***
Моя же усталость сыграла со мной злую шутку. На обратном пути к лодке Сэма, помимо туповатых плакальщиков, ведущихся на любой шум, и поразительно неповоротливых бандитов, мне внезапно встретился серьезный враг. Я совсем расслабился с этими простыми противниками, думал, никого опаснее уже и не встречу, шел, как на прогулке… И каково же было мое удивление, когда мне навстречу из закоулка вырулил толлбой. Отбился ли от патруля, или что — уже неважно. Важно было то, что эта образина в металлическом сплошном доспехе заметила меня в полутьме переулка и закономерно пальнула по мне зажигательным болтом. В очередной раз стоило возносить хвалы Чужому за его милости вроде телепортации — я еле успел окутаться голубым светом переноса, чтобы не разлететься на отдельные кусочки, и перенестись на фонарь за спиной у железного ублюдка. Не останавливаясь, прыгнул дальше, скрываясь на крышах от параноидального стража-«цапли». В горячке бегства не сразу заметил, что немножко не успел — только оказавшись в относительной безопасности на одной из крыш, я почувствовал, как вся левая сторона моего тела пульсирует болью. И словно в отместку за то, что я так поздно ее заметил, боль усилилась в разы, даря мне незабываемые ощущения — словно по левой стороне моего тела проехал грузовик. Горящий. С медведем за рулем. Нечеловеческими усилиями воли я сдержал рвущийся крик боли за плотно стиснутыми зубами и поднялся на ноги, чуть пошатнувшись. На темной плотной ткани моего камзола были заметны лишь парочка подпалин и разрывов. Кровь пропитала внутреннюю сторону ткани, никак не выделяясь снаружи. Я твердо решил, что ни за какие коврижки не открою Лоялистам своих ранений — с них станется подослать ко мне коновала, который мне какую-нибудь отраву с замедленным действием по крови пустит. Да, я параноик — чего не стесняюсь, профессия обязывает. Эмили тем более не стоит волновать, у девочки и без того стрессов полно — мать на глазах убили, например. Обратиться бы к Сэму… да что может сделать для меня старый моряк? Сомневаюсь, что у него прямо-таки медицинские знания на уровне. Да и может ненароком проговориться господам заговорщикам, а мне это, как я уже говорил, нужно в последнюю очередь. Так что мне оставалось только дотерпеть до Песьей ямы, а там уползти в темный укромный уголок и зализать свои раны самостоятельно, по мере сил.***
Впервые в своей жизни испытывая столь сильную боль, я тихо радовался, что владею телепортацией и большую часть времени безболезненно «прыгал» к своей цели. Но когда заканчивалась «мана», приходилось все-таки двигать своими ножками — и это было просто адово. Мне было больно опираться на пострадавшую ногу, а уж про прыжки, приседания и прочие акробатические этюды из своего обычного арсенала я вообще молчу. Но у меня не было выбора. Или шевелиться сквозь боль — или мордой в тротуар и до свиданьица. Так что я упорно шел, полз, карабкался вперед, стискивая зубы до скрипа. Измученное тело стонало каждой своей мышцей, молило об отдыхе — ну хотя бы секундочку полежать, хоть мгновение… Но я не давал ему слабины. Не время было расслабляться. Чудом добравшись до лодки, я незаметно перенесся вниз, на улицы, и вышел к ожидающим меня Сэму и Эмили уже на своих ногах. Это было еще большей пыткой — стоять, не шатаясь от слабости и боли, и никак не показывая своего состояния. Но Сэм все равно нахмурился, разглядев мой подранный и подпаленный рукав. — Все в порядке, Корво? — спросил он. Я ответил, коротко и рублено, стараясь, чтобы голос казался расслабленным: — Порядок. Пора убираться отсюда. Старик кивнул, поддерживая мое решение. Эмили же была столь увлечена простирающимися вокруг видами, что даже не заметила изменений в моей одежде. Ребенок, что с нее взять. Ах, если бы только она могла пребывать в этом безоблачном