***
Он возненавидел эту квартиру. Ту самую квартиру, которую так старательно облагораживал ремонтом, обустраивал под чутким руководством начальницы, после — с удовольствием обживал. Ту квартиру, куда привез из роддома жену и где они «близким кругом» отмечали ее выписку; ту квартиру, куда с радостью возвращался после изматывающего рабочего дня. Сейчас находиться здесь было невыносимо: в этой гостиной, где пили вино или чай за неспешными разговорами или уютным молчанием; на этой кухне, где Ирина Сергеевна неизменно встречала его вкусным ужином, а он порой возился с приготовлением завтрака, чтобы дать ей поспать подольше; в этой спальне, где прижимал к себе сонную Ирину, а в кроватке тихо спала дочка… Здесь все жило и дышало ей, все напоминало о ней: большая кружка со смешной сонной лисой, тонкий шелковый халат в шкафу, уютные пушистые тапочки в прихожей, запах цветочно-пряных духов на подушке… Временами чудилось: ничего страшного не случилось, ее просто нет дома — вышла в магазин, убежала в салон красоты или просто решила посидеть с Измайловой полчасика в кафе рядом с домом… А потом вспоминал — вспоминал, и от боли хотелось выть. Укачивая хнычущую дочку, невидящим взглядом смотрел перед собой: снова и снова прокручивалась в голове хрипловато-холодным голосом коронная Ирина фраза: «Жизнь сука еще та». Почти год назад он оглушительно ненавидел и жаждал мести, перерезая тормоза в ее машине; тогда все повернулось иначе и она выжила — выжила, чтобы подарить ему неизведанное прежде чудо — их общего ребенка, их продолжение. Но судьба неотвратима, и то, что должно было случиться, все же случилось — тогда, когда они меньше всего этого ожидали. Тогда, когда он уже поверил, что можно жить… Медленно отошел к окну — ветрено-хмурый поздний вечер бесновался на улице холодными, злыми порывами; ливень гасил одинокие фонари и зажженные вывески. Безумно хотелось спать: всегда спокойная Маришка, словно чувствуя не-присутствие мамы, с трудом затихала и постоянно будила среди ночи. Паша медленно опустился на край кровати, скользнул взглядом по заваленной всякой всячиной тумбочке: какой-то недочитанный дурацкий роман в яркой обложке, россыпь шпилек для волос, крем для рук… И фотография в рамке, одна из тех, что были сделаны у роддома: он и Ирина, склонившиеся над кружевным конвертом… Кто бы сказал ему еще год назад, что за эту женщину он будет готов убить и умереть сам? Кто бы сказал ему, что, причинив ему самую страшную боль, она же подарит ему самое большое счастье? Тихо, стараясь не потревожить наконец уснувшую дочь, выскользнул в коридор. Сумка нашлась почти сразу: заваленная на антресолях парой новых чемоданов и какими-то коробками, лежала в самом углу. Ткачев смахнул налипшую пыль, расстегнул молнию: пачки денег лежали аккуратными стопками — почти столько же, сколько было, не считая затрат, связанных с их семейными переменами… Но того, что осталось, должно хватить. Вжикнул молнией и с хищной горечью усмехнулся. Он уже знал, что должен сделать.***
Он слишком давно знал Зимину. Знал, пожалуй, лучше всех других: ведь именно ему она доверяла немного больше остальных, ведь именно вместе с ним проворачивала многие дела, о которых больше никто не был в курсе. И о многих ее знакомствах Паша оказался осведомлен гораздо больше других: о том, кто может достать «подходящий» труп, о том, кто может нарисовать такие документы, что не подкопается никакая полиция, и о том, кто может организовать несчастный случай, который не вызовет никаких подозрений. — Этого хватит? — спросил бесцветно-ровно. — Чтобы грохнуть чувака в изоляторе ФСБ? — собеседник усмехнулся, покачав головой. — Ну ты даешь, парень… — Если мало, я могу достать еще, — по-прежнему мертвенно, без эмоций. Собеседник помолчал, внимательно приглядываясь к нему. Потом пододвинул к себе сумку. — Не надо. Думаю, этого хватит. — Вот и хорошо, — равнодушно кивнул, поднимаясь. Обернулся уже у самой двери — и глянул так, что старый знакомый невольно поежился. — Я хочу, чтобы эта мразь сдохла. И чем хуже, тем лучше.***
Он очнулся от тяжелого сна среди ночи. В первое мгновение решил, что разбудила Маришка, но нет, дочка мирно сопела в кроватке и просыпаться, судя по всему, не собиралась. Повертевшись на постели, которая теперь казалась слишком широкой, понял, что больше не заснет, и решил хотя бы выпить кофе. На кухне, не включая свет, в приглушенном сиянии лампы не сразу нашарил банку с кофе и чашки, включил плиту. И тут же настороженно замер, спиной ощутив чужой взгляд. Обернулся — и молотый кофе песком посыпался на пол. Показалось, что прямо сейчас он сходит с ума.