Многоцветность

Гарри Смит работал в банке. У него было двое детей и жена; его дочери — семь, его сыну — два, а его жене — тридцать пять, что на три года меньше, чем ему самому. Она была домохозяйкой, не особенно хорошей, но большинству людей она казалась довольно любезной и добродушной женщиной. Её муж, однако, был умным. Он занимал высокую должность, и его всегда уважали за тщательность выполняемой работы. Они жили в доме среднего размера в пригороде Калифорнии, с белым забором вокруг и зеленой лужайкой. Они были примером типичной американской семьи, насколько знало большинство людей. Пятнадцатого апреля 1995 года соседи Смитов постучали в их дверь и с удивлением обнаружили их пропажу, хотя машина стояла у дома и следов грабежа не нашлось. Никто не слышал о Смитах в течение долгого времени — дети не посещали школу, а Гарри работу. Отправили поисковую команду, и через двадцать дней Гарри Смит был найден, потрясенным, в разваливающемся заброшенном доме в Орегоне. Спустя несколько дней рыбак у побережья обнаружил тела жены, сына и дочери, всего в паре миль от места, где был найден Гарри Смит. Их зубы оказались выбиты, пальцы на руках и ногах — отрезаны, а лица сильно изуродованы. Конечно, на самом деле его не звали Гарри Смитом. Это не случилось пятнадцатого апреля 1995 года, черт, скорее всего, это даже не случилось в девяностые, и он почти точно не жил в Калифорнии. Но событие действительно произошло, сказал L, лишь имена, локации и даты были изменены. Лайт не имел представления, почему L считал, что называть ему реальные имена, локации и даты было так рискованно, но он был не в позиции возражать. — Ты слушаешь меня? — L выглядел раздраженным. Казалось, L был больше заинтересован в том, слушал ли Лайт его, чем в убийстве трех человек. На самом деле Лайт действительно едва слушал. Как бы ни печально, но далекого, несущественного убийства каких-то людей было недостаточно, чтобы отвлечь его от магазинов и машин, мимо которых они проходили, ровно как и давно забытого чувства свежего воздуха в легких. — Нет, я слушаю, — соврал Лайт. Он ощущал себя странно свободно, чувство было таким далеким, что казалось почти новым. Много чувств теперь казались наполовину забытыми, точно Лайт засунул их в самые глубины разума и с тех пор они пылились там. — Просто… — Лайт продолжил лениво, цепляясь глазами за здания. — Я не был снаружи в течение месяцев. Я не хочу думать об убийстве, если ты не против. L рассматривал его несколько секунд, приподняв брови, прежде чем его взгляд обратился к дороге. Лайт мог видеть, как его глаза перескакивали с тротуара и обратно на него, едва ли останавливаясь где-то посередине. Глаза других людей следили за L — за ними обоими, — Лайт думал, по разным причинам. L, казалось, не нуждался в том, чтобы смотреть, куда он шёл. Должно быть, он знал Лондон хорошо, потому что улицы были кривыми, извилистыми и запутанными — совсем не похожими на прямые, геометрические дороги в других, новых городах. Лайт не представлял, как кто-нибудь мог находить свой путь здесь. — Тебе, кажется, знаком город, — заметил Лайт спустя несколько минут молчания. Он предпочел бы, чтобы его слова не звучали уверенно, но из-за грохота автобусов и машин и шума проходящих мимо людей ему пришлось говорить громче. — Так и есть, — сказал L отрывисто, без намерения добавить что-то еще. — Мы можем остановиться? — спросил Лайт. — Мы можем взять кофе или чай или что угодно. Он не хотел признавать этого, но он начал уставать. Естественно, что после месяцев без физической нагрузки хождение по городу в течение нескольких часов окажется изматывающим. Но Лайт не хотел, чтобы L знал, что ему тяжело, хотя и было очевидно, что он потерял свою прежнюю форму. Его коже еще требовалось восстановить прежний золотой оттенок, который он помнил, когда сейчас она была нездорового бледного цвета. Несмотря на то, что он всегда был худым, сейчас его ребра и позвоночник также выступали, и Лайт предполагал, что весил он примерно как L. Может быть, еще меньше. — Мы можем сделать это, — согласился L. Его взгляд начал обыскивать улицу. Через несколько кварталов он остановил Лайта рукой и жестом указал на невысокое кафе на другой стороне улицы. — Это хорошее место, — сказал он. — Я был там прежде. Лайт последовал за ним, пробираясь сквозь трафик и маневрируя среди людей. L занял два места снаружи, садясь прижав колени к груди, играясь с пакетиком сахара перед ним. Официантка подскочила к их столику, ослепительно улыбаясь Лайту и совершенно игнорируя L. Она спросила, студент ли Лайт или он был в отпуске. Поколебавшись, он ответил, что навещает друга. — О, это здорово, — произнесла она весело. — Что вам принести? — Черный кофе, пожалуйста. — Можно ли мне латте с ванильным сиропом, пожалуйста? — вставил L. Она взглянула на него с легкой неприязнью. — Да, конечно. Она забрала их меню и удалилась обслуживать других посетителей. Глаза Лайта задержались на ней на несколько секунд, и L заметил это. — Я не знаю, следует ли мне оставить ей чаевые… она не была особенно дружелюбна, — проговорил он оскорбленно. — Работники в больших городах всегда недружелюбны. — Она была приветлива с тобой, — сказал L кисло. — Но я тот, кто платит. Лайт фыркнул. Он подпер рукой подбородок и посмотрел на L из-под густых ресниц. Он был безумно счастлив — состояние, в котором он не помнил, бывал