детстве подольше… Но ее детство закончилось, когда на ее глазах Дауд пронзил клинком ее мать. Я не виню его, он лишь оружие. А оружие может выстрелить в чьих-то руках… Мое сознание мутилось от пожирающей тело боли, и я все свои оставшиеся силы прилагал, чтобы сидеть ровно и не отключаться. Когда барка со стуком ткнулась в причал у бара, я был уже почти счастлив. И вконец измучен. Но нужно было еще вытерпеть набежавших хвалителей-встречальщиков. Я шагнул из лодки и галантно предложил руку — слава Чужому, здоровую! — вставшей со своего места Эмили. Она удивленно взглянула на меня — а после в ее глазах мелькнуло удовольствие, что с ней обращаются, как со взрослой леди, признавая, как равную. Она с удовлетворением вложила свою маленькую ладошку в мою, и я помог ей выбраться из лодки. Уже на берегу ее ожидаемо взяли в оборот Каллиста и остальные слуги. Хевлок церемонно раскланялся перед девочкой, полагаю, доставляя ей немалое удовольствие от осознания своего титула почти императрицы. После Эмили, которую тут же увели на экскурсию по «Песьей яме», настал и моей черед огребать… получать… принимать похвалы и рукопожатия. Последнее было особенно неприятно ввиду моего состояния. Я быстро отмахался от всех положенных почестей, изображая скромника, и поспешил ускакать к себе, бросив на бегу, что ужасно устал. Пока я ковылял по лестнице, сознание затухало. В глазах темнело и я шел практически на ощупь. Остатками здравого смысла успел помыслить, что отрубаться в таком состоянии даже в своей каморке нельзя — ко мне беспрепятственно заходят слуги — и Эмили, моя дорогая Эмили! На последних, гаснущих крохах силы, я перенесся в одну из пустующих квартир в здании за пабом. И только услышав краем исчезающего сознания изумленный возглас, осознал, что ввалился в обиталище спасенного мной смотрителя. «Ха… какая… ирония…» — успел подумать я, прежде чем темнота приняла меня в свои уютные объятия, где не было боли.Рафаэль Бауэрс, смотритель
Сложно сказать, сколько прошло времени с тех пор, как Корвин оставил меня, бросив на прощание предложение помочь мне. Я несколько часов точно пролежал, не смыкая глаз, не в силах выкинуть его слов из головы. Как предположительно наемный убийца может подготовить Аббатство к моему возвращению? Неужели перебив там всех несогласных? Стыдно сказать, но больше никаких идей у меня не было. Я вяло пожевал консервы, чтобы поддержать свои силы. Корвин также оставил мне внушительный запас бинтов, чтобы менять повязку. Солнце начало садиться за окном, и меня начало клонить в сон. И я уже почти заснул, но тут мой сон прервало самое неожиданное, что только могло произойти. В полутьме комнаты вспыхнул голубой свет, и на пол рядом с окном свалилось чье-то тело. Я подскочил на кровати, в шоке глядя на необычное явление. Неизвестный вздохнул и замер без движения. Я осторожно поднялся, игнорируя слабую боль в ране, и подошел ближе. Каково же было мое изумление, когда, перевернув лежащего на спину, я обнаружил на нем знакомую маску. На мои тормошения и слова Корвин не отреагировал — видимо, находясь без сознания. Я осмотрел мужчину внимательнее, пользуясь слабыми лучами заходящего солнца. Левый рукав его дорогого камзола оказался подозрительно порван. Я прищурился и осторожно расстегнул его, распахивая полы камзола в стороны. Скрывающееся под тканью заставило меня ужаснуться. Вся левая сторона тела Корвина оказалась сильно обожжена, а в плече застряли какие-то осколки. «Его приложило взрывным болтом, не меньше!» — подумал я, с содроганием вспоминая, как однажды толлбой угостил таким болтом одну из отбившихся от патруля гончих. То месиво, что осталось от собаки, больше было похоже на фарш. Что ж, похоже, пора было отдавать долги. Я огляделся по сторонам и, недолго поразмыслив, подложил под голову и плечи