Hope World

На удивление целые сутки никто почти и не беспокоил. Просто приносили еду, ставили поднос на кровать, а потом неизменно убирали содержимое подноса с пола. Время неоспоримо тянулось резиной за откровенным бездельем. Юнги бы позволил себе расслабиться и отдохнуть, но он не на курорте. К сожалению. Да и никогда там не бывал, если уж быть совсем откровенным. Какие курорты и отпуска, когда ты жалкая, преследуемая всем миром омежка. Изгой по праву рождения. По сути, получается, что это первый день проведённый овощем в постели за всю жизнь. Остальное время приходилось вертеться ужом, чтобы не сбросили с едва тёплого места в адовое пекло. А вот в самом этом пекле почему-то дали отдых. Как почётному гостю, ей-богу. И такие привилегии не просто настораживают, пугают. И вот почему, спрашивается, предчувствие, как и наводки интуиции никогда не подводят? Выйдя из туалета, Юнги заметил гостя на своей постели и поспешил ретироваться обратно под громкое и емкое «блять».  — Серьёзно? Будешь сидеть на толчке, пока я не уйду? — насмешливо громко сказал Намджун. Дверь неожиданно открылась, являя перед собой персонального демона во плоти. Юнги и забыл, что замок, как и мифическое уединение здесь не предусмотрены. Все продумали черти. Но сей факт, тем не менее, не помешал громко захлопнуть дверь обратно, прищемив самоуверенному хаму ногу.  — А что нельзя нужду справить без твоего, о великий, позволения? Особое наслаждение приносили чертыхания за тонкой деревянной перегородкой. Сильно задел видимо. Так и надо.  — Ты закончил уже пару минут назад, не пизди, — голос Намджуна звучал уже дальше. Отошёл-таки, извращенец. — Вылезай давай, я все ещё не кусаюсь, воробушек.  — А за воробушка схлопотать можешь, кофеёк. Хоть Юнги и отплевывался, как мог, а выйти пришлось. Другого выхода из туалета он не успел ещё выкопать. Бетон ногтями как-то слишком муторно ковырять. Да и маникюр, какой-никакой, а одно из достоинств порядочной омеги. Хотя нет, забудьте, к Юнги это не относится никоим образом.  — Обязательно, только для этого придётся ко мне как минимум подойти, — для убедительности пара хлопков ладони по покрывалу.  — Я могу швырнуть что-нибудь издалека, — взгляд заметался вокруг, тщетно пытаясь найти снаряд, и как-то сам упал на собственное тело.  — Блять, — уже повторно, потому что простыня, которая служила и постельной принадлежностью и элементом местного дресс-кода валялась рядом с Намджуном. Тот не скрывая заинтересованности, уже успел облюбовать все, что не успел с последней встречи. Нахал. Впрочем, стеснение здесь уже давно неуместно. В этом аналоге бесплатного притона, где каждая шлюшка отобрана в принудительном порядке, такого слова априори не может существовать.  — Не выеживайся, иди сюда, — снова это собачье похлопывание, словно команда к ноге. Оторвать бы ему эти клешни, чтоб неповадно было. — У меня для тебя подарочек есть. Юнги фыркнул. Внимание к собственной персоне не давило как в первые минуты. Прикрывать наготу уже не имеет смысла, все детали рассмотрены и изучены, благо пока не облапаны, что наверняка стоит вторым пунктом плана сегодняшнего визита. Но вот подарочек, если действительно таковой имеется, очень удивлял. Ибо с чего бы?  — Вот только не надо ко мне примерять методы обхаживания местных сучек. Я не какая-нибудь бабеха, которая ведётся на бабло и цацки. Намджун рассмеялся. И почему-то его смех подкупал искренностью, вопреки всему произошедшему, сказанному и услышанному прежде. Гнилой червоточиной зародилось раздражение. Снова Юнги забывает, кто перед ним, и какую роль этот альфа должен сыграть в момент спасения Чимина. Истинные, черт бы побрал эту природу и ебаный участок гена заодно.  — Я догадывался, что такое не прокатит, поэтому просто принёс пиццу с колой. И в доказательство из-под всё той же злосчастной простыни, шурша пакетиком, Намджун вытянул скреплённую скотчем пару коробочек с фирменным логотипом. Рот наполнился слюной. Да так, что оставалось только надеяться, что не капает на пол. Сморгнув жадный блеск в вглазах в попытке вернуть прежнюю сильную и независимую моську, омега неосознанно придвинулся чуть ближе, ведомый главным из человеческих инстинктов — голодом. По щелчку пальцев мозг отключился, не желая сотрудничать до тех пор, пока не удовлетворится отчаянная просьба желудка урвать хоть кусок. И кто Юнги чтоб с ним спорить.  — Я могу съесть кусок первым, если ты боишься, что там снова что-нибудь подсыпано, — продолжал увещевать Намджун, распаковывая угощение и краем глаза замечая кроткие поползновения в свою сторону. Нелегальная улыбочка расцветала на его лице с каждым осторожным шажком омеги. — Боже, ты действительно похож на воробья. Не выдержал, рассмеялся, чем Юнги не преминул воспользоваться, выхватывая верхнюю коробочку и отсаживаясь в дальний угол кровати, используя подушку в качестве импровизированного стола. Желудок надрывался, предчувствуя скорую расправу над треугольным кусочком теста с божественной, чтоб его, начинкой. Юнги совершенно позабыл, что должен был сначала дать попробовать Намджуну, подождать минут десять — не издохнет ли в страшных муках, и только потом есть. А ещё он вроде как планировал устраивать голодовку, но кажется что-то пошло не так, стоило учуять восхитительный аромат тепленькой ещё пиццы. А уж вкус, м-м-м. Намджун открыл вторую коробку и тоже отцепил кусочек, наслаждаясь угощением и запивая колой. Не издох и не свалился в обморок, хотя Юнги резво поменял коробки, чтоб наверняка проверить обе пиццы и доедал уже пеперони. Отбросив пустую упаковку, омега счастливо растянулся поперек кровати, свесив ноги, и поглаживал по счастливому, наполненному животику. Намджун доедать не стал, оставляя пару кусочков в коробке, и отложил ее в угол кровати, а потом вдруг прилег головой на костлявое бедро и счастливо вздохнул.  — Лучше, чем здешняя еда, да? Юнги не ответил, он пытался столкнуть косматую макушку со своих конечностей, но добился абсолютно противоположного эффекта. Альфа обнял руками стройные ножки и прилег поудобнее, поворачиваясь лицом к омеге. Козел. Махнув рукой на безнадежную ситуацию, Юнги подложил подушку под голову и продолжил прерванное занятие, то бишь наглаживание сытого пузика.  — Не знаю, не пробовал, — за лениво брошенной фразой последовал щипок нежной ляжечки. — Ай, больно же. От руки, которая грозила расправой, Намджун избавился, перехватив тонкое запястье и поднеся к губам для робкого поцелуя. Подействовал безотказно — Юнги шарахнулся как от прокаженного, убирая недоцелованную лапку подальше от романтика-извращуги.  — Это тебе за то, что решил себя голодом морить, — говорил Намджун совершенно серьезно.  — Ладно-ладно, буду я есть ваш паек, только не слюнявь меня больше. Ай! Хорош щипаться. Неозвученные фразы не требовали огласки, каждый понял по интонации и открыто встреченному взгляду. Проявление заботы в ненавязчивой форме, скомканная благодарность за проявление человечности. Может, они просто действительно подходили друг другу, если так быстро научились улавливать на уровне полутонов? Так или иначе, текущих обстоятельств это не изменит. Все решено и обмену и возврату не подлежит. Больше в тот вечер они не разговаривали. Намджун просто лежал на стройных ножках, прикрыв глаза и периодически поглаживая покоящееся на пузике «обслюнявленное» запястье. А у Юнги всполохами перед зажмуренными глазами метались сомнения. Спокойная нежность и ненавязчивая ласка. К чему они, если от омеги нужна лишь течная