ли прежде. Он был бы счастлив вести с L ленивый разговор о бессмысленных вещах или пойти домой и заняться сексом — ему все равно. — Что? — Я жду, когда ты скажешь что-нибудь очень забавное. — Все, что я говорю, очень забавное. Если нет, значит оно мудрое и гениальное. — Хм. — Ты знаешь, — добавил L, — ты так и не сказал мне, кто, по твоему мнению, убил Смитов. — Смитов? — Лайт откинулся на спинку стула и прочистил горло, давая себе время поискать ответ. — Честно говоря, я не особенно размышлял над этим. — Я не думал, что тебе понадобится так много времени, чтобы найти ответ. — Ну, напрашивающийся ответ — отец, — осторожно произнес Лайт. — Но я сомневаюсь, что это правда. Слишком легко. — Нет. — Пальцы L завозились с сахарными пакетиками. Он извлек несколько и опустошил себе в рот, все еще глядя на Лайта. — Это верный ответ. Лайт нахмурился. — Если все было так легко, зачем ты вообще спрашивал? L пожал плечами, высыпав содержимое еще одного пакета себе на язык. — Меня больше интересовало не кто это сделал, а почему. — Почему это важно? Если ты поймал преступника с убедительными доказательствами, то почему это должно иметь значение? — Мотивы обычно приводят тебя к подозреваемому, разве нет? — Есть ли в этом смысл? Официантка появилась снова, неся в руках две дымящиеся кружки с кофе. Одну она поставила перед Лайтом, другую — перед L, и с прощальной улыбкой ушла заботиться о других посетителях. L благосклонно взял чашку и начал пить с громким хлюпаньем. — На самом деле есть, — продолжил он после большого глотка. — Ты увидишь его. Со временем. Он скривился и поставил чашку обратно. — Что? Что-то не так с кофе? — Он невероятно горький. — Кофе таким и должен быть. L сморщил нос, набрав полную руку сахарных пакетиков, и начал методично высыпать сахар в свой напиток пакетик за пакетиком. — Как я говорил. Мотив, — L сделал смутный жест одной рукой, а в другой держа чашку. — Мотив. Как ты понимаешь, у полиции не отняло много времени подтвердить, что это дело рук мужа. С самого начала они подозревали его; после проведения простой судмедэкспертизы и проверки записей все дело раскрылось элементарно. Но что ускользнуло от многих — почему. У Гарри Смита не было истории проявления насилия или психических заболеваний. Насколько всем было известно, он не переживал никаких травматических событий ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Почему он убил всю свою семью, по всей видимости, без единой причины? — Я не знаю. И откуда знаешь ты? Ты не психолог, — произнес Лайт нетерпеливо. Все, что он хотел сейчас делать — не думать ни о чем. По крайней мере несколько часов. Он помассировал виски. Воздух сейчас казался таким тяжелым, будто готовым обрушиться на него и сломать все кости. L стиснул зубы, явно избегая взгляда Лайта. — У меня есть хобби, — неопределенно ответил он. — К тому же, разве ты не думаешь, что ловля преступников требует по крайней мере минимального понимания того, как работает их беспокойный разум? — Хорошо, хорошо, — поддался Лайт, не желая слушать никаких лекций от L. — Тогда почему он сделал это? — Что ж, была проведена психологическая оценка. Он думал, что его семья пытается убить его. — Его семья? — задумчиво спросил Лайт. — Даже двухлетний сын? — Да. — Ну, это… — Взгляд Лайта проскользнул мимо L. Ему было трудно сосредоточиться на чем-либо, но идея уверенности в том, что твои собственные дети пытаются тебя убить, смогла развеять туман. — Ужасно, — сказал он, моргая. — Все дело ужасно. Как он мог так думать? — Тяжелая паранойя. Может, психоз. Кто знает. — L склонил голову набок. — Он был убеждён, что они сошли с ума. Он клялся, что видел, как жена насыпала яд в его напитки, а его двухлетний сын рисовал его повешенным, утопленным и четвертованным. — Его слова дрогнули. — Ты собираешься напомнить мне, зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил Лайт устало. L прочистил горло. Он почесал заднюю часть шеи, уперев взгляд в пол. — Я просто… подумал, что ты можешь быть заинтересован, — сказал он. — Видимо, нет. Лайт не поспорил. Он не был заинтересован, он не чувствовал ничего, помимо естественного отвращения, которое испытывал бы любой нормальный человек. Если бы он был в другом настроении, то он мог бы оказаться заинтересован, но сегодня это было не к месту. Он хотел думать о мерцающем свете Лондона и о том, что, если он закроет глаза, он смог бы убедить себя, что все так, как и должно быть. — Почему ты вывел меня на улицу, L? — осторожно спросил Лайт. — О чем ты? — Ты прекрасно знаешь, о чем я. Почему мы здесь, в открытую, когда несколько недель назад мы были так скрытны? L хватило совести выглядеть неловко; он прятал глаза. В лучах редкого, тусклого английского солнца его кожа светилась — не той нездоровой привычной бледностью, а чем-то похожим на алебастр. — Обстоятельства изменились, — тихо ответил он. — Обстоятельства. Какие именно обстоятельства? — Я не могу тебе этого сказать. — Блять, конечно же. — Лайт снова упал в кресло. Вся эта глупость раздражала больше обычного, и это точно что-то значило. Это прервало блаженное заблуждение, заставившее Лайта забыть о металлической пластине вокруг его лодыжки. — Простите, могу ли я попросить добавки? — позвал Лайт официантку, поймав ее взгляд. Он подвинул свою чашку вперед. — Да, конечно, — ответила она и забрала пустую посуду. — На