Saint Petersburg

***

— Привет, сладкий! — Оленька подскакивает к Володе быстро-быстро и щебечет как очаровательная утренняя пташка, бодрая в эти ранние восемь часов, красивая и улыбчивая девчонка. Ленский так же улыбается ей, широко и радостно: внутри него колет все привычной иголочкой чувств, и он рад этому почему-то гораздо сильнее именно сейчас, именно сегодня. Именно после всего, что с ним случилось.       Парочка говорит о какой-то ерунде, кое-где смеясь, кое-где шутя, и Вова был на седьмом небе от счастья оттого, что Оля не игнорирует его привязанность. Он все смотрит и смотрит на ее белокурые локоны влюбленным, мягким взглядом, провожает глазами ее голубоглазые взгляды и улыбки. Ему действительно хорошо и спокойно. Было. — Таня! — кричит Оленька, высоко взмахнув рукой и слегка мотнув кистью руки, — Таня, Жень! Мы места заняли! — зовет она, и Володя за пару секунд готов сползти под парту, свернуться клубочком и пролежать так всю лекцию.       Он дергается, нервно и напряженно, опускает голову, будто бы прячась за довольно пышными формами Оленьки, весь ежится и сжимается, пряча трясущиеся пальцы в рукавах очередного колючего шерстяного свитера, но ситуация непроглядна: его все равно заметят.       И никакие места «мы» не занимали! — Жень, — когда незваные гости пробираются в самый конец аудитории, Оля ехидно улыбается, — Давай мы с тобой местами поменяемся, я к Тане, а ты… — Нет! Оль, пожалуйста, нам же нормально тут вдвоем, Оль…       И вот, все три пары глаз на курчавого мальчишку, красного и растрепанного, направляются, как Ленский и ожидал: Онегин смотрит весело, нахально и страшно, Таня понимающе, немного даже благодарно, а Оля… А Оля странно, как-то иначе, нежели три минуты назад, словно бы ее подменили. Вова втягивает шею в плечи, подносит ладошки ко рту и нервно дует в них. — Да ладно тебе, Вов, — Оленька как всегда заводная и задорная, с легким каким-то странным напором, словно бы много знает, — У нас с Танюшей разговоры девчачьи, надо поболтать. Большое спасибо тебе за реферат, правда!       На слове «реферат» Онегин выгибает брови и глядит на Ленского с еще более издевательской усмешкой. Знает ведь, дьявол, что Вова и Оле тоже помогает. А точнее, тоже за нее все делает.       Когда девочки уселись за соседнюю парту с правой стороны от стола Володи, Женя, как обычно, вальяжно развалился на стуле, даже не высовывая рук из карманов. У него не было снова ни книги, ни тетради, ни ручки, однако в этот раз он хотя бы ноутбук принес.       Вова с гордостью отметил, что, возможно, Женя будет писать конспект лекции. Отметил только глубоко-глубоко в подсознании, так как сейчас все мысли были забиты другим: он вспомнил день, когда он практически признался Онегину в лицо. А тот, кажется, все понял, кажется, все знал и знает.       Если с утра, когда Вова общался с Олей и считал, что все чувства к Онегину — лишь отдалённая иллюзия, то теперь же все встало на свои (или наоборот?) места: чувство стыда вспыхнуло в груди, подобно адскому пламени, робость и смущение обняли Вовочку за плечи, нежно лаская, а запах Жени, горький и одновременно такой мягкий, ударив по легким, разбудили то самое палящее ощущение дурмана, головокружения и трясучки.       Володя сжал основание ручки, ощущая под боковой стороной ладошки шершавую поверхность неисписанной бумаги. Сглотнул, следя за пустующей доской: пара пока что не началась, но препод сидел в огромной аудитории и листал бумажки у себя за столом, далеко-далеко, ведь ребята, как назло, уселись в самом хвосте.       Тут обычно сидят всякие зеваки и лентяи, щелкают семечки и жуют жвачки, чему свидетельствуют скорлупки на полу и твердые комочки под поверхностью парты. Володя ощутил на себе зоркий взгляд и продрог чуть ли не всем телом. Закрыл глаза, а потом открыл, успокаиваясь.       