задница. Зачем кормить лично вкусняшками, да еще так беспалевно следить, чтобы обязательно доел. Проявления заботы не чужды всем здешним альфам или только конкретному? Или может, все в какой-то мере правильно и закономерно? Чертова истинность. В ту ночь кошмар повторился. И сомнения сами собой испарились. Первоначальная цель осталась прежней. Чимин возведен в ранг личного ангела, спасти которого извечная цель. И даже скорее обязанность. А альфы… альфы здесь разные. Иначе чем объяснить те ужасные следы от наручников. Объяснение собственного привилегированного положения пришло позже, когда Намджун пришел снова. Как раз после Сокджина, передавшего выпрошенный подарочек. Завалился альфа безумно уставшим, рухнул на постель, чуть не придавив вовремя отползшего Юнги, и обнял своими длинными ручищами, притискивая к груди.  — Задушишь, — барахтался омежка, отрывая от себя постоянно возвращающиеся ладони. — Намджун!  — Ух ты, это первый раз, когда ты обратился ко мне по имени и без издевки? — сонно пробормотал парень, вдруг тычась носом в макушку. — У тебя даже волосы пахнут сигаретным дымом. Надо же.  — Не нравится — дыши через раз, — раздраженно бухтел Юнги, уже и не рыпаясь вырваться. — Я тебя вообще сюда не звал, че приперся.  — А что нельзя? — с явным подтекстом спросил Намджун, вдруг разворачивая лицом к себе и поднимая на уровень глаз. Уставился своими проницательными и бездонными в похуистично-раздраженные и ждал ответа на, по сути, риторический вопрос. И вот черт его разбери, хрен поймешь, что он там конкретно имел в виду.  — Я тебя не понимаю, — вдруг совершенно искренне ответил Юнги. Потер устало прикрытые глаза и отодвинулся максимально далеко, насколько позволяли габариты постели. — То ты говоришь, что я тебе чисто для ебли с перспективой заиметь ребенка и нужен, то приходишь просто так, кормишь или лезешь обниматься. У вас есть особая инструкция, модель поведения или что, блять, происходит? — и открыто глаза в глаза: — Зачем вся эта нежность? Намджун вздохнул, переворачиваясь на спину. Вперил задумчивый взгляд в потолок и завел руки за голову, складывая в замок. Он знал, что Юнги интеллектом не обделен и просечет фишку. Легкий флер сладкой лжи не запрячешь за закрытыми веками или приятной улыбкой.  — Я просто пытаюсь найти к тебе подход. Вот оно. Привычная порция стекла. Ожидаемая. Наконец-то.  — Вы, омеги, как оказалось очень странные. Вроде и даешь вам жилье, питание в обмен на скромную просьбу, а вы брыкаетесь и рветесь в тот мир, который заклюет вас раньше, чем вы успеете это понять. Словно глаза открываются. На каждый недопонятый поступок. Нежность, ласка — здесь все не дается бескорыстно. Здесь все взаймы. Привязанность в залог иллюзии счастья.  — А мы здесь можем вам помочь. Вы же созданы рожать детей — мы находим подходящие пары. Что вам не нравится? Некоторые даже пытаются суициднуться или сбежать, и тогда уже приходится идти на крайние меры, — поворот головы и пронзительный взгляд до мурашек. — Ты же не хочешь с пряника переходить на кнут, воробушек? Намджун слишком резко подмял под себя, притискиваясь между ног и захватывая в болезненный плен чувствительные запястья. Юнги не сопротивлялся, внутренне готовясь к подобному нападению. Тело знобило отнюдь не от страха или желания. От злости, настоянной на раздражении и бессилии. Щепотка отвращения и вишенкой на торт — взаимная ненависть и неприятие. Слишком свободолюбивый омежка и чокнутый идеалист, гоняющийся за своей чересчур правильной моралью ублюдка — их не связывает ничего чистого или мало-мальски правильного. Их связь — ошибка природы.  — Так до этого были пряники? — иронию не спрячешь, как и сарказм, въевшийся до боли. — Хорош играться со мной. Хочешь ребенка — выеби и проваливай.  — Как скажешь, котенок. Эволюция из пернатого в пушистое произошла под напором сорванного с губ поцелуя. Юнги не сопротивлялся, скапливая всю соль на изнанке век. Он сам напросился на подобное обращение, чтобы перегорело окончательно и бесповоротно все то, что так путало мысли, сбивая с намеченного курса. С каждым укусом внутри надрывались связи, темным углем закрашивались минуты, проведенные в приятной тишине. Исчезала из памяти милая улыбка, заинтересованный взгляд и нежное поглаживание кожи, когда живот довольно урчал, и хотелось мурчать с ним в унисон. Нет, теперь, открыв глаза можно разглядеть лишь чистую физиологию, которой просто невозможно сопротивляться. Сорванное дыхание и ноющие от череды затяжных поцелуев губы. Покалывание в кончиках пальцев и медленно нарастающее желание, так открыто прижимающееся к собственному вялому безразличию.  — Ты такой послушный, надо же. Шепот обжигает ушко, а на глаза наворачивается лишний блеск. Перечеркивать последнее радостное, что осталось после сумасшедшего знакомства, покрылось пеплом исчезнувших симпатий. В душе фениксом возродилась отчаянная истина — дефектен. Не только в теле. В душе. Потому что успел впустить дальше, глубже за несколько часов доброго к себе отношения. За такое жизнь привыкла бить ножом меж лопаток. В данном случае укусом на внутренней стороне бедра и жаркой влагой чужого рта на собственном члене. И раздери его демоны на ошметки, каждое плавное скольжение губ, срывало полузадушенные стоны и выгибало навстречу дугой. Излишняя нежность вылилась в неторопливый акт.  — А когда ты возбужден, нотки мяты усиливаются, — оторвавшись от колом стоящего члена, прошептал Намджун. Он жадно втягивал воздух и едва слышно заурчал, сменяя скользящие внутри пальцы сочащейся головкой. Плавный толчок до середины длины и синхронный стон. Намджун упивался видом беспомощной открытости и едва заметно покрасневшими щечками. Кошачьи глаза омеги заволокло дурманом бешеного желания, тело извивалось, требуя больше, чаще, глубже. Речи о доминировании не шло. Только слепое подчинение силе и безоговорочное поражение на войне с инстинктами. Юнги нарочно не закрывал глаз, впитывая каждый образ, записывая старой кинолентой с заранее ровным слоем пыли. Просматривать заново ему не придется. Первый раз с альфой запомнится привкусом жженого сахара и горького кофе, сплетенного с никотиновым дымком. А еще послевкусием разочарования и острой жалости к себе. Потому что сразу после накрывшего обоих феерического оргазма, выплеснутая внутри сперма не успеет остыть противной массой, как альфа исчезнет из комнаты, не сказав ни слова. Так наверное поступают со шлюхами. Называют придуманными кличками, по причине незнания имени, ласкают в меру и дерут до искр перед глазами. Только Юнги обделили даже денежным вознаграждением, размазав остатки былой гордости по мокрым и грязным простыням. Пара соленых капель примешалась к струящейся теплой воде, стекающей по запрокинутому к лейке душа лицу. Следы их встречи остались яркими пятнами, не смывались даже грубой мочалкой, раздирающей кожу до крови. В дверь деликатно постучали, напоминая, что долго пребывать в душе нельзя. Боялись, что вскроет вены раньше времени. Наивные. Выйдя из душевой, Юнги вернул на лицо ироничную усмешку и выпрямил сгорбленную спину. Пришедшие проверить его амбалы осмотрели с ног до головы и, переглянувшись, скрылись за дверью, запирая на замок. Омега проследил за ними с тем же должным вниманием и усмехнулся. Так легко им его не сломать. Не дождутся. Вот только что-то потухло внутри. Снова. Не страшно. Осталось лишь привыкнуть к нестерпимой боли разочарований и беспочвенных ожиданий. А любовь и симпатия, как есть — омежьи глупые сказки.