мужчины свою простыню. Из-за все еще донимающей меня раны я не мог втащить его на свою кровать, но и оставить на полу просто так не мог. Эликсира у меня не было, как не было и каких-либо других лекарств. Были только бинты — но что с них толку, если мужчина истекал кровью из пробитого плеча? Осколки вытаскивать я побоялся, не имея средств, чтобы остановить кровь, которая, несомненно, хлынет из раны, если я их вытащу. Но не могу же я допустить, чтобы человек, который спас меня, умер у меня на руках? Что за черная была бы неблагодарность! Обычно в таких ситуациях люди начинают молиться. Но кому я мог вознести мольбы? Единственное божество, существующее на Островах — это Чужой, да и того Аббатство объявило врагом всего рода человеческого. Я не понимал, чем так ужасен Чужой, даже когда был смотрителем в Аббатстве. А сейчас, когда я даже не знал толком, кто я, вследствие всей этой странной ситуации… было ли время держаться за старые принципы? И у меня больше не осталось другого выхода. Я не знал, как следует молиться богу, именем которого проклинают… но все равно закрыл глаза и попросил: — Чужой… если ты слышишь… прошу, помоги мне спасти жизнь этого человека. Мои тихие просьбы медленно растворялись в наступающей ночи. Вокруг властвовала тишина, прерываемая лишь тихим плеском морских волн где-то впереди. Когда долгое время после ничего не происходило, я уже было подумал, что мои молитвы не достигли ушей темного бога… но внезапно тишина стала оглушающей. Исчезли звуки плещущих волн, шорохи крыс на улице, перекличка местных птиц. В комнате словно потемнело еще больше… а потом появился новый источник света. Голубовато-зеленый неестественный свет исходил откуда-то снизу. Я открыл глаза, опустил голову… и едва не закричал от ужаса. Светилась левая рука лежащего без сознания Корвина. Я осторожно повернул его кисть тыльной стороной сверху и увидел сияющий зеленоватым дымным золотом знак, отпечатанный на его коже. Знак Чужого, хорошо известный каждому смотрителю. Мои мысли метались, как бешеные, но как-то связать их между собой я не успел. Гулко стукнула кровь в ушах и в дальнем углу комнаты что-то зашевелилось. Шорох, в обычной обстановке показавшийся тихим, в этой неестественной застывшей тишине прозвучал оглушающе. Страх сковал меня ледяными цепями, и я замер, не в силах пошевелиться. В слабый круг света, источаемого проклятой меткой Корвина, выползла огромная белая крыса. Я никогда не видел этих тварей настолько большими. Эта крыса была размером чуть меньше кошки. И она что-то тащила в зубах. Она положила предмет передо мной и замерла, приподнявшись на задних лапках и глядя мне в глаза сверкающими, как рубины, глазами-бусинами. Я мог поклясться, что услышал чей-то смешок внутри своей головы. Крыса исчезла так же стремительно, как и появилась. Принесенный ею предмет оказался свертком из странной фиолетовой ткани с золотыми узорами. Когда я развернул ткань, внутри обнаружилась колба с так необходимым эликсиром Соколова. Словами не описать мое облегчение при виде этой находки! Но помимо эликсира, в складках ткани находился еще один предмет, который выпал, когда я взял в руки колбу. Я поднял упавшую вещь и едва не отбросил ее в сторону с криком. В моих руках подрагивал костяной амулет, еретическая поделка сторонников Чужого. Но я подавил этот порыв, строго напомнив себе, что сам только что вознес молитвы Чужому и получил ответ. Вокруг острой косточки с резьбой была обмотана влажная тряпица. Я осторожно развернул ее — на пахнущей солью и морем ткани чернело одно-единственное слово. «Исцеление». Искренне надеясь, что одной порции эликсира будет достаточно, чтобы закрыть рану, я принялся вытаскивать осколки. Мои опасения оказались верны — стоило мне избавить рану от засевших в ней осколков, как из разорванных