твоем месте я бы не стал так много пить. Ты станешь слишком стимулированным. — У меня высокая переносимость, — настоял Лайт. — Я понятия не имею, как кто-то может пить черный кофе, — сухо заметил L. — Он такой отвратительно горький. — По правде говоря, — осторожно сказал Лайт, — я предпочитаю кофе со сливками. Мне просто нравится дополнительный заряд энергии, который дает мне черный кофе. L посмотрел на него с легким весельем. — Хм, кто бы мог подумать? Люди говорят, что можно многое рассказать о человеке по тому, как они пьют кофе. Может быть, это лучший показатель того, как люди хотят выглядеть перед миром. — Не тебе говорить, — Лайт сморщил нос, взглянув на напиток L напротив. — Сколько там пакетов сахара? Пятнадцать? Двадцать? — Как я уже сказал, — улыбнулся L над чашкой. — Черный кофе говорит: «серьезный, задумчивый и остер на язык», белый с сахаром говорит: «инфантильный и не особенно беспокоится о том, чтобы это скрыть». — Он указал на свою чашку. — Иметь больше сахара, чем жидкости говорит: «безнадежный эксцентрик, который, скорее всего, пытается заставить вас чувствовать себя некомфортно». — Идеальное описание тебя. — Да. — L задумался над сказанными словами. — Не пойми меня неправильно, меня волнует, что думают обо мне люди. Это касается всех, независимо от того, насколько они пытаются это отрицать. Люди привыкли лгать, потому что нам нужно выжить — мало кто может справиться с человеком, которым мы на самом деле являемся, и мы знаем себя достаточно хорошо, чтобы это понять. — Как цинично. — Но это правда. И ты последний человек, который может свидетельствовать иначе. — Допустим. Но какую пользу ты извлекаешь из того, что ведешь себя так странно? — Люди недооценивают тебя. Сядь и встань определенным образом — и ты будешь выглядеть меньше, и люди уже недооценивают твою силу. И когда ты груб, они недооценивают твой эмоциональный интеллект и силу манипуляции другими. Но они все равно ошибаются. В этом мире достаточно умных людей, чтобы понять, когда именно хорошие люди действительно хотят что-то получить, но когда ты неприятен или странен, люди предполагают, что ты честен. Есть много способов манипулировать людьми, не притворяясь, что ты их уважаешь или любишь. Когда Лайт подумал об этом, все это обрело смысл. L заботился о том, что думают люди, но не о том, нравится он им или нет. Но Лайту нужно было быть любимым — не только за то, что это ему давало, но и за то, чтобы быть уверенным, что он лучший. — А, — хмыкнул он. — У меня такое чувство, что ты не говоришь этого всем своим пленникам, не так ли? L наклонил голову, но не ответил. Краем глаза Лайт мог видеть приближающуюся к ним официантку; несколько подносов с дымящимися чашками балансировали на ее руках — одна из них должна была быть его. — Простите за ожидание, — сказала она застенчиво, приблизившись. — Вы заказывали… Ее рука, должно быть, соскользнула, потому что, прежде чем Лайт смог что-либо понять, она споткнулась, и жгучая, горячая боль стрельнула ему в руку. Он отскочил назад, хватаясь за обожженный участок кожи. Перед глазами побелело, и внезапно кафе исчезло. Ему слышалось, как официантка говорит ему какие-то бесполезные извинения, но ее голос был приглушенным и отстраненным, потому что он больше не был в Лондоне, он снова был у стены, как в своем сне… Кто-то дернул его за волосы. Чувство оказалось не таким болезненным, каким должно было быть, как и голос официантки, оно было несколько притупленным. Он отдаленно заметил, что что-то лилось на его руки, прожигая ткани, делая цветущие на теле порезы и синяки невыносимыми. Его горло охрипло от крика, и, возможно, он кричал и сейчас, но ничего не слышал. Кто-то кричал его имя, но это был не L, но кто-то знакомый, что наполнило его ощущением дежавю. Мужчина бил Лайта головой об стену, отчего она металась взад и вперед, словно у тряпичной куклы. Спрашивал ли мужчина какую-то информацию? Наверное. Лайт не мог понять, но это именно так и выглядело. Он был готов ответить на любой вопрос, на что угодно, лишь бы острая боль в его костях исчезла, лишь бы жжение прекратилось, и вся эта спираль и цикличность боли… О, Боже, прекратите, пожалуйста, прекратите, мне так жаль, пожалуйста, прекратите, я вам все расскажу, только пожалуйста… Другой голос. Женский. Официантка. — Сэр? Сэр? Вы в порядке? — она звучала обеспокоенной, и, насколько Лайт мог видеть, ее щеки были слегка покрасневшими. — Господи! Должны ли мы вызвать врача? — Нет-нет. Я разберусь с этим. — Это был голос L, Лайт был почти уверен. Он держал тот же авторитетный, твердый тон, что и всегда — Лайт мог распознать его где угодно. — Рюзаки… — раздался его собственный голос, нуждающийся и по-детски ноющий; его ладони искали что-то знакомое. Его рука все еще горела, но солнце и блестящие серебряные столы начали возвращаться в его поле зрения. Он не знал, почему этот псевдоним сорвался с языка, но это было что-то знакомое и в странной форме возвращало чувство ностальгии. Он лежал на бетоне и ощущал что-то влажное и теплое в своих волосах. Кровь. Руки обхватили его туловище, уверенно уводя его прочь. Собственное дыхание Лайта затруднено и резко вырывалось из груди, а его дрожащие ладони хватались за руки L. Пол все еще вращался, и голова пульсировала от боли, но видение исчезло. — Давай, Лайт, — успокаивающе пробормотал L ему на ухо. — Пошли домой.

