По прошествии баррикад

Пока солнце ещё охраняет улицы Парижа, в крохотной студии все спокойно: хозяин квартиры сидит на самодельной табуретке, задумчиво тыча кистью в полотно, выглядывая в небольшое оконце, что выходит на довольно оживленный переулок, изредка кидая взгляд на кровать. Там крепко спит златовласый юноша со словно фарфоровой кожей. На лице того не осталось ни капли крови, ни следа грязи, лишь мелкие царапинки и редкие мимические морщины. Он так похож на ангела, набирающегося сил и отращивающего крылья, чтобы снова взлететь. С наступлением сумерек зажигаются некоторые свечи, расставленные по всей комнате. Художник, осознавая, что с таким освещением он не сможет продолжить работу, переключается на Анжольраса и начинает размышлять о том, чтобы нарисовать его. Его руками уже было создано несколько портретов, в основном для революционного движения, к тому же без ведома лидера, иначе тот бы спалил их все до одной, призывая отказаться от культа личности, одним из которых всегда был король, которого они так хотели свергнуть с престола. На тех портретах Анжольрас изображен с горящими глазами и высоко поднятым подбородком: воинствующим и бесстрашным. Но сейчас перед Эром возникал совсем другой образ: нежный и утонченный; девственный, словно лесной цветок, скрытый от людских глаз. Спящий Анжольрас столь невинен, что сложно сопоставить его с тем юношей на портретах. С наступлением ночи сны Анжольраса становятся беспокойными. Сначала он просто хмурится, сгребает в охапку простынь и что-то едва слышно шепчет, со временем он начинает ворочаться, метаться по постели и выкрикивать какие-то отдельные слова, от чего у Грантера мурашки по коже. Он пытается разбудить юношу, тряся его за плечо, повторяя его имя, но тот слишком глубоко увяз в своих внутренних переживаниях, чтобы так просто вынырнуть на поверхность. Эр промакивает мокрой тканью покрытый испариной лоб Анжольраса, садится рядом с кроватью на передвинутую поближе любимую единственную табуретку и ловит кисть юноши, переплетая с ним пальцы. — Анжольрас, мой Аполлон, — шепчет художник, касаясь губами каждого сустава на изящной руке. — Ты не мог их спасти. Но ты сможешь сделать так, чтобы они погибли не зря. Неужели ты вот так сдашься? Анжольрас со временем затихает, перестает брыкаться и вновь погружается в безмятежную дрёму. Эр засыпает подле кровати, опустив голову на матрас и все ещё не отпуская своего Бога. Ему снится оживленный «Мюзен». Друзья Азбуки сидят небольшими компаниями в огромном зале, шумят и занимаются своими делами: кто беседует, кто играет в карты, кто пьет на спор. На Грантера, как и всегда, никто не обращает внимания. Ну, почти никто… Сидящий во главе одного из столов, за которым ведутся активные дебаты, Анжольрас смотрит на вошедшего Эра и улыбается, приглашая присоединиться. Никакой издёвки, никакого презрения. Лишь искренность. Грантер не может сопротивляться и подходит ближе, вникая в суть разговора. — Если бы мы предоставили проект и репертуар, то мы могли бы получить деньги от мэра, — вторит Мариус, тыча указательным пальцем в столешницу так, будто на ней уже изображён чертеж будущего здания театра. — Почему бы не собрать на пожертвованиях? Тогда мы не будем привязаны к политической структуре, — отвечает ему Курфейрак, который, судя по поведению, уже давно вышел из этих дебатов победителем. — Следовательно, нас не будут предавать цензуре, — заступается за последнего Анжольрас. Ни слова о революции, ни слова о политике. Друзья Азбуки обсуждают искусство, периодически поглядывая на Грантера и ожидая от него, как от главного эксперта, хоть какого-нибудь предложения. — Почему бы не сделать театр для людей всех слоев? — немного неуверенно начинает художник, но, видя любопытство в глазах слушающих, прокашливается и продолжает. — В театр могут попасть лишь богатеи, потому что театру нужно окупать затраты на построение здания, на зарплату артистам и прочую ерунду. Почему бы не сделать открытый театр на непостоянной территории? Или, хотя бы, ограничиться лишь сценой, например, в Тюильри или же Люксембургском парке? Свежий воздух способствует развитию искусства. Друзья глядят на Эра с уважением и улыбками на лицах, Анжольрас удовлетворённо кивает такому предложению, поощряя его. — И тогда затрат будет не так много, — дополняет мысль Курфейрак. — Браво, Эр! По залу прокатывается волна аплодисментов, порой слышны выкрики и даже свист, от чего сердце Грантера пляшет в грудной клетке от радости. Неужели он свой там, где всегда был чужим? Юноша пробуждается от скользнувшего по лицу солнечного луча. После столь приятного сна он совсем невольно улыбается, отрывая голову от матраса и потягиваясь, разминая затекшую за ночь спину. Он поднимает взгляд и видит сидящего к нему спиной Анжольраса. Взгляд юноши направлен, по всей видимости, на окно, а губы, едва двигаясь, шепчут что-то неразборчивое для Эра. — Анжольрас? — тихо спрашивает художник, обращая на себя внимание гостя. — Как давно ты проснулся? — Не так уж, — сухо отвечает белокурый, даже не удосуживаясь повернуться лицом к собеседнику. — Спасибо за то, что спас мне жизнь и приютил на ночь, но… — …но тебе пора идти? Не неси чепуху. Сейчас, пока солдаты снуют по улицам в поисках выживших, ты ничего не можешь. Остаётся только ждать здесь, пока все не стихнет. А когда это произойдет — кто знает. — Я не могу себе позволить причинять тебе дискомфорт, занимая твою постель. — Давай будем честны, — Эр поднимается с табуретки и приближается к Анжольрасу. — Тебе все равно на мой дискомфорт, мы оба это знаем. Оставь на время все то, что тебя гложет. Я устал повторять, что ты ничего не исправишь, не сейчас. Кадык юного революционера подпрыгивает, будто тут уже был готов возмутиться, но в последний момент передумал. Слова художника остаются без комментария. Вместо этого он, наконец, отрывается от разглядывания парижского неба и переводит взгляд на Грантера, а потом куда-то в угол — на стопку стоящих картин. Для него тихая и размеренная жизнь наверняка в новинку. Он, кажется, даже не предполагал, что у Друзей Азбуки есть какие-то другие занятия помимо собраний в «Мюзене». Интересно, чем занимались другие? Грантер касается пальцами оголенного плеча Анжольраса, от чего тот вздрагивает и вскакивает с места, словно до него дотронулись раскаленным стержнем, а не рукой. Во взгляде его читается едва заметное из-за измотанности раздражение и неодобрение. Приходит в себя. Становится старым добрым недоступным лидером. — Я принесу тебе новую рубашку, твоя больше похожа на старую половую тряпку, — с ноткой досады в голосе произносит Эр.