артерий брызнула струями кровь. Я торопливо зажал рану бинтом и схватил эликсир. И замер. На Корвине по-прежнему была маска. И он очень не хотел раскрывать передо мной свое инкогнито. Но другого выхода не было — жизнь утекала из мужчины с каждой каплей крови из разверстой раны. Я осторожно открепил металлический череп. С тихим щелчком маска отсоединилась, оказываясь в моей руке. Полутьма комнаты позволила мне разглядеть только поросший щетиной подбородок и тонкие губы, скрывая черты лица Корвина в сумеречном полумраке. Я торопливо открыл колбу и попытался напоить мужчину, приподняв его голову. К счастью, Корвин мне не препятствовал и послушно глотал эликсир. Я убедился, что рана закрылась, оставляя лишь шрам. Ожоги, покрывающие всю левую сторону тела мужчины, побледнели и исчезли прямо на глазах. Я с облегчением выдохнул. Впрочем, рана все-таки оказалась для Корвина тяжелой — он не пришел в себя, даже когда ночь перевалила за половину. Я выдохнул и поплелся было к своей кровати — моя собственная рана начала нехорошо ныть, напоминая, что и я не совсем здоров. Но на полпути остановился, осененный пришедшей в голову мыслью. Я вернулся к оставленному мной неподалеку костяному амулету. С некоторой опаской взяв его в руки, проигнорировал скребущийся шепоток на краю сознания, и, взяв бинты, некрепко, просто чтобы не свалился, примотал амулет к груди Корвина. Я обладал некоторыми знаниями об этих артефактах, которые Аббатство считало еретическими. Большинство людей эти костяные поделки сводили с ума. Люди начинали видеть то, чего не было на самом деле. Особенно чувствительных к магии Чужого амулеты сводили с ума даже без прямого контакта. Так однажды в Аббатстве исчез один из братьев, приставленный к мастерской для уничтожения еретических артефактов. Как утверждал позже вернувшийся мастер, беглец забрал с собой один из уцелевших амулетов. И с тех пор об исчезнувшем смотрителе больше никто ничего не слышал. Но я также видел знак Чужого, пылающий на кисти Корвина. Как поговаривали вышестоящие братья, отмеченные проклятым знаком активно пользовались подобными амулетами, по-видимому, не испытывая при этом никаких неудобств и оставаясь в здравом рассудке. А значит, рассудил я, и Корвину хуже не будет. Да и к чему Чужому посылать этот амулет, чтобы навредить своему избраннику? Убедившись, что амулет плотно прижат к коже мужчины и не доставляет неудобств, я лег в свою кровать и закрыл глаза. Сон все-таки пришел ко мне, утомленному всеми этими событиями.Корво Аттано, лорд-защитник
Прохладная, но уютная темнота недолго баюкала меня в своих объятиях. Вскоре она начала рассеиваться, сменяясь всеми оттенками синевы. Когда прохладный соленый ветер коснулся моей кожи, я уже понимал, где я, даже не открывая глаз. Я поднялся на ноги и огляделся. Но вместо привычных взгляду каменных островков и величественных колонн вокруг я видел протертый линолеум с до боли знакомым рисунком. Я обернулся, чувствуя, как начинает щипать глаза. Куски стен, плавающие вокруг, были покрыты обоями в мелкий золотистый цветочек. Передо мной в уцелевшей стене была дверь. Старая, с облупившейся краской, обклеенная затершимися от старости дурацкими наклейками, которые я собирала в детстве. Стоп. Собирала?.. Я шокировано прислонил руку к губам, словно сказал это вслух. В глазах стало темно на мгновение, а потом мое тело с привычными большими руками и смуглой кожей зарябило, как плохая голограмма, пошло помехами, сменяясь тонкими белыми руками. Я неверяще коснулась своей щеки, вместо ожидаемой колкой щетины нащупывая гладкую кожу. Я в панике огляделась и почти сразу наткнулась взглядом на разбитое зеркало, висящее на стене. В раздробленном на осколки отражении на меня смотрела худая, бледная девушка с синяками под глазами. Та, кем я была. Отражение