***

Лайт проснулся вечером. Солнце просачивалось сквозь жалюзи, разбрасывая золотые полосы по кровати. L наблюдал за ним через комнату, тонкий след жемчужного пара исходил из чашки чая в его руках. Черты его лица были расплывчатыми в тусклом свете, а впадины щек и глаз бросали драматические тени на лицо. Лайт не был художником, но он хотел бы нарисовать эту комнату сейчас, если бы мог. Это была удивительно живописная картина. Даже L добавлял к ней успокаивающую атмосферу. Он не считал, что кто-то может назвать L красивым или привлекательным, но он был поразительным. Его тело было тонким и угловатым, волосы колючими и странными, как у кого-то из фильма, названия которого Лайт никак не мог вспомнить. — Ты проснулся, — мягко сказал L. Его голос вывел Лайта из мыслей. — С тобой все в порядке? Ты пялишься на меня. — Не пялюсь, — произнес Лайт быстро, повернув голову, чтобы скрыть жар, расползающийся по шее. Он вдохнул запах стирального порошка от подушек. Тишина висела над их головами в течение нескольких долгих секунд, и Лайт слышал ритмичный стук своего сердца и чувствовал пульсирующую усталость, которая, казалось, омывала каждый дюйм его тела. Его мускулы стали тугими от бездействия, а волосы растрепались от сна. — Что случилось? — спросил Лайт, его голос звучал хрипло и устало. Он потер глаза. — У тебя произошел какой-то флэшбэк. — Голова L наклонилась в сторону, его глаза сузились, как будто Лайт был особенно сложным кроссвордом. — Я отвез тебя домой, и ты сразу уснул. — Флэшбэк… — медленно повторил Лайт, погружая голову в подушки. — Я не понимаю… я не понимаю… — В самом деле? — L спросил серьезно. — Я думаю, что это довольно простая психологическая реакция. — Я знаю, что это такое, — прошипел Лайт, переворачиваясь. Он чувствовал взгляд L на спине. Он не был зол и не был в настроении сердиться, но он предпочитал поддерживать фасад раздражительности всякий раз, когда он был рядом с L — таким образом он чувствовал себя в безопасности. — Хочешь поговорить об этом? — Нет. Лайт ощутил тяжесть на кровати, и прежде, чем он смог что-либо понять, чужие руки обняли его со спины. Руки сжали его настолько сильно, что его глаза расширились. — Оу, — сказал он, морща нос. Не было никакого реального дискомфорта, но Лайту нравилось оставлять последнее слово. L не ответил, скользнув пальцем по шее Лайта отчего тот задрожал. — Ты собираешься дать мне поспать? — пробормотал Лайт. К его ужасу, уголки его рта дернулись вверх. — Ммм, — ответил L, прижимая губы к волосам Лайта. Лайт не был уверен, как долго они лежали в тишине, но он знал, что большая часть света начала ускользать, оставляя их почти в полной темноте. Кровать могла быть покрашена в кобальтовый и черный. — Я не хочу, чтобы что-то менялось, — прошептал L после долгого молчания. — Я не хочу, чтобы ты менялся, — признался он, словно это секрет. Лайт не ответил, вместо этого повернулся и уткнулся носом в шею L. Может быть, тишина была признанием в том, что, возможно, он мог бы довольствоваться тюремным заключением. На самом деле он никогда бы не смог, нет, но это не значило, что он не мог свыкнуться. — Может быть, я не хочу, что бы все менялось тоже, — хотел сказать он. — Мне спокойнее, чем обычно, — сказал он вместо. — Как так? — Иногда я думаю, что все, что мы делаем, это спорим и трахаемся, — осторожно ответил он, — и играем в карты. Лайт почувствовал, как мышцы на лице L дергаются в улыбке. — Мне нравится играть в карты, — сказал он со смехом, — мне также нравится второе. Хотя первое… — Что с ним? — Я думаю, что это либо моя наименее любимая вещь или моя самая любимая, — признался L. — Я вижу. — L? — Да? — Ты когда-нибудь расскажешь мне все? — коротко спросил он. Раньше Лайт никогда не мог назвать себя «кротким», но теперь это, казалось, определяло его полностью. Он чувствовал себя обессиленным и утопающим в чужой лжи, но это его мало волновало. L медленно выдохнул, оставаясь покорно тихим. — Я не знаю, — признался он. Это был ненастоящий ответ, и они оба это знали, поэтому L притянул лицо Лайта к себе, обжигая его губы дыханием, и пальцами сжали его волосы, как в тиски. Так они и занялись сексом: лениво и медленно, словно у них было время всего мира, и Лайт притворялся, что он не слышал тиканье часов на бомбе, когда благодарно и покорно прижимался к шее L. — Я не могу позволить тебе уйти, — прошептал L рваным вздохом, вонзая острые ногти в плечи Лайта.