Почему раньше было так просто? Почему раньше он мог позволить себе кинуть в сторону Онегина даже какую-нибудь колкую шуточку или замечание, почему он мог вскинуть подбородок или показать язык, а теперь в его сторону посмотреть боится? Разве любовь людей не окрыляет, не подталкивает на самые безрассудные поступки?!.. С Олей все было иначе: Володя готов был тогда еще петь серенады под окном, признаваться в любви до гроба, писать в подъездах стихи баллончиками, а теперь… Теперь… — Михаил Викторович уже сказал целых три предложения, почему твоя тетрадь все еще пустует? — косо поинтересовался Онегин, выгоняя из задумчивых нег. Вова рассеянно посмотрел на преподавателя, нахмурился и вздохнул: все-таки очень плохо слышно с задних парт. — А ты снова ерундой маешься, — слабо парировал Ленский в ответ, однако без нотки упрека, которая всегда мелькала в его голосе раньше. Женя и правда вместо конспекта листал какие-то сайты в интернете, лениво и скучающе, без толики уважения к предмету. — Главное, — это точное усвоение материала, — буркнул Женя, не отлипая взгляда от монитора. — А как ты его усвоишь, если вместо того, что бы слушать, ты смотришь всякое… — из-за предвзятого отношения Онегина к учебе Вова смог немного раззодориться, резко придвинуться к Онегину, чтобы взглянуть на открытую страницу вкладки, — …порно?! — Тише, придурок! — громким шепотом предостерег Женя, сразу же курсором наведя на горящий красный крестик в правом верхнем углу окна, — А чего ты так краснеешь, Володь?.. Что естественно, то не безобразно!       Вова действительно чертыхнулся в самый дальний угол парты, закрыл глаза левой тыльной стороной ладони и молчаливо задыхался. Подлец. Онегин — гребаный подлец.       И самое главное, что Ленский ничего не сможет с собой поделать, что он, как бы ему не нравилось все то, что вытворял Женя, не уйдет от него никогда. Всегда будет краснеть, стыдиться и прятаться, но не уйдет. — И ты считаешь, что, смотря порно, — ты выучишь что-нибудь… нормальное? Женя, ты просто… — Иди сюда, — оборвал Онегин. Володя замер, оторвал от лица руку и посмотрел на Евгения внимательным, серьезным взглядом, глаза в глаза, несмотря на то, что румянец лип к щекам, носу и кончикам ушей, — Придвинься ближе ко мне.       Вова дрогнул. Этот голос, он… Перенес тело на другой край стула, коленка почти касалась бедра Жени. — Давай возьмём, к примеру, биографию Пушкина. Согласен? — протянув, спросил Онегин. Вова нервно пожал плечами, все косясь на не выключенное окно с мелькающими картинками голых барышень в различных позах. Лихорадочно оглянулся, не смотрит ли кто, но сзади них — стена, а Танюша с Олей хихикают над профессором. — Хорошо, но, а, Жень, не мог бы ты… — затараторил он, глазами цепляясь то за фикус на подоконнике, то за ободранный краешек парты, не в силах снова окинуть Евгения взглядом.       От щек то отливала кровь, то с силой ударяла, и все вокруг пылало, словно Вова был болен чем-то наподобие гриппа. Он был болен Онегиным, и это точно. Любая девчонка проходила через это. Все они, — кто тайком, кто открыто, — какое-то время были влюблены в этого холодного манерного юношу, такого красивого, такого величественного, такого неприступного и загадочно, да вот только одно будоражило несчастного Ленского: девчонкой он не был. — Значит, давай так, — Женя вставил в ноутбук наушники, засунул одну капельку в ухо, нажал на какое-то рандомное порно, — Пока я буду смотреть, расскажи мне о жизни Пушкина все, что знаешь. Угу?       Володя закрыл глаза, мысленно помолился и проклял бога за то, что он ему послал это наказание. Просто скажи Онегину «нет»! Нет, нет, нет, Володя просто умрет от смущения… — Но з-зачем…       Его снова прервали. Да сколько можно его смущать?! Нравится Онегину что ли смотреть, что Вова задыхается каждый раз, когда он… — Давай же, — Женя наклоняется прямо к мочке уха мальчика, шепчет так мягко-мягко, шелестяще и пьяно. Видео задвигалось, но Ленский отвернул голову от экрана, — Пожалуйста, Володь.       