Saint Petersburg

***

      Высокая узковатая дверь за ними с хлопком закрылась. Онегин так и не отпускал руки Вовы, пока тот, елозя, пытался понять, что происходит: — Куда ты меня ведешь? — неуверенные слова сорвались с губ, разносясь по пустым коридорам тихим эхом. Подоконники непривычно пустовали. — В медпункт, — коротко ответил Женя, даже не оглядываясь на несчастного Володю. Тот же, спотыкаясь и запинаясь, никак не мог поспеть за длинными шажищами парня. — Ты… Ты что, издеваешься надо мной? — в голову поспешно бьет кровь. Что-то заставило вырвать свою ладонь из крепкой ладони Онегина, остановиться, сжав кулаки так сильно, что пальцы начало сводить.       Уперевшись взглядом, таким взглядом, когда смотрят на обидчика, в Евгения, Ленский заметил, как тот осторожно вздохнул и тоже остановился, развернувшись.       Тягучее молчание расползлось по холлу. Кабинеты по правую сторону либо не использовались, либо были заперты для более удобного провождения лекции, собственно, ничего не прерывало напряжение между Ленским и Онегиным.       Лицо Жени было бледным, с ясно выточенными скулами, впалыми щеками и орлиным, читающим мысли взглядом. Своей поэтичной душой Вова горько прочувствовал: какой же очаровательный, милый контраст. Женя — такой высокий, статный, с широкими расправленными плечами, уверенностью в глазах и кривой усмешкой на губах, и он, Вова, — ниже того почти на полторы головы, кучерявый, худой и всем своим видом нелепый.       Вова был как серая мышь, но раньше он хотя бы мог показать свой характер. А теперь, как Таня, замкнулся в себе, отрешился от всего, что его окружает. Быть может, Ларину-старшую и Ленского объединяет что-то общее?.. — Окей, да, — согласился Евгений, будто бы считая, что это тяжелое молчание — способ вывести его на чистую воду, — Извиняюсь.       Ух ты, извинение от Онегина! С ума сойти, какая редкость! Ни за какие деньги ее не купишь, а тут раз — и такой щедрый жест со стороны Евгеши! К чему бы это, интересно? — Какой же ты… — Володя пытался удержаться, дабы не высказать все то, что он себе надумал по поводу Жени, — Зачем… Зачем, зачем ты это делаешь?! Я никогда не мог даже представить себе, что я стану твоей очередной игрушкой! — не получилось стать ногой на глотку собственной обиде. Ничего, ничегошеньки Онегин не понимал, — ни чувства Ленского, ни той страдающей уже полгода Тани. Этот подонок просто, видя, что он кому-то небезразличен, выбирал себе более-менее интересующую жертву, и давай измываться над ней!       Онегин сам об этом спокойно рассуждал и признавался. И его это ничерта не смущало.       А Вова ругал его из-за этого постоянно. Сначала, когда их дружба только-только некрепко завязалась, Ленский пытался свести Онегина с какой-нибудь девушкой, а тот лишь смеялся в ответ и говорил, что «всё это чепуха».       И как же классно Ленский сам попал в эти ловкие сети! Сети, которые он изучил от начала до конца, вдоль и поперек, и был уверен на все сто десять процентов, что никогда так не лоханется, — по-другому не сказать никак.       Слезы застелили весь внешний мир, но Володя держался изо всех сил. Сжимал дрожащие губы, шмыгал носом и глядел с вызовом, с обидой и болью. Онегин играется с ним, со своим, черт возьми, другом! Играется, как с очередной барышней, без ума влюбленной. — Ты сам позволил этому случиться! — воскликнул Онегин, так, будто бы удивляясь тому, что Вова еще и возмущается. — Я?! Да я. Я… Не делай вид, будто бы ты… — Что — я, Вов? Я просто вел себя как обычно! — он разрушил расстояние между ними, пытаясь внимательно заглянуть в глаза своему другу. Псевдо-заботливое выражение лица, как же раздражает!       Володя уже в сотый раз захлебнулся недовольством. Лицо вновь вспыхнуло, кончики ушей порозовели, а глаза злобно блеснули выступившими слезами. Физиономия Жени исказилась непонятной эмоцией, словно бы ему было на самом деле жаль, и одновременно он ничего не понимает.       Во ВГИКе ему понравится учиться больше, чем здесь. — Может быть, ты вел себя как обычно, но попутал меня с кем-то! — Вова борется с желанием привстать на цыпочки, чтобы сказать эти слова Онегину прямо в лицо. Но он только лишь сильнее сжимает кулаки. — Ты плачешь, Вов. — Иди ты к чертям, Онегин! Я… Я не хочу тебя видеть! Ты, да ты просто ублюдок! Думаешь, что прикасаться ко мне так, будто бы… Это ненормально! Это не так, как всегда! — Ленскому нравилось ведь. На самом деле, ему хотелось, чтобы Евгений был еще ближе. Но Вова до омерзения боялся оказаться брошенным, как надоевшая кукла, и быть высмеянным Онегиным.       