***

— Мне не приходило в голову спросить, — отстраненно начал Лайт. — Но над каким делом ты работаешь здесь? L оторвал взгляд от бумаг со слегка сконфуженным выражением на лице. — По правде говоря, — признался он. — Ни над каким. На данный момент у меня нет никаких дел, которые требовали бы моего посещения места преступления. Так что, я раскрываю большинство дел отсюда, по крайней мере пока. — Но я думал, тебе нравится бывать на местах преступлений? — Мне нравится… — сказал L затихающим голосом. Его взгляд вернулся к бумагам, что заставило Лайта нахмуриться. — Но мне нужно беспокоиться о тебе. От этого больше проблем, чем оно того стоит. Вид Лайта стал ещё более хмурым. — Я не ребенок. Тебе не нужно быть мне няней. Уголок рта L дернулся. — К тому же, — продолжил Лайт, позволяя капельке надежды просочиться в его голос. — Я мог бы помочь тебе. — Нет, — произнес L коротко. Он быстро поднял взгляд и, очевидно, заметил промелькнувшее уязвление на лице Лайта. — Я имею в виду, — торопливо сказал он, — ты мог бы. Просто… Было почти забавно видеть кого-то вроде L, спотыкающегося на словах, и если бы Лайт не был разозлен, он бы рассмеялся. Несмотря на его неуклюжий и хрупкий вид, он источал ауру смелости и контроля. Лайту всегда казалось нечестным, что, как бы сильно L не принижал свою силу, люди всегда замечали ее. — …Это сложно, — слабо закончил L. — Почему? Даже не пытайся притвориться, что это потому, что ты думаешь, я недостаточно умен. Мы оба знаем, это неправда. — Хм, да. Ты не хотел бы чая? — Хватит избегать вопроса, придурок, — Лайт сделал паузу. — И да, я бы хотел чая на самом деле. — Ты бы удивился, как хорошо я могу избегать вопросов, — пробормотал L себе под нос. — Я избегал вещей всю мою жизнь. — Он недовольно отложил бумаги и подошел к столику в углу. Когда Лайт поднял взгляд, он увидел, что L уставился на чайник с самым сосредоточенным выражением, которое Лайт когда-либо видел у него. — Что? — Я не… — тупо произнес L, глядя на чайник как на тикающую бомбу. — Что ты не? L молчал, поджав губы. Лайт не смог удержать себя от сравнения его с капризным ребенком. — Ты не знаешь, как пользоваться гребаным чайником? — спросил он ровно. L отвернулся в замешательстве. — Какого черта ты тогда предложил сделать чай? Взгляд L обратился к стене. — Моя мать делала чай, — тихо проговорил он, — чтобы ослабить напряжение. Лайт наблюдал за ним какое-то время, прежде чем подойти, взять чайник и поставить его под кран. — Моя тоже, — нервно засмеялся Лайт. — Но также она делала чай, когда кто-либо приходил домой. Или когда кто-то был расстроен. Или действительно когда угодно. L ничего не сказал. Его молчание начинало нервировать Лайта. Оно было не в его характере. — В любом случае, — сказал Лайт поспешно, — электрические чайники самые простые в работе. Ты просто… — Он поставил чайник обратно на основание и щёлкнул кнопкой.  — Делаешь вот так. Даже ты можешь в этом разобраться. Где чай? — Я не знаю. Лайт закатил глаза, пробормотав с упреком «ну конечно». Он начал слепо рыться по ящикам, ища чай. Заметив взгляд L на своем лице, он повернулся к нему, выгибая бровь. — Что? — Ничего. — Ты смеешься надо мной? Потому что ты не в том положении, учитывая, что тебе, вероятно, уже за двадцать, а ты даже не можешь сделать чай. — Лайт застыл, с сомнением глядя на L. — Тебе же двадцать с чем-то… верно? — Да, — ответил L. — Мне двадцать пять. — О. — Это тебя удивляет? — Не совсем. Вроде. Я не знаю, — нахмурился он, рассматривая его лицо. — Я никогда не мог угадать твой возраст. Мои две основные догадки были: либо ты моего возраста, либо на год старше, либо в два раза старше меня и много увлажняешься. Я никогда не мог решить. — Я все еще немного старше, чем ты. Ты не против спать со стариками? Лайт поежился. В спешке, надеясь, что L не заметил, он вернулся к шкафам. — Тебе двадцать пять, — сказал он мягко. — Я не думаю, что кто-то мог бы назвать тебя стариком. L прислонился к стойке, и Лайт впервые увидел, чтобы L так делал. Он выглядел гораздо менее неловко и неуместно, чем обычно, почти как нормальный человек его возраста. — Ты