начальницей, ее сонно-ворчливыми "да где же ключи?", "черт, телефон забыла!", "блин, опаздываю!" и стремительным стуком каблуков мимо лифта. Если бы не удивительно-мирные, нелогичные вроде бы вечерние посиделки за чаем с незначительной болтовней, его забавными байками и ее дружескими подколами; если бы не ворох дурацких книжек на тумбочке в ее спальне, так не вяжущееся с образом суровой начальницы постельное белье трогательных расцветок и ее привычка спать с настежь раскрытой форточкой, кое-как укрывшись одеялом... Так много. Так мало. Господи, да еще несколько месяцев назад он бы только нервно рассмеялся, скажи ему кто-то, что он будет жить под одной крышей со своей начальницей. Что будет торчать на кухне, старательно готовя для нее завтраки и ужины, будет возить ее на работу и забирать с работы, будет бегать по аптекам в поисках витаминов и еще какой-то лекарственной фигни, будет таскать ей пакетами свежие фрукты и поправлять перед сном одеяло. Бред же, ну? Он все признавал и осознавал прекрасно — всю неправильность, странность, запретность даже. И другое признавал тоже — только так, удерживая на плаву ее, растерянную и беспомощную в нынешнем состоянии, он может держаться сам. Только так и никак иначе. И разве это само по себе не самое правильное? Паша снова потянулся к лежащему на столе телефону, ожидая в который раз за последние минут пятнадцать услышать механическое "абонент недоступен". Ну вот где ее только носит... Не полковник, а недоразумение какое-то, в самом деле... В унисон мыслям мобильный в его руке разорвался трелью.       — Паш, это я. — Голос — неестественно-спокойный, сухой, заиндевевший будто бы. — У меня мало времени, так что слушай внимательно.