Это желание — аморально. А в России — так вообще. — Слушай, давай ты сейчас успокоишься, и все будет нормально, окей? — и снова этот дурацкий тон. Обычно таким Женя разговаривал с преподами, с которыми хотел наладить отношения для какой-то выгоды. Так отвратительно, что Ленский теперь тоже оказался пустышкой для Онегина.       Мальчишка не ответил. А что будет, если он скажет еще что-нибудь, и Евгений среагирует так же безразлично? Унижение одно и только. Они еще помолчали с минуту. С долгую, медленную и растянутую минуту. Онегин глядел на тело Ленского так, будто бы видит впервые. Иногда задерживаясь взглядом на глазах, но Вова не мог долго продолжать с ним зрительный контакт. — Ты просто заносчивый… чёрствый… — Не всем рождаться поэтами, — по губам Жени скользнула многозначительная ухмылка, брови поползли вверх, а Ленский замер, и все его конечности напряглись. — О чем ты… — слова сливаются с отчаянным полустоном, — Ты видел, да? — в голосе промелькнули нотки безысходности, а разум завопил о том, что, всё, тебя окончательно спа-ли-ли, придурок. — Да, — честно ответил Онегин, лукаво, как кот, подмигнув, — Рифма ничего так, но слишком романтично. Не очень нравится такой стиль, но…       Володя рыкнул, и Женя, будто бы не желая продолжать реплику, рассмеялся. А затем наклонился, так, чтобы оказать с Вовой нос к носу, запустил всю пятерню в мягкие черные кудри и прошептал в дрогнувшие алые губы напротив: — Ты посеял свои драгоценные стишки у меня в квартире. Видимо, из кармана вывалились, когда… — Можешь не продолжать! — хоть и жутко стесняясь и робея, Ленский не мог не прервать напоминание о том дне. Заморгав, мальчишка постарался не глядеть на губы Онегина, а смотреть тому в глаза, ощущая вплоть до физической боли равномерное дыхание Жени на своем подбородке. —  «...Мои нещадные старанья — плевок под ноги. Ничего, Твое холодное внимание — отрада сердца моего…» — Замолкни! — по телу чуть ли судорогой не проходит, челюсти сжимаются, а ресницы подрагивают. Слезы от ужаса застывают и засыхают на щеках, переставая существовать. Сердце внутри колотится как ненормальное, громко и звонко, как колокола храма. Тудум-тудум.       Онегин прочитал его стихи и даже запомнил наизусть. Ах, если бы он знал, если бы знал… Если бы знал, кому они посвящены? А может, знает? Если судить по этому безумному блеску в янтарных глазах, то можно и с ума сойти от предположений. — Ах, почему же? Ты не должен стыдиться того, что делаешь… — промурлыкал, так близко, так жарко, так хорошо. Желудок стягивает узлом, легкие перекрывает. Тяжело, как же тяжело дышать! — Пожалуйста… — почти хнычет, и ресницы снова намокают, — Я прошу, прекрати так! — «А бронза шёлка кожи светлой забвенья стоит одного, Осанка стройности покорна, от беса черного дано»… А не скажешь, что это об Оле, — на секунду задумался Онегин, снова выводя из себя мальчика, не смеющего сдвинуться с места, — Она немножко у тебя… — а затем он надул щеки, будто бы изображая легкую полноту Лариной-младшей.       Как странно, что это вроде бы оскорбление вроде бы «пассии» Ленского не вызвало ничего. Ничего, совершенно, даже легкого отклика злости. Месяц назад он бы точно полез в драку за любое неубедительное слово в сторону Оленьки. А теперь…       Онегин нахмурился. Немного, даже не особо сильно сводя брови к переносице, но удивление в его чертах замерло как вкопанное. Видимо, он тоже был изумлен такой тихой реакции Володи. Будто бы подменили мальчика, раз — и он другой. — У меня миллионы вопросов, Володь, с какого нача… — Я… люблю тебя.       И Вова заплакал, отодвинувшись от ошарашенного Онегина так резко, что тот немного покачнулся.       Мальчишка закрыл лицо ладонями, чувствуя на подушечках пальцев горячие капли слез, а Женя так и не сказал ни слова. Не двинулся, не отвел взгляда, не сделал ничего, что могло передать какие-то эмоции.       Володя не видел выражение лица Жени, но мог поклясться, что былая насмешливость в воздухе тугой дымкой больше не витала.       Душа разрывалась на миллиарды крошечных лоскутков, и Володя действительно почувствовал себя пустой куклой, набитой лишь какой-то старой соломой, без сердца, без боли. Ватность и тяжесть тела, — вот и всё, больше ничего. — В следующем семестре я уже буду учиться в Германии. Ты можешь не переживать, что я как-то испорчу твою репутацию, и… В общем, я думаю будет лучше, если я сдам эту сессию дистанционно. Пока, Женя.