бы был со мной, если бы мне было сорок? — Я не думаю, что у меня есть большой выбор, учитывая, что я не могу оставить это место без тебя. Судя по тому, как идут дела, я, кажется, застрял с тобой надолго. — Ты знаешь, что я имею в виду. Лайт остановился подумать. — Наверное. Я бы еще больше шутил о возможности того, что ты сломаешь бедро во время секса. — Ты бы переспал с сорокалетним? — Нет, я бы переспал с тобой, даже если бы тебе было сорок. В этом есть разница. В любом случае, почему ты так зациклен на моем возрасте? Взволнован тем, что забрал себе горячего девятнадцатилетнего парня? — Неважно, — пробормотал L, отводя взгляд. — Это неадекватно. — Разница в возрасте? — Да. — Конечно. Все в наших отношениях — неадекватно. — Это правда, — L вздохнул, — разница в возрасте — наименьшая из проблем. Ты мой заключенный. Лайт не встретился с его взглядом. — Ты думаешь, это неэтично? — Это неэтично. — Раньше тебя это не останавливало, — пробормотал Лайт. L открыл рот, чтобы что-то сказать, но быстро передумал. Несколько минут они стояли молча, и беспокойный взгляд не исчезал с лица L. Лайт облизнул губы и, наконец, нашел коробку с чайными пакетиками в задней части шкафа. Он помахал ей перед лицом L, а затем кинул два пакетика в две кружки, на что тот нахмурился. — Ты должен был разливать чай в чашки, — проворчал он. — Помолчи, сопляк. Смотря на Лайта с тонко завуалированным вниманием, L решил сесть на стойку и озвучивать педантичные комментарии, пока тот делал чай. В конце концов Лайт перестал отвечать ему, все более раздраженно ворча себе под нос. — Здесь слишком тихо, — сказал L через некоторое время. Он исчез в дверном проеме и вернулся с маленьким черным устройством в руках. Лайт легко засмеялся. — iPod? — он усмехнулся. — Что? Мне нельзя слушать музыку? — Дело не в этом. Я просто нахожу забавным, что ты слушаешь музыку на iPod. — Он гораздо удобнее. — Ловкие пальцы L скользнули по поверхности. — У тебя есть любимая песня, Лайт? — Нет. — Хорошо. Тогда песня, которая тебе просто нравится? Лайт пожал плечами. — Я не помню, чтобы когда-либо слушал музыку. — Какой человек не слушает музыку? Это как не смотреть фильмы. Или не читать книг. Лайт снова пожал плечами. — Не скажу, что у меня есть страсть к фильмам или книгам. Он поднял глаза, и увидел, как L смотрит на него, казалось, сбитый с толку. Он покачал головой и снова начал искать что-то в iPod. Он выбрал что-то на свой вкус, сделав шаг назад, прикрыв глаза на мгновение. Музыка была низкой, и казалось, что она была записана несколько лет назад. Текст песни было трудно понять из-за монотонного голоса певца, но Лайт мог разобрать, что речь идет о смерти. О похоронах, скорее всего. — Весело, — произнес Лайт, сморщив нос. — Настоящее искусство редко бывает радостным, — фыркнул L, его глаза скользнули по лицу Лайта. Он ухмыльнулся. Над стойкой находилось маленькое квадратное окно, бросающее розовый свет на спину L. Лайт видел каждую пылинку, танцующую под солнцем в воздухе. Он подошел к L, держа по чашке чая в каждой руке, наблюдая за исходящим из них паром. Когда он сделал глоток, чай обжег язык, но переполняющее его спокойствие отвлекало от неприятного жжения, и все это казалось неважным. — Что с тобой? — пробормотал L, отрывая взгляд от чаши. Его лицо было каменным, но глаза шелковыми. — Ничего, — сказал Лайт. Его голос звучал мечтательно и легко; тон был незнакомым и освобождающим. Он не мог отвести глаз от серебристой кожи и чернильных волос. Слегка потянувшись вперед, он провел пальцами по тыльной стороне ладони L, следуя по синим венам краем ногтя, наслаждаясь довольствием и не замечая, что L делает в ответ. Он встретил губы L в поцелуе, мягком и целомудренном, так не похожем на их обычные прикосновения. Лайт улыбнулся и почувствовал, как губы L дернулись в ответ. Его голова упала на плечо L. Это было неудобно, и Лайт чувствовал, как острые края ключицы L впиваются в его лоб. Изнеможение начало омывать его теплыми волнами, и он позволил кончикам пальцев L пробежаться по его спине, словно бриз. — Это, — сказал он едва шепотом, — не так уж и плохо.