Господи. Какая же подлая гадюка… Этот тихий-тихий голос. «Давай же». «Пожалуйста, Володь».       Слегка качнув темными кудрями, Вова выдохнул, сильно зажмурившись: — Александр Сергеевич Пушкин родился… Ах!       И снова, как в метро или в квартире, однако гораздо ближе и сильнее, широкая ладонь легла на тонкое бедро Вовы, легко пригладив внутреннюю поверхность. Володя взглянул исподлобья на Онегина: тот смотрел, смеясь, и его будто бы не интересовало то, что происходит на видео. — Ну? — нахмурился он, принуждая Вову перестать прикусывать свою нижнюю губу и продолжить: — …родился в 1799 году и умер в 1837 году… Он… О господи, Женя, Жень…       Мягкое поглаживание переросло в нечто большее, напористое и уверенное, и Онегин словно бы случайно касается штанин между ног Вовы, вызывал внутри мальчика скандальный ураган эмоций и чувств. Его лицо вот-вот должно приобрести фиолетовый оттенок: красный уже не вмещался совсем, краснее самого красного цвета просто не существует. Что он делает? О господи, Онегин, продолжай… Но… Агхр!!! — Почему ты останавливаешься? Я же так совсем ничего не выучу, — шепчет сладко, смачно, немного касаясь губами ушной раковины. Так влажно, так горячо внутри, и острая боль, но такая приятная и хмельная в паху просто вынуждает ощутить головокружение чуть ли не на языке. — Ммм, он… Он… Пушкин, э… — так, постойте, кто такой вообще этот Пушкин, где Вова вообще находится? Чужая рука чуть задирает кончиками пальцев свитер, прямо как любит Женя, нарочно опаляя нежную кожу холодом, и Вова дрожит, дрожит и очень громко дышит, вдыхает и выдыхает, как паровоз, и, кажется, на него все сейчас смотрят, хотя он точно этого не понимает. Перед глазами туманная пелена, возбуждение яркими пятнами только лишь мелькает. — Отличник забыл совсем о самом известном русском классике! Эх ты, умник! — нарочито громко, не боясь, что кто-то услышит. Оленька немножечко косится в их сторону, хихикает, затем отворачивается обратно. — Ж-Женя, не надо, прошу… — выходит очень жалобно, умоляюще, хотя внутри все кричит и просит разложить Вову прямо здесь и прямо сейчас. И плевать уже на всех, ах, пожалуйста! — Тише, тише, мой хороший, — улыбается Онегин, и его лицо видно сквозь туман перед глазами, — У меня там такой мальчишка стонет, на тебя почти похож, — и опять тихо, совращающе и убивающе одновременно, как искуситель.       От этих слов замирает все внутри, переворачивается несколько раз, и дыхания так чертовски сильно не хватает, что Вова начинает судорожно хватать воздух ртом. Сердце, кажется, вышло за края, расплескав все из своего блюдечка. Вова рвано косится на экран ноутбука, и действительно замечает большую надпись: гей-порно.       И как тут, твою же мать, не сойти с ума? А ведь действительно стоит быть тише, они на лекции, в почти полном зале, рядом — сестры Ларины, впереди — еще какие-то студенты, а Онегин… Онегин, Онегин! — Михаил Викторович! — Женю так непривычно видеть говорящего так громко, — Володе что-то плохо, кажется, температура. Я его провожу в медпункт? — Онегин? Кому плохо? Ленскому? — профессор в своей дурацкой манере натягивает очки к самым глазам, щурится, как слепой крот, — Отведите, отведите, быстрее! Чего это ты, Володенька, краснючий такой? — Я. Я… — Вова говорит тихо, неразборчиво, он просто-напросто не может орать на весь класс. Тем более, он не знал что ответить. На языке крутилось лишь имя Онегина, которое хотелось прошептать тому на ухо.       Онегин больновато схватил его за запястье, громко захлопнул ноутбук и поволок по ступенькам вниз, к выходу.