моргнуло темными глазами, послушно повторило мой жест, когда я на пробу склонила голову к плечу… Я запустила пальцы в свои волосы, гораздо более жесткие и непослушные, чем шевелюра Корво, к которой я уже привыкла, и повернулась к двери. Из-за этой тонкой преграды не доносилось ни звука, но я уже привыкла к тому, что Бездна любит преподносить сюрпризы, прямо как и ее хозяин… поэтому двинулась к ней с растущим внутри предчувствием чего-то важного, что должно было произойти. Дверь открылась без скрипа, являя мне полутемную комнату, не тронутую разрушением, присущим всему в Бездне. Я с трудом смогла узнать в неверном тусклом свете настольного абажура свою старую гостиную. Я начала было осматриваться… но тут на сцене появилось новое действующее лицо. В неверный круг слабого света вышла затянутая во все черное фигура. Я едва не вскрикнула, увидев ее лицо. Мама не торопясь опустилась на стул перед освещенным лампой столом и, помедлив мгновение, подняла какой-то предмет перед собой. Я подошла ближе, чувствуя, как пересохло в горле. Предметом оказалась простая рамка с моей фотографией. На снимке я смеялась на фоне неба и зеленой листвы, держа в руке яблоко в карамели. Одна из тех дурацких фото с фестивалей, на которых я иногда бывала. Мама молча погладила рамку кончиками пальцев. Я осторожно подошла сбоку, чтобы заглянуть ей в лицо. Мама меня не замечала. Она грустно и легко улыбалась, но глаза ее были сухи. Она долго молчала, но в конце концов заговорила, видимо, обращаясь ко мне на фото: — Аня… Проронив мое имя, она снова замолчала, словно подбирая слова. Я заметила, как она постарела, на ее сгорбленные плечи был накинут теплый платок, словно она все время мерзла. — Я снова видела тебя во сне, — продолжила мама, прерывая молчание. Где-то в глубине комнаты тихо тикали часы, разбавляя тишину. — Ты смотрела на меня, а потом отворачивалась, глядя куда-то назад. Ты не можешь отпустить меня, милая? — тихо спросила она, глядя на освещенную лампой фотографию. Я на снимке безмолвствовала. — Знаешь… я встретила очень хорошего человека. Мы собираемся пожениться, — внезапно сказала мама, — так что не волнуйся за меня. Мне было тяжело, когда ты ушла, хоть я и знала, что этот день придет. Врачи сразу сказали — без шансов, помнишь?.. — она грустно улыбнулась, словно скрывая слезы. Я зажала ладонью рот, глуша всхлипы, рвавшиеся из меня. — Я тебя отпускаю, девочка моя. Отпусти и ты меня. Надеюсь, ты будешь счастлива, где бы ты ни была. Мама опустила рамку фотографией вниз, кладя ее на стол. — Ты была и будешь моей любимой малышкой. Спи спокойно. И стоило этим словам прозвучать, как абажур замигал и погас, погружая комнату в кромешный мрак. Подул сильный ветер, буквально вытолкнувший меня из комнаты. Дверь за мной с громким хлопком закрылась. Когда я обернулась, моему взгляду предстала голая стена без единого намека на дверь. Чужой бесшумно возник передо мной, несколько мгновений молча разглядывая мое лицо со следами невысохших слез. — Чувства и эмоции заставляют людей совершать любопытные поступки. А иногда — заставляют страдать. Вот поэтому я люблю людей… — бледная рука божества легла на мою щеку, обдавая кожу покалывающей прохладой, — Поэтому вы интересуете меня. С этими словами левиафан растворился в воздухе. Все вокруг поглотила тьма. Я почувствовала, как терзающая меня печаль уходит, разжимает когти. Воспоминания о маме и болезни бледнели и выцветали, растворялись в моем разуме. Я по-прежнему помнила, кто я такая, но воспоминания больше не несли в себе боли и грусти — лишь туманное сожаление. Я сделала шаг, и твердая поверхность ушла из-под ног. Нелепо взмахнула руками, чувствуя, как стремительно падаю куда-то вниз-вниз-вниз… Я приземлилась в абсолютном черном ничто. Стоило мне попробовать сделать шаг, как