***

Лайт часто задумывался, что L двигался не так, как он выглядел. Когда L не двигался, он выглядел неуклюже, и неловко, и жутко не к месту, и он никогда не мог остаться незамеченным. Но когда он двигался, он был больше похож на призрака. Почти сливаясь, испаряясь в пространстве вокруг. Лайт не думал, что замечал это прежде. Но в последние несколько дней все ощущалось как горячая дымка. Может быть, у него снова начиналась лихорадка. — У тебя кровь, — мягко сказал L, его глаза чуть сузились. Он провел большим пальцем по его нижней губе, и красный цвет остался на его коже. — Ничего страшного, — ответил Лайт близким к пренебрежению голосом. — Я полагаю, ты ее прокусил. L улыбнулся. — Твои губы все равно сухие. Они белые и слоятся. Ты выглядишь точно зомби. — Я чувствую себя точно зомби. — Он перевернулся, скосив глаза, когда L потянулся через него к лампе, чтобы включить ее. С выражением, которое Лайт мог бы принять за беспокойство, он прижал тыльную сторону ладони к его лбу, мрачно хмурясь. — Ты горишь, — тупо произнес он. — Тебе снова становится плохо. Что с тобой? — Совпадение, — прервал Лайт. — Это нечестно держать меня здесь, потому что я заболел один раз. L ничего не сказал, позволяя секундам тянуться. Лайт сфокусировался на тиканье часов у кровати. — Не стоит ли тебе уйти? — в конце концов спросил он. — Ты тоже заболеешь. — Я еще ни разу не болел. — Даже простудой? Я не верю тебе. — Ни разу. — Ну, — Лайт проворчал. — Для всего есть первый раз. — Ты надеешься, что я тоже заболею? — Немного, — признал Лайт. — Мне становится одиноко. — Ты не один. Я здесь. — Ты знаешь, что я имел в виду. L уставился в потолок. — У меня есть… еще один подопечный, который навестит нас через несколько дней. — И ты пренебрег сказать мне об этом… почему? — Выскользнуло из головы. — Пф, конечно. Он мне понравится? — Как я могу знать? — Потому что я знаю, что ты будешь знать. Так что? L тряхнул плечами. — Он довольно сговорчивый. Больше, чем Мэлло. — Это не очень сложно, — вздохнул Лайт. Ладони L потянулись к его голове, запуская пальцы в волосы. — Тебе стоит поспать, — успокаивающе прозвучал его голос. — Я не хочу, — сонно пробормотал Лайт. — Тебе станет хуже. Лайт уткнулся лицом в плюшевую, белую подушку и пробурчал что-то неразборчиво. — Это веский аргумент, — сказал L. — Но мне не нравится, когда ты болеешь. Так что, я пойду. Мгновенно Лайт схватился рукой за ткань рубашки L, не отрывая головы от подушки. — Не уходи, — попросил он едва слышно. L долго смотрел на него, а затем выскользнул из комнаты. Выражение лица Лайта исказилось болью, прежде чем он увидел, как L вернулся обратно, держа ноутбук под мышкой. Он заметил взгляд Лайта и отвернулся. — Я поработаю тут, — сказал он мягко, и Лайт позволил улыбке лечь на его губы. — Ты останешься? — Я останусь, — произнес он спокойно и твердо посмотрел на него. — А ты ложись спать. Лайт поднял руки вверх на манер сдачи и зарылся лицом обратно в подушку.

***

Лайт не был уверен, проснулся он или спит, но он знал, что был в своей комнате, весь в поту и растянутый на скомканных простынях. На его стенах были тени. В комнате было светло, несмотря на то, что стояла ночь. Это было неприятно, и удушающе, и слишком ярким; Лайт не мог дышать. На стенах были тени; силуэты людей, танцующих и ускользающих из виду каждый раз, когда он пытался протянуть к ним руку. — Мистер Ягами, — прошептал голос на английском. Его акцент был искажен. Голова Лайта откинулась назад, и он понял, что кто-то вошел внутрь. Лицо человека было темным, и было трудно различить и понять кто это, но Лайт мог распознать черты беспокойства на чужом лице; волосы выглядели ярко-красными, но Лайт не знал, была ли это просто игра света. — С ним все в порядке? — спросил человек, и его голос дрогнул в неуверенности. Он звал кого-то снаружи. Лайт видел это по желтому квадрату в дверном проеме. Послышалось чье-то мычание, и кто-то, возможно, L, сказал что-то тихо, отчего Лайт не мог различить, что именно. Кто-то другой вошел, и холодная задняя часть чьей-то ладони оказалась прижата к его лбу. Снова шепот. Он не мог избавиться от чувства разобщенности между телом и разумом, как будто он наблюдал, как кто-то другой корчится на кровати посреди ночи. Он был уверен, что чьи-то руки и пальцы были на его грудной клетке. Лайт открыл рот, пытаясь что-то сказать, но ничего не вышло. К нему приблизилось лицо, темное и изможденное, с дикими глазами, отчего он побледнел. Успокаивающие слова, ладони, потирающие плечи. Его имя прошептали почти молча в его волосы. — Я… Я не могу дышать. — Да. Я здесь, Лайт.

