Hope World

Сокджин пришел на работу с опозданием, кажется, впервые в жизни. В довесок задержался на проходной, потому что оставил пропуск дома, и пришлось звонить в свое крыло, чтоб подтвердили, что он действительно здесь работает. Дядечка охранник не запомнил за несколько лет. Надо же. Хотя чему удивляться. Здесь работают на автомате, словно бесчувственные роботы едва живущего поколения. А может, эта реальность всегда была такой серой, а Джин просто привык смотреть через битое стекло калейдоскопа, где картинки кружат одна за другой в неуловимом танце и все не кажется таким уж мрачным. Что-то изменилось. Не в мире. В нем самом. Сегодня идти в огромное серое здание было просто невыносимо. Уже очень давно не накатывало такое сильное отвращение и откровенно детское желание упасть на землю, колотить руками-ногами и просить забрать отсюда. Заберут разве что в психушку. Альтернатива так себе. Так что, вздохнув пару раз, пришлось собраться с силами и заставить себя войти внутрь. Больничное крыло встретило привычной суматохой. Врачи, медсестры носились от палаты к палате, проверяя беременных омежек или травмированных «случайно» сотрудников. В собственном кабинете обнаружился один такой экземпляр.  — Ты опаздываешь, — скорее удивленно, чем сердито сказал Намджун, приоткрывая глаза на скрип открывшейся двери. Он сидел на кушетке, облокотившись о ледяную стену. Попытка улыбнуться ему провалилась с треском.  — И тебе доброе утро, — привычно тепло поздороваться тоже не получилось. Устал. Просто устал поддерживать иллюзию порядка и душевного равновесия. Да и какое к черту равновесие, когда от одного аромата всколыхнулись самые запретные из воспоминаний. Когда всю ночь снилась больничная палата и беззвучный плач, скользящий каплями дождя по окну. Когда всего одно касание, встреченный взгляд, в котором читалось явная неприязнь, переломали к чертям все тщательно выстроенные чертоги спокойствия и принятия реальности. Чонгук его не вспомнил. Зато Сокджин не смог забыть.  — Ты какой-то мрачный, — подметил Намджун. Говорить ему было трудновато, каждое неосторожное движение вскрывало едва затянувшиеся раны. Джин разглядел расстегнутый ворот рубашки и перебинтованную шею и понял причину визита.  — Кто это тебя так? — спросил ради поддержания легенды о ничего не знающем, добреньком докторишке. Сокджин вынул из шкафчика халат. Помятый, с каплями присохшей крови на рукаве и перекошенным бэйджем. Идеально подходит душевному состоянию. Еще бы пятнами сажи мазнуть по груди для достоверности и облить руки кровью. Не скрывать за чистенькой формой паскудного содержания.  — Шесть три семь. А ты что не слышал вчера? Вся Лаборатория зудела, — Намджун поморщился. О да, он не любил слухи вокруг себя, а уж достоверно подтвержденное унижение еще не скоро простит. И припомнит обозначенному цифрами каждый косой взгляд и шепоток за спиной. Не проникнется мотивом поступка или раскаянием. Ибо своя рубашка ближе к телу, верно?  — Ты даже не знаешь, как зовут твою омегу? — Джин слишком резко хлопнул дверцей шкафа. Альфа, сидевший на кушетке, вздрогнул. Подозрительного, пронизывающего взгляда ещё не хватало. Попытка извиниться вышла с натянутой улыбкой: — Нервы шалят, не обращай внимания. Механическое выполнение операций должно было привести в привычное состояние. Действия на автомате. В духе здешних субъектов. Помыть руки, продезинфицировать, достать аптечку. Все привычно, незатейливо и просто, но спокойно произнесенные гадкие слова не настроили на нужный лад. С каждой фразой опасным цунами поднималось раздражение.  — Юнги вроде. Не знаю. Не важно. Он каким-то макаром достал ножик и угрожал мне, представляешь? Я ж ему ничего такого и не сделал, чего он бесится? — Намджун не замечал плотно стиснутых челюстей и поджатых губ врача. Продолжал недоумевать и искренне удивляться. Жаловаться на неправильного, дефектного омегу. Ойкнул только, когда пропитавшуюся кровью повязку содрали вместе с корочками на порезах. — Осторожнее, Джин-а, больно же. Извиняться Сокджин не стал. Наоборот щедренько плеснул антисептиком по открытым ранам до болезненного шипения и хотел облить прямо так зеленкой, чтобы заметил уже, что что-то не так. Но сдержался из последних сил и принялся аккуратно обрабатывать и накладывать новую повязку. Принцип не навреди оказался превалирующим.  — Я не понимаю этих омежек. Неужели до них не доходит, что это ради нашего всеобщего будущего. Мы же не ради удовольствия трахаем их здесь и потом воспитываем их детей. Намджун продолжал нести всю ту ахинею, которую Сокджин слушал уже не единожды. Она заелась старой виниловой пластинкой на одной и том же фрагменте. Однако чаша терпения не была бесконечно глубокой. Никогда. А уж при таком объёме заливаемой ереси, вот-вот рванет. Сокджин пытался считать овец, потом перекладываемые из одного кармашка в другой пузырьки, вспоминал самые свои смешные шутки и настолько увлёкся, что позволил себе вспомнить лишнего. Как-то слишком резко вылез один единственный вопрос, заданный вчера Чонгуком ему лично.  — Где Юнги? Намджун так и застыл с раскрытым ртом на очередной высокопарной, заученной фразе. Он не сразу уловил суть вопроса, но мгновенно осознал, что никогда прежде не видел Джина таким. Жестким, злым, пуленепробиваемым. В этот момент угораздило влететь в кабинет новому действующему лицу.  — Где Чимин, хен? — ворвался бешеным тайфуном Хосок. Резко развернул на себя доктора, удерживая за широкие плечи, всматривался в глаза и, помолчав, повторил: — Где Чимин? Вот это стало последней каплей. Видят Боги, Джин пытался сдержаться. Честное врачебное.  — Только сейчас опомнился? — арктическим льдом окатило двух прихеревших от этого альф. Сокджин спокойно отцепил от себя чужие ладони, обошел по кругу, задевая плечом, и закрыл дверь изнутри. — Ну-ка сели оба и успокоились! Хосок как-то весь сдулся, растеряв весь праведный гнев, переглянулся с Намджуном и присел рядом с ним на самый краешек кушетки. Таким своего друга они еще не видели. Извечно теплый, с глупыми шуточками и заразительным смехом, он всегда заботился о них и поддерживал, несмотря на трудности. Еще до того, как они попали в Лабораторию и всего за несколько лет заняли такие важные должности. Неужели их дружба настолько прогнила, что они не заметили перемен друг в друге. В себе самих.  — Вы себя хоть раз слышали? Омеги то, омеги это. Забудьте уже это слово, они в первую очередь люди. Точно такие же, как и мы. А вы, что устроили — бордель бесплатный, конвейерное человекопроизводство и опыты как на крысах. И еще смеете с них что-то требовать? Понимание, благодарность, любовь до гроба и подобострастное обожание, — злой смех вышел немного хриплым. — Серьезно? Аптечка полетела на стол, скользнула по поверхности и шлепнулась на пол, под громкий звон выкатившихся и частично разбитых пузырьков. А ведь до этого ругался страшно на каждую медсестру или санитара, если те растрачивали лекарства впустую. А тут сам — лишь махнул рукой и вдруг пнул чемоданчик сильнее, добивая все, что осталось целым.  — Джин-а, что с тобой? У тебя что-то случилось? — попробовал дотянуться до былого Сокджина Хосок. Он всегда чувствовал глубже и подмечал детали. Умел читать между строк там, где исписано мелким почерком самое главное. Да тут и невооружённым взглядом можно было уловить суть.  — У меня? — снова едкий, злорадный смешок, который так нехарактерен для извечного заботливого добряка. — Это у вас, похоже, что-то случилось. Я вас не узнаю. Один трахает свою омегу, даже не зная его имени, а потом не замечает полвечера и всю ночь пропажи. А второй дошёл до того, что довёл своего предназначенного до такого радикального поступка, чтобы его хотя бы просто услышали. Переведя дух и осмотрев напряженных слушателей, он остался доволен произведённым эффектом. Оба не только слушали, но и слышали. Ради этого стоило пожертвовать парой принципов и просто повысить разок голос.  — Сначала ты, — взгляд переведён на Хосока. Тот шумно сглотнул и неуверенно приподнял уголок губ, не зная чего ожидать от этой новой стороны старого друга. — Я не хочу слушать оправданий или отговорок. Ты поступил, мягко скажем, некрасиво. Очень некрасиво. Ты пригрел едва ли не самое доверчивое создание, обманул надеждой на искренность, а потом добил за один единственный вечер. Ты нравился Чимину, Хо. Он на каждом обследовании пытался расспросить у меня, не знаком ли я с человеком, который так вкусно пахнёт мускатным орехом. Расспрашивал про истинность. И что я должен был ему сказать? Что он просто ебет его из чувства долга перед родиной? Хосок отвёл взгляд, признавая вину за собой. Он так боялся привязаться к омеге, что неосознанно привязал его к себе своей скрытностью. Внутри противно заскребло. Он уже и сам понял, как сильно был виноват.  — А в мой последний визит он не сказал ни слова. Вчера вечером я отвёз его в морг. Жестокая полуправда ударила как обухом по голове, Хосок вытаращил глаза, то открывая, то закрывая рот. Он пришёл сюда услышать, что это всего-навсего слухи, что Чимина просто привели на очередной осмотр к какому-нибудь врачу и забыли предупредить охрану.  — Да быть не может. Я же видел его ещё вчера, — рука прочесывает пряди в позаимствованном жесте, копируя чужую привычку. — Мы с ним так толком и не поговорили. Не успели. В горле стало суше, голос упал до шепота. А в голове пустыня с перекати-поле. Этого просто не могло случиться. Не может так быть, чтобы человек был, и вдруг его не стало. Так ведь?  — И не поговорите, — уверенно добил Сокджин, вбивая очередной гвоздь в крышку гроба. Сделал это осознанно с тайной надеждой, что говорит правду. Видеть затравленный взгляд Чимина было тяжело. Да и не заслужил этот парнишка такого к себе отношения. Никто не заслуживает.  — Я, — неуверенно начал Хосок, пряча взгляд и растерянно потирая запястья. — Мне надо кое-что сделать. Забыл совсем. Я пойду, пожалуй. Намджун задумчиво следил за друзьями, не влезая в разговор, и очень насторожился, когда ледяной взгляд прежде теплых глаз остановился на нем. Хосок воспользовался моментом и сбежал, оставив их одних. Ему нужно было время осмыслить услышанное. Осознать и возможно принять правду понадобиться чуть больше времени, чем ожидалось. Да и глухая тревога, как и ноющая боль, разрастались плесенью по осколкам разбитого сосуда души. В нем оказалось давно уже нет содержания. Неприятное открытие. Сокджин не остановил его, не приободрил, похлопав по плечу и заразительно улыбнувшись. Им давно стоит раскрыть глаза на них же самих. Вот только достучаться до Намджуна будет гораздо сложнее. Там такая броня, что даже ракетой земля-воздух не снесешь. Вздох получился чрезмерно тяжелым. Злость всегда испарялась слишком быстро, сменяясь всепоглощающим пониманием и прощением. Сейчас это было, пожалуй, даже лучше. Давление и открытая угроза здесь не помогут. Намджун уже насторожился, прекрасно понимая, о чем зайдет речь. Точнее о ком. И ему это очень не нравилось.  — Я тоже пойду, — альфа поднялся с кушетки и направился к двери. Но попытка не увенчалась успехом, потому что Сокджин не переставал удивлять этим утром.  — Пожалуйста, выслушай меня. В последний раз. Клянусь, больше я в твою жизнь лезть не буду. Он так и застыл на пороге, прокручивая брошенную фразу и пытаясь понять ее смысл. Безрезультатно.  — Что? Ты о чем вообще, хен? Еще один вздох, гораздо тяжелее предыдущее. Эта мысль оформилась еще утром, со звоном будильника, или раньше, прямо во сне — субтитрами. Неважно. Сейчас она только укрепилась. Сокджин сел за свой стол, достал чистый лист бумаги, ручку и начеркал быстро содержимое своего решения. Намджун следил за каждым его шагом и, кажется, уже догадывался. Да. Интеллектом он не обделен. Джин всегда знал это.  — Я знаю, что обещал больше никогда не поднимать эту тему, — отложив ручку, альфа разгладил невидимые вмятины и только потом поднял глаза на своего, в первую очередь, давнего друга. — Но ты меня вынуждаешь. Намджун поморщился, складывая руки на груди. Возвращаться на кушетку он не стал — так и стоял в паре шагов от двери. Вот только сбегать, подобно Хосоку, было не в его правилах, и Джин это прекрасно помнил.  — Может, не стоит? И снова эта серьезность, решительность, жесткость. А значит, неприятного разговора не избежать и вопрос вполне можно считать риторическим.  — Понимаю, ты все еще очень болезненно воспринимаешь тот случай. Но в том, что ты потерял и ребенка и невесту в один день, не виноват никто. Врач сделал все, что мог. Это я тебе как специалист говорил тогда и говорю сейчас. Ты прекрасно знал статистику и что сейчас женщины при родах очень часто…  — Не надо подробностей! — рявкнул Намджун, обрывая на полуслове. — Да, я знаю! Знаю, что только факт беременности моей… моей… да любой девушки или женщины уже сопровождается риском. А уж счастливый исход приравнивается к чуду. Вот только не надо мне вдалбливать простые истины, ты же не из-за этого начал этот разговор. Сокджин кивнул, прикрывая глаза. Ему и самому было нестерпимо больно вспоминать все то, что они пережили в тот день. Их дружба пережила переломный момент, когда они сцепились в коридоре больницы и их еле разнял подоспевший Хосок. Джин знает, что Намджун в глубине души еще винит его в смерти своих близких, и согласно принимает всю вину на себя. Все могло сложиться иначе. Для всех них. Но история не терпит сослагательного наклонения и больно бьет черенком грабель тех, кто повторяет глупость одну за другой. Сокджину уже не раз так прилетело.  — В том случае не виноват никто, — упрямо повторил альфа, не отводя взгляда и не убавляя решимости в голосе. Лишь бы достучаться. — Омеги тем более.  — Что ты несешь, хен? Прекрати, иначе все закончится плачевно. Джин не слышал его. Он вспомнил то, что запрещал себе вспоминать уже несколько лет. Но один диалог записался на подкорке неоновыми огнями, извечно мерцая на периферии. Постоянно улыбающемуся хену тоже бывает больно.  — Знаешь, ты волен думать как угодно, принимать решения и властвовать в своем этом жалком подобии идеализированной системы. Паразитировать на живых людях во благо великой цели. Продолжать гробить свою жизнь и судьбу. Но одного ты никогда не узнаешь, — глаза предательски заслезились, удивляя не только Намджуна, но и самого себя. — Не узнаешь, как это больно слышать от предназначенного «как же хорошо, что у меня не будет детей», — прочистив горло Джин продолжил уже более уверенно, смаргивая непрошенную пелену слез. — Да, Джун-а. Омеги не хотят иметь детей. Просто потому что не хотят им такого будущего, которое ты рисуешь в своем воображении. Намджун усмехнулся. Не поверил. Но семечко сомнение попало, наконец, за стойкую броню идеалистичного образа мыслей.  — Если не веришь — спроси у Юнги, — Сокджин поднялся из-за стола. Взял со стола исписанный листок и отдал его непосредственному начальнику. Тот пробежался взглядом по строчкам и совершенно не удивился. Хотел даже порвать на клочки и сказать, что не будет подписывать его заявление об уходе. Но что-то во взгляде остановило. Джин подошел вплотную и вдруг крепко обнял. Как током шандарахнуло понимание — он действительно прощался.  — И, пожалуйста, не натвори глупостей. Он - предназначенный тебе самой природой человек. Задумайся над этим. Легкий хлопок по спине, едва теплая улыбка напоследок и шлейф озонового запаха, оставшийся в пустом, вдруг обезличенном кабинете. Сокджин не сомневался в принятом решении ни на грамм. Он медленно шел по коридорам, улыбаясь встречным сотрудникам на автомате, и мысленно прощался со всеми здешними обитателями и предрассудками. Впереди не менее важная часть жизни — искупление. А еще телефон разрывался уже несколько минут от звонков настойчивого омеги, который так отчаянно хотел дозвониться. Так зачем же напрягать старого знакомого и томить ожиданием. Глотнув свежего воздуха, едва выйдя за пределы мрачного корпуса, и посмотрев на хмурое небо, затянутое грузными облаками, Сокджин ответил на вызов: — Да, Кихен.