бесформенная темнота, на которой я стояла, пошла рябью, словно я шла по воде. Где-то вдалеке забрезжил свет. Я пошла к нему. Под ногами при каждом шаге раздавался характерный плещущий звук и по гладкому ничто расходились круги. Источником света оказалась освещенная откуда-то сверху кровать с балдахином. Я подошла ближе и замерла, осознавая, что кто-то лежит в ней, укрывшись одеялом. В постели лежало двое. Старая, но не утратившая красоты женщина, и седой крепкий мужчина, с исполосованной шрамами кожей. Глаза их были закрыты. Они лежали, обнявшись — и не дышали. — Таковы были его сокровенные мечты, — раздался голос рядом со мной. Я повернулась и увидела Чужого, который по своему обыкновению возник из пустоты, окутавшись дымным шлейфом. — Дожить с возлюбленной до старости — и умереть в один день. Немного наивно, может быть… но таковы были его самые заветные желания. Жизнь оказалась жестока к Корво. Чужой дотронулся пальцем до щеки лежащего мужчины и сплетенные в вечном объятии тела осыпались пеплом, превращаясь в горстку пыли на атласных простынях. Я с печалью смотрела, как прах подхватывает возникший из пустоты свежий ветер. Чужой открыл рот, собираясь изречь что-то еще, несомненно, серьезное, важное и наполненное туманными таинственными намеками, но внезапно глаза его расширились в изумлении, и он распался дымом. Я недоуменно посмотрела на то место, где он исчез. Мне показалось, или он сделал это не по собственной воле?.. Откуда-то из темноты раздался тихий кашель. Я повернулась на звук и оторопела. Кровать исчезла, на ее месте возникла решетка с толстыми железными прутьями. Там, за прутьями, кто-то был, но неизвестно откуда исходящий свет освещал только саму решетку спереди, оставляя то, что за ней, в кромешной тьме. Кашель раздался снова, а потом хриплый мужской голос сказал: — Подойди. Я, движимая в большей степени любопытством, нежели следуя указанию голоса, приблизилась. Когда я подошла вплотную, в сплошной решетке показалась такая же решетчатая дверь с огромным навесным замком, живо напомнившая мне камеру в Колдридж. — Скажи, эта жизнь стоит того? — вновь раздался тот же голос из темноты. — О чем ты? — ответила я, тщетно пытаясь разглядеть во тьме хотя бы очертания моего невидимого собеседника. — Все то, что ты уже успела сделать — спасение раненого смотрителя, предупреждение Слэкджова, клеймение Кемпбелла, договор с близнецами… ради чего ты это делала? — Я не могла допустить стольких смертей. Плыть по течению и молча выполнять задания, устраняя указанные цели… это было все равно, что подписаться под заявлением «Я — убийца!» — ответила я, сжимая кулаки, — Я не смогла бы смотреть в глаза Эмили, если бы поступила так. Смерть несет лишь хаос и еще больше смертей. — Эмили… — в голосе невидимки проскользнули теплые нотки, — Малышка сильная… прямо как ее мать. — Это ты, Корво?.. — догадалась я наконец, от волнения сжимая толстый прут решетки до побеления костяшек. — Да. Я когда-то носил это имя. Корво Аттано — так меня звали, — глухо согласилась со мной темнота за решеткой. — А потом ты ушел, — продолжила я за него. — Джессамина была моим миром. Даже Эмили не смогла удержать меня там, среди живых, — в голосе зазвенела тоска, — Я подвел ее. Подвел их обоих. Не выполнил последний приказ Джессамины. — Не говори так, Корво. Ты в этом не виноват, — отозвалась я с жаром, чувствуя, как остро внутри всколыхнулось сочувствие к этому разбитому, уничтожившему самого себя мужчине, — Ты никак не мог предотвратить то, что произошло. И если ты не смог вынести столько боли, то не стоит вменять это себе в вину. Далеко не каждый может вытерпеть такое и остаться человеком. На некоторое время воцарилась тишина, прерывая только редким звуком капель где-то вдалеке. — Возможно, ты и права, девочка, — тихо прошептала темнота, — Ты оказалась лучшим лордом-защитником, чем я. Из тьмы за решеткой показалась крепкая мужская рука. Она протянулась вперед и мягко накрыла своей большой ладонью мою, по-прежнему судорожно сжимавшую металлический прут. — Пожалуйста, позаботься о них. Об Эмили. И о Дануолле… — рука у Корво оказалась очень теплой, сожалеюще теплой, — Я доверяю их тебе. Я сглотнула комок, вставший в горле, и осторожно положила на руку мужчины вторую свою ладонь. Этот простой жест нес в себе сокровенный смысл — обязательство, скрепление, клятва. — Я обещаю, что позабочусь обо всем. Я не подведу тебя, Корво, — я чувствовала, как тяжело стало дышать от грусти, сковавшей грудную клетку. — Поэтому, пожалуйста… прости себя. И спи спокойно. Теплая ладонь Корво дрогнула в моей, сжалась… и все вокруг затопило слепящей синевой. Когда она рассеялась, я обнаружила себя на привычном каменном островке посреди бескрайней Бездны, окруженная полуразрушенными остатками колонн. Но помимо уже привычных глазу каменных обломков, болтающихся в пустоте, появилось еще кое-что. Вода. Капающая из лужи на плитах рядом со мной, снизу вверх, вопреки всем законам физики. Льющая бесформенными потоками по всей Бездне. Сверкающими лентами и капельками-бриллиантами зависнув в воздухе. Чужой вынырнул из темноты и привычно завис над полом, укутанный дымом, словно теплым плащом. Он был непривычно молчалив, и выражение на его бледном лице было по-человечески… грустным? — И вот, наступил этот момент. Ты и сама понимаешь, что не смогла бы вечно жить наполовину. Не зная, кто ты… — Чужой смотрел на меня своими черными глазами, и Бездна смотрела на меня из их бездонной глубины. Я молча слушала бога, не находя слов для ответа. — Перед тобой встает выбор, и принять решение должна лишь ты сама. Чужой изящным жестом указал куда-то мне за спину. Я послушно обернулась. Позади меня возникло два каменных постамента. На одном лежали маска и складной меч Корво. А на другом — цветок. Свежая роза, с еще не высохшей росой на лепестках. Я обернулась обратно к Чужому, ожидая объяснений. — Что ты выберешь: вечное дыхание смерти за спиной и постоянную борьбу за жизнь — или покой, сладкое забвение безвременья? Твой предшественник выбрал второе, — в присущей ему рассуждающей манере изрек бог. Я подошла ближе к постаментам. От того, что с мечом и маской, веяло хлестким морским бризом, звоном сталкивающихся клинков, горящим порохом. А от другого — покоем, звенящим ничто, дыханием пустоты. — Выбрав что-то одно — теряешь другое. Таковы правила жизни, — вновь раздался позади меня голос Чужого, — Или ты окончательно становишься Корво Аттано, лордом-защитником императрицы, отцом маленькой Эмили Колдуин, выходцем с Серконоса… или ты уходишь и обретаешь покой. Все честно, — божество, судя по интонации, пожало плечами. Я, не оборачиваясь, спросила: — Ты будешь скучать, если я уйду? Позади меня раздался вздох. Когда я обернулась, то смогла в полной мере насладиться зрелищем растерянного бога. Я не удержалась от улыбки. — Рано или поздно пришлось бы сделать выбор, да?.. И протянула руку вперед. Мои пальцы обхватили рукоять клинка, так удобно и привычно легшую в ладонь. Я крутанула меч в руке, раскладывая его и любуясь бликами света на лезвии. — Выбор очевиден, — сказала я, глядя на свое отражение в доброй стали. Все снова зарябило перед глазами, как в плохом телевизоре, и картинка стала быстро мигать. Тело пошло помехами, и наконец бледные хилые руки сменились крепкими смуглыми. Я сложил клинок и убрал его в ножны. Маска сама воспарила над постаментом и подлетела ко мне, радостно обхватывая мое лицо. Я посмотрел на Чужого, непривычно растерянного. — Разве мог я вас всех бросить?.. На тонких черных губах напротив возникла робкая улыбка. — Выбор сделан. Добро пожаловать домой, Корво.