***

Черный английский чай на завтрак был тем, чего Лайт до сих пор не пробовал прежде. Он все еще был покрыт слоем пота, его рубашка отлеплена от тела и брошена на пол. Несмотря на чувство, точно его кровь горела, он продолжал дрожать. Мэтт сидел напротив, скрестив ноги, держа в руках чашку с кофе, который, Лайт предполагал, уже остыл. Лайт прочистил горло. — Извини. Я не смог бы произвести лучшего первого впечатления на тебя. Он все еще тяжело дышал, и его глаза бегали по комнате. Должно быть, он выглядел безумным для кого-то вроде Мэтта — для кого угодно на самом деле. Волосы Мэтта такие же красные и яркие, как светофор. Коричневые корни начинали прорастать на макушке, а его кожа, молочная и бледная, казалась полупрозрачной. Он сидел в неловкой, напряженной позе, как подросток, только привыкающий к своему новообретенному неуклюжему телу. — Не извиняйся, — твердо ответил Мэтт. L представил его успокаивающими словами на ухо и пообещал, что он не представляет собой угрозу. L вышел из комнаты, тихо разговаривая по телефону на языке, который Лайт не узнавал. Его голос быстрый и деловой. Лайт продолжал чувствовать себя не связанным с окружением и не мог точно сказать, находился ли он в сознании или нет. — Значит, ты подопечный L, да? — спросил Лайт мягко, слабо улыбнувшись Мэтту. — Я едва ли подопечный, — ответил Мэтт неопределенно. — Больше нет по крайней мере. Я, скорее, друг подопечного. — Мэлло? — Как ты узнал? — Удачная догадка. Ты кажешься человеком, который… смог бы с ним ладить. — Что ты имеешь в виду? Лайт задумался, взвешивая слова. Голос L доносился из другой комнаты, низкий, монотонный и каким-то образом расслабляющий. — Я встретился с Мэлло лишь раз, — медленно произнес Лайт. Слова чувствовались как признание. — Он напористый. Как будто ему все равно, думают ли люди, что он странный или пугающий или, из-за отсутствия лучшего синонима, напористый. Я думаю, таких людей, как он, тянет к людям, которым… на всё плевать. — Ты думаешь, я покладистый? — рассмеялся Мэтт. Он не выглядел задетым. — Я бы так не сказал, — ответил Лайт, пожимая плечами. — Некоторые люди просто не выставляют это напоказ. — Ты думаешь, они могут когда-нибудь достичь успеха? — спросил Мэтт. — Ведя себя нормально, я имею в виду. — Я не психолог, — сказал Лайт. — Фактически я контактирую только с одним человеком на регулярной основе. И мы вряд ли являемся учебным примером для нормального человеческого взаимодействия. Но… — он замолчал, глядя, как в его чашке на дно оседают чаинки. — оно всегда как-то само собой решалось. L ворвался в дверной проем, захлопывая крышку телефона. Он выглядел слегка оцепенело. — Что случилось? — спросил Лайт, его голос прозвучал слабее, чем ему бы хотелось. — Дела, — коротко ответил L. Он был сам на себя не похож. Обычно L держал все под контролем, но сейчас он казался взволнованным, и, если бы Лайт не знал его лучше, теряющим контроль. От этого он должен был выглядеть моложе, но он выглядел лишь более усталым и угрюмым. Его отстраненное и неясное поведение разозлило бы Лайта, если бы он не был измотан и только-только начал пребывать в сознании. L осмотрел Лайта, его взгляд слегка смягчился. — Ты в порядке? — тихо спросил он, протягивая руку к шее Лайта. Лайт увернулся от прикосновения. — Я не ребенок. И да. Кстати, твой чай дерьмовый. L фыркнул, запрыгивая на кровать рядом с ним и прижимая колени к груди. — Ты бледен, — констатировал он. — Теперь я всегда бледен. Насколько ты можешь заметить. Он не вкладывал в свои слова настоящего яда, но это казалось правильным, как жалкий отголосок нормальности. Мэтт удивленно перевел взгляд с одного на другого. — Ты не ответил на вопрос. Тебе лучше, Лайт? — Немного. — Тогда ложись спать. — Нет. Я уже проснулся. Я не хочу больше спать. Я просто… — он запнулся. — Если ты не хочешь, чтобы к тебе относились как к ребенку, — холодно сказал L, — я предлагаю тебе перестать вести себя как ребенок. Мне стоит напомнить тебе, что ты, по сути, заключенный? Мне нужно поговорить с Мэттом, — нетерпеливо выдохнул он. — Без тебя. Улыбка Лайта затухла. — Отлично, — сухо сказал он. Он с грохотом поставил пустую чашку на стол, поймав сочувственный и почему-то виноватый взгляд Мэтта. Он не лег спать. Он сидел на кровати, откинувшись на спинку и пытаясь ухватиться за звуки, доносящиеся из-под щели под дверью. Он не мог разобрать, о чем они говорили. Лайт пытался подкрасться к двери, чтобы различить слова яснее, но он все равно не мог понять их. Они могли говорить на другом языке, которого Лайт не знал. Время начинало уничтожать его энергию, но он не мог прекратить вертеться и ворочаться. В его голове снова начало стучать болью, и он не в первый раз пожалел, что не может открыть окна. Вздохнув, Лайт сдался и прекратил попытки уснуть. Вместо этого он неподвижно лежал лицом вниз на простынях, позволив приглушенным голосам погрузить его в состояние расслабления.

***

Каким-то чудом Лайту удалось поспать несколько часов. Он проснулся резко, весь в поту. Он встал на слабых ногах, шатаясь; тошнота подбиралась к горлу. Он задрожал и неуверенно прислушался к голосам снаружи. К его удивлению, было тихо. Лайт простоял под дверью, прижимая ухо к дереву. Ничего. Ни малейшего следа жизни. Он нерешительно толкнул дверь и оглядел комнату в поисках Мэтта или L. Он не хотел этого говорить, но в своей комнате он задыхался. Воздух был тяжелым, и Лайт был уверен, что он не мог дышать. Снаружи импровизированная гостиная наполовину освещалась бледным лунным светом, не оставляя видимым ничего, кроме серебряных контуров. Ноутбук — предположительно Мэтта — лежал на диване, закрытый, но все еще чуть жужжащий. L лежал, раскинувшись на диване, прикрыв глаза предплечьем, с полуоткрытым ртом. Его дыхание было ровным и медленным, и, насколько можно было сказать, он спал. Лайт не терял времени зря. Он был уверен, что это не сработает, потому что вряд ли L оставил что-либо, что действительно могло бы помочь Лайту. Но всё же стоило попробовать, из-за чего он чувствовал беспокойство; он не собирался позволять L и дальше таскать себя за собой. Стопка бумаг была беспорядочно сложена под ногами L над разноцветными записными книжками. Лайт рассеянно провел пальцами по нескольким корешкам, и, вытащив одну, он почувствовал, как